Дорога Короля - Гринберг Мартин - Страница 66

Квелдальф что-то объяснял девушке, сопровождая свои слова какими-то странными жестами — должно быть, перенял их у вайдессов; ни один взрослый халог никогда не стал бы так размахивать руками! А Скьялдвор, слушая своего спутника, радостно смеялась, хлопала в ладоши и согласно кивала. Черт побери, что бы ни сказал этот проклятый жрец, все ей явно очень нравилось!

«А может, — с затаенной угрозой подумал Скэтваль, — ей нравится сам Квелдальф?»

Интересно, есть ли для нее хоть какое-то различие между тем, что у этого синерубашечника на языке и что у него на уме?

Собственно, он уже ответил себе на этот вопрос: еще тогда, в храме, во время священного жертвоприношения. И ответ этот ему был совсем не по душе, однако к более благоприятным для себя выводам он прийти так и не смог.

— Скажи, Квелдальф, — спросила Скьялдвор, — а как случилось, что ты стал служить вайдесскому богу?

Она остановилась и, склонив голову набок, ждала ответа.

Свет, просачиваясь сквозь густую листву, был ясным, но каким-то бледным, почти бесцветным, похожим на белесые стволы берез вокруг. В воздухе разливался запах мхов и росы.

Квелдальф тоже остановился, чувствуя, что тишина и покой окутывают его, точно плащом. Где-то вдали тихо тенькала хохлатая синица. И кроме этого не было слышно ни звука — только его собственное дыхание и дыхание Скьялдвор.

Поскольку она смотрела прямо ему в лицо, то и он глаз не отводил, вглядываясь в нее, изучая. Для женщины Скьялдвор была довольно высокой и макушкой почти касалась кончика его носа. Густые золотистые волосы, водопадом падавшие на спину, красиво обрамляли ее лицо с волевым подбородком и высокими горделивыми скулами, а ее спокойные, почти неподвижные, широко расставленные синие глаза немало могли поведать о легендарном упрямстве халогов.

Если честно, то Скьялдвор была удивительно похожа на своего отца, но все его резкие черты загадочным образом были в ней смягчены, и лицо дышало свежестью и чисто девичьим очарованием. Впрочем, Квелдальфу, не имевшему опыта ни в семейной жизни, ни в общении с женщинами, трудно было во всем этом разобраться.

Он чувствовал, что эта девушка заставляет его нервничать, возбуждает его; понимал, что проводит с нею гораздо больше времени, чем следовало бы. Собственно, и у других родичей Скэтваля были души, которые требовалось спасти, однако Квелдальф убедил себя, что если ему удастся завоевать душу Скьялдвор и склонить ее к вере в доброго бога, то уже одно это будет огромной победой и существенно повлияет на отношение к Фаосу здешних жителей.

Казалось, она просто не могла придумать для него лучшего вопроса. С тихим шелестом унеслись прочь года, и он, оглянувшись назад, всмотрелся в глубины своей души.

— Я был тогда совсем ребенком, у меня даже борода еще не росла… Вайдессы взяли меня в плен и продали как раба в один дом. Я довольно быстро выучил язык Империи — к большому удовольствию моего хозяина, который, кстати, был далеко не худшим из людей. Он, конечно, заставлял меня очень много работать, но кормил хорошо и бил, пожалуй, не больше, чем я того заслуживал.

Усы защекотали ему верхнюю губу, когда он суховато улыбнулся, вспомнив кое-что из своих проделок. Теперь-то ему было ясно, что Зоилос, его хозяин, обладал прямо-таки ангельским характером, хотя в те времена он думал иначе…

— Но как же ты мог ЖИТЬ… став рабом? — содрогнулась Скьялдвор. — Ведь ты по рождению член свободного племени! Разве не лучше было расстаться с жизнью, чем жить в оковах?

— У меня не было никаких оков, — возразил Квелдальф.

— Тогда… это еще хуже! — сердито воскликнула Скьялдвор. — Ты оставался в рабстве, хотя мог… должен был бы… бежать!

Она резко отвернулась от него. Так резко, что длинная шерстяная юбка, взметнувшись, на миг обнажила ее стройные белые лодыжки.

— Как же я мог бежать? — спросил он, изо всех сил стараясь говорить спокойно и доходчиво, тщательно скрывая гнев. — Город Скопенцана довольно далеко от страны халогов, а я был всего лишь ребенком. А кроме того, довольно скоро я стал считать свое пленение скорее благословением, чем проклятием.

