Томка и рассвет мертвецов - Грачев Роман - Страница 28
- Предыдущая
- 28/40
- Следующая
– Ссышь, брателло?! Правильно делаешь!
Широкий замах. Кузнечик все же не успел сгруппироваться. Да и не положено ему было по уставу закрываться, если в тебя летит кулак бухого в стельку деда.
Удар оказался такой чудовищной силы, что даже Павел подпрыгнул на своей табуретке. Кузнечик хватанул ртом воздух и рухнул на своего обидчика как подкошенный. Ястреб удержался на ногах, оттолкнул от себя жертву, схватил рукой за горло и прижал к стене.
– Я принесу вам благую весть, духи!!! – орал полоумный Коршунов. – Я здесь, чтобы открыть вам истину!!!
Он оставил Кузнечика на посту (тот медленно осел на пол, не подавая признаков жизни), вошел шаткой походкой в расположение и включил свет.
– Ррррота, подъем!!!!!!!!!!
В ответ понеслись крики старослужащих, не участвовавших в пьянке:
– Ястреб, ты задолбал!
– Иди на хрен, Коршун, дай выспаться!
– На том свете отоспитесь, сукины дети!!! Подымай молодых, всех до единого!..
Это была чудовищная ночь. Духи летали по казарме, сшибая углы и разбивая в кровь руки и ноги. Тут и там раздавались стоны. Четверо пьяных дедов во главе с Ястребом поставили на уши почти всю роту. Кто-то умудрялся спать, кто-то не принимал участия в избиении, некоторые из земляков Павла ушли от греха подальше в качалку, к гантелям и штангам. Павел же сидел в полнейшей прострации возле своей колонны и смотрел в телевизор, ничего не видя и не слыша. На каждый удар и вскрик он вздрагивал, но ни помешать, ни абстрагироваться не мог.
Он уже собирался пойти лечь в кровать, но когда поднялся, его усадила обратно жесткая рука.
– Сидишь? – проблеял Ястреб. Глаза горели огнем, возбуждение достигло наивысшей точки. – А где твоя солидарность с прогрессивной частью человечества?! А?!
Павел краснел и молчал.
– Сучонок ты чистоплюйский.
И Ястреб отвесил ему смачную пощечину. Павел слетел с табуретки…
Нет, он не бросился в драку. Не полез отстаивать свою поруганную дедовскую честь. Он просто уселся на полу возле колонны, потирая щеку. Сердце билось как полоумное.
Ястреб все-таки сделал это – поднял руку на земляка. Переступил черту. Теперь их отношения изменились, они никогда не станут прежними, и даже если Ястреб завтра, протрезвев, попытается сгладить острые углы, процесс необратим. До дембеля Пашке придется несладко.
Все дело в том, что с тумбочки дневального на него глядели полные безнадеги глаза Кузнечика. И было в его взгляде кое-что еще.
Злорадство.
Точно, злорадство!
Ничего не соображая, Павел поднялся на ноги и направился в комнату отдыха, где остались следы дедовского пиршества – тарелки с овощной закуской из магазина, пара огурцов и кусок копченой колбасы. Все было обильно посыпано хлебными крошками. В бутылке еще оставалось немного самогона. Павел схватил ее, запрокинул голову и вылил в себя остатки. Вышел из комнаты, остановился возле тумбочки. Кузнечик все так же сидел на корточках, схватившись за живот. Если бы он в этот момент смотрел в другую сторону, глядишь, ничего бы и не случилось. Но он, дурашка, смотрел на Пашу снизу вверх, как смотрит собака на хозяина, допустившего промашку. И еще эта примесь злорадства…
Не раздумывая, Павел двинул ему кулаком в голову. Кузнечик завалился на бок.
– Не надо так борзо смотреть! Чертов дух!!!
И, не оглядываясь, отправился спать.
А воскресенье выдалось жестким. Старики страдали похмельем. Замполит, явившийся в роту перед самым подъемом, почуял запах пиршества уже с порога. Проветривание и тщательная уборка не помогли.
После завтрака в роту явился комбат и два командира взвода. Дежурный по роте и смена дневальных были вызваны в канцелярию на допрос. Ястреб, бледный и осунувшийся, сидел на своей кровати в углу казармы и провожал делегацию взглядом прищуренных глаз. Смотрел на них и Павел. Последним в колонне арестантов шагал Кузнечик. Он припадал на одну ногу и держался за живот. Паша сделал вывод, что у парня что-то болит.
И тут ему стало вдруг страшно. Не за себя и свою шкуру – за пьянку их максимум отправят на губу на пару дней или лишат лычек – а за тщедушного паренька. Павел смотрел, как Сергей исчезает за углом коридора, и уже начинал молиться. Память тут же подсказала ему, что Кузнечика сегодня не было на завтраке… он вообще его утром нигде не видел.
Они его повредили?
Ястреб сидел как на иголках, перекидывался мрачными взглядами со своими товарищами по пьянке. Возможности переговорить не было – в расположении остался командир первого взвода прапорщик Гаев. Он хоть и был пофигистом, но при желании мог навалять. Дело пахло керосином, поэтому перед ним старослужащие предпочитали не светиться.
Допрос у комбата в канцелярии продолжался около получаса. Павел успел за это время покурить на крыльце казармы, зачем-то зашел в библиотеку (на самом деле хотел уйти подальше от расположения), полистал свежие газеты, вернулся. Застав бесцельно блуждающих по казарме сослуживцев, напрягся еще больше. Ястреб все так же валялся на своей кровати, глядя в окно. Гаев не делал ему замечаний. Ястреб был одним из его любимчиков – отличник боевой и политической подготовки, прекрасно показывал себя на стрельбах и не давал спуску молодым…
Когда в коридоре раздались звуки шагов комбата (их ни с какими другими не спутаешь, так шагает настоящий командир, способный спустить шкуру), оцепенение как ветром сдуло.
– Рота, становись!
Комбат появился в проеме коридора. Бойцы подобрались. Повторять команду не пришлось. В течение нескольких секунд все, кто находился в казарме, оправились и выстроились на взлетке. Из-за спины комбата вышел Стасик-Комарик. Поправляя на поясе штык-нож, он вышел на середину расположения.
– Рота, становись! – неуверенно продублировал он команду.
– Комарин, собрать всех до единого! Послать за теми, кто на улице. Бегом, марш!
У Павла внутри все оборвалось. Он понял, что кто-то из бойцов раскололся на допросе. Осталось выяснить кто. Впрочем, это было уже не важно.
– Пипец духам, – пробормотал стоявший рядом Ястреб. – Настучали, суки.
Павел даже не повернулся. Настучали, значит, настучали, так тому и быть. Лишь бы с этим хилым чертом Кузнецовым все было в порядке.
Комбат прошагал на середину. Из коридора канцелярии вышли все остальные – двое свободных от смены дневальных, в том числе Кузнечик, замполит и командир второго взвода. Павел всматривался в лицо Кузнечика и пытался угадать, что произошло. Увы, лицо парнишки оставалось непроницаемым. С минувшей ночи (впрочем, даже раньше, уже несколько дней, если точнее) лицо его вообще ничего не выражало. Он ушел в себя.
Наконец, вся рота была в сборе.
– Равняйсь! – скомандовал Стасик. – Смирно! Равнение на…
Он приложил руку к козырьку фуражки, развернулся на каблуках.
– Отставить!
В расположении повисла тишина. Комбат молчал. Старший лейтенант Березин, не намного опережавший в возрасте своих подчиненных, заложив руки за спину, покачивался на каблуках и всматривался в лица. Желваки ходили ходуном. Комбата боялись. Ни у кого не вызывало сомнений, что он сделает блестящую карьеру в армии – у парня были все задатки боевого генерала. Удивительно, что он торчал здесь, в отдаленном дальневосточном гарнизоне, но, судя по всему, отчаянно пытался отсюда вырваться.
Он заговорил.
– Коршунов, Петров, Бурчинский…
Павел замер в ожидании своей фамилии. Если комбат вызовет и его, дело плохо.
– … Рожков! Выйти из строя!
В абсолютной тишине четверо старослужащих выступили вперед, развернулись, замерли лицом к роте. Выглядели они как приговоренные к казни. Все, кроме Ястреба. Он улыбался, и это была улыбка хищника:
«Ваша взяла, гражданин начальник, отпишите мне два десятка ударов плетьми, а потом я сверну стукачу шею».
Старший лейтенант вышел в центр прохода и, по-прежнему держа руки за спиной, принялся чеканить шаги и слова:
– Есть в нашей доблестной мотострелковой роте, призванной охранять покой мирных граждан и сохранность военного имущества, небольшая горстка отщепенцев. Несмотря на все наши педагогические усилия, направленные на патриотическое воспитание подрастающего поколения, кто-то кое-где у нас порой честно служить не хочет…
- Предыдущая
- 28/40
- Следующая