Скьялдвор вновь глянула на него гневно, уперев руки в бока:

— Благословением? Подумай, что ты говоришь, безумец! Вечно все делать по чужому приказу — да я бы умерла, но такого унижения терпеть бы не стала!

— Ты — возможно, — вполне серьезно сказал Квелдальф. Уж он-то знал, что такая прелестная рабыня наверняка должна была бы по первому слову хозяина ложиться с ним в постель. Зоилос, к счастью, купил Квелдальфа не для плотских утех… Квелдальф даже головой покачал, чтобы отогнать греховные мысли. — Но речь шла обо мне, и ты спрашивала, как я пришел к вере в Фаоса, ведь так? Если бы я не попал к Зоилосу, вряд ли это было бы возможно. Я заметил, что он часто по утрам уходит куда-то, и однажды спросил его, куда он уходит. Он объяснил, что ходит молиться в главном храме Скопенцаны, и спросил, не хочу ли и я пойти туда с ним вместе.

— И ты сказал «да»?

— И я сказал «да». — Квелдальф рассмеялся, вспомнив, по какой причине ему, мальчишке, захотелось пойти в храм. — Мне казалось, что ходить по утрам в храм куда приятней, чем выполнять целую кучу обычной работы по дому, довольно-таки скучной и тяжелой, надо сказать. В общем, Зоилос велел мне умыться и дал чистую рубаху поновее, чем те истрепанные, что я носил обычно, а потом мы направились в храм и, когда вошли внутрь… Понимаешь, мне никогда раньше не доводилось вдыхать аромат южных благовоний… А потом я поднял глаза и…

Голос его прервался. Даже теперь, четверть века спустя, он по-прежнему отчетливо помнил тот ужас и восторг, который испытал, увидев над собой золотистое пространство купола и лик Фаоса, который строго, точно судья, смотрел прямо на него, Квелдальфа… Да, ему казалось, что бог смотрит только на него одного, хотя в храме было полно народа, и оценивает, что же этот мальчишка из себя представляет, много ли он стоит. Затем выстроившийся за алтарем многоголосый хор запел, воздавая хвалу доброму богу с великой и милосердной душой, и Квелдальф…

Некоторое время он молчал, потом, будто очнувшись, заговорил снова:

— Я уже не мог понять, где я: все еще на земле или уже на небесах. Я видел священнослужителей в синих одеяниях, которым посчастливилось прожить рядом с добрым богом каждую минуту своей жизни, и понимал одно: я тоже должен занять свое место среди них! На следующее утро я спросил Зоилоса, нельзя ли мне снова пойти вместе с ним в храм. Да, я сам его спросил. Сам попросил его об этом. И на следующее утро тоже, и потом… В первые дни, когда я действительно отчасти рассчитывал увильнуть от работы, он с радостью и удивлением решил, что во мне проснулось благочестие. Но потом, когда я уже душою прикоснулся к благости, он вдруг счел меня просто лентяем и хотел наказать. Но я продолжал просить его; я был опьянен открывшейся мне благодатью и ни о чем другом более не мечтал. Нет, неправда. Была у меня и еще одна мечта…

— Да? И какая же? — склонилась к нему Скьялдвор.

Серебряные цепочки, соединявшие две красивые резные пластины, которые она, будучи дочерью вождя, носила на груди, тихо звякнули (эти нагрудные пластины удивительно напоминали Квелдальфу панцири черепах-двойняшек), и он внезапно почувствовал близость ее тела. Но тем не менее, погасив душевное волнение, ответил именно так, как и собирался:

— Я мечтал о том, чтобы добрый бог сделал меня способным вывести мой родной народ из царства тьмы, где правит Скотос, и пойти с ним вместе по светлому пути в царство Фаоса. Ибо тем, кто умирает, не познав доброго бога с великой и милосердной душой, суждено после смерти вечно оставаться в ледяных колодцах Скотоса, а такой судьбы я не пожелал бы никому — ни мужчине, ни женщине, ни вайдессу, ни халогу, ни рабу, ни свободному человеку!

— Ох! — вздохнула Скьялдвор и выпрямилась, но голос ее звучал как-то безжизненно, равнодушно.

Она снова довольно долго изучающе смотрела на Квелдальфа, словно сомневаясь, стоит ли продолжать этот разговор, потом все-таки сказала: