Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко - Линдгрен Астрид - Страница 29

• Предыдущая
• 29/40
• Следующая

– Боже мой, что случилось?!

– Тиф, – ответил Эмиль и захихикал.

В эту минуту во дворе послышался шум – приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крёсе-Майя и кричала не своим голосом:

– Уезжайте! Скорее уезжайте! В доме тиф!

Испуганные гости в растерянности остановились, только одна мама Эмиля не потеряла голову:

– Да что ты болтаешь? У кого это здесь тиф?

Тут из-за спины Крёсе-Майи выглянула сестрёнка Ида в ночной рубашке, вся посиневшая, со странными белыми кругами вокруг глаз.

– У меня, у меня тиф! – крикнула она и радостно засмеялась.

Все расхохотались, все, кроме папы Эмиля. Он только спросил каким-то особенным голосом:

– Где Эмиль?

Но Эмиль куда-то исчез. И всё время, пока гости пили кофе, он не появлялся.

Когда гости встали из-за стола, пастор пошёл на кухню, чтобы утешить Крёсе-Майю, которая сидела как в воду опущенная из-за того, что тиф оказался не настоящим тифом. А когда все ободряющие слова были сказаны, он обратил внимание на ту связку писем, которую Ида в своё время вынула из бархатной шкатулки и бросила на пол. Теперь она валялась на буфете.

Пастор взял её в руки и вытащил письмо Адриана из Америки.

– Не может быть! – воскликнул он. – Прямо глазам своим не верю! У вас оказалась как раз та марка, которую я так давно ищу! Очень редкая марка. Она стоит не меньше сорока крон.

Дело в том, что пастор собирал марки. И хорошо в них разбирался.

Папа Эмиля ахнул, когда услышал, что такой крошечный кусочек бумаги стоит сорок крон. Он даже с некоторой досадой покачал головой.

– За сорок крон можно купить полкоровы, – сказал папа Эмиля, с упрёком глядя на пастора.

Тут уж Эмиль не смог смолчать – он приоткрыл головой крышку сундука, в котором спрятался, и спросил:

– Папа, если ты купишь полкоровы, какую часть ты выберешь – переднюю, чтобы она мычала, или заднюю, чтобы била хвостом?

– Иди в сарай, Эмиль! – строго сказал папа.

И Эмиль пошёл. А пастор, уходя, взял марку и оставил четыре десятикроновые бумажки. На другой день Эмиль поскакал на хутор Бакхорву, вернул все письма и передал деньги от пастора. А хозяева в благодарность подарили ему фонарик – как раз такой, о каком он давно мечтал.

Вообще-то папу Эмиля было в данном случае даже немного жалко. Его сынишка сделал на последнем торге столько блестящих дел, а сам он приобрёл на нём всего лишь одну свинью. И представь себе, его и тут преследовала неудача: свинья опоросилась ночью, когда никто этого не ожидал; у неё было одиннадцать поросят, но десять из них она съела – это иногда случается. Одиннадцатого постигла бы та же участь, если бы его не спас Эмиль, которого разбудил визг, доносившийся из свинарника. Он тут же кинулся туда и увидел страшную картину. Единственного ещё живого поросёночка он вырвал буквально в последнюю минуту из пасти его матери. Да, что и говорить, это была не свинья, а настоящее чудовище, недаром она после этого заболела и не прожила и трёх дней. Бедный папа Эмиля! От всех его сделок на торге у него остался теперь один-единственный крохотный поросёночек, да и тот полуживой. Надо ли удивляться, что папа был мрачно настроен!

– В Бакхорве всё не как у людей, – сказал папа Эмиля его маме, когда они укладывались спать. – И даже над всей их скотиной тяготеет какое-то проклятье, это ясно. Погляди на поросёнка!

Эмиль услышал этот разговор, уже лёжа в кровати, и тут же оторвал голову от подушки.

– Дайте мне поросёночка, уж я его выхожу, – сказал он.

Но предложение Эмиля не пришлось папе по душе.

– Я только и слышу от тебя: дайте да дайте! – сказал он с горечью. – А мне кто что даст?

Эмиль промолчал. Некоторое время он не обращал на поросёночка никакого внимания. А бедняжка был такой плохонький и синенький, что казалось, недолго протянет.

«Наверное, он так слабеет оттого, что на нём лежит проклятье», – думал Эмиль, хотя плохо понимал, что это значит. Во всяком случае, он считал, что это ужасно несправедливо, потому что поросёночек не сделал ведь ничего дурного.

Мама Эмиля, видно, тоже так считала, потому что всегда называла его «бедная Капелька» – так в Смоланде обращаются к малышам, которых жалеют.

Лина питала слабость ко всем животным, а над этим жалким поросёночком всё причитала: «Бедная Капелька! Миленький ты наш! Скоро ты сдохнешь, ой, скоро!»

Так наверняка и случилось бы, если б Эмиль в один прекрасный день не принёс его на кухню, не уложил в корзинку, не накрыл мягким одеялом, не поил молоком из рожка, короче, не стал бы ему родной матерью.

На кухню вошёл Альфред, поглядел, как Эмиль пытается накормить своего подопечного, и спросил:

– Что это с ним?

– Папа говорит, что он проклят и поэтому не ест, – сказал Эмиль. – А мне наплевать, я всё равно не дам ему погибнуть. Честное слово, не дам!

Прошло несколько дней, и поросёночек повеселел, округлился, порозовел, одним словом, стал похож на поросёночка.

– Гляди-ка, а наш Свинушок, по-моему, поправляется.

«Свинушок» сказала Лина, и имя это навсегда закрепилось за поросёночком.

– Да, в самом деле он поправляется, – сказал папа Эмиля. – Молодец, Эмиль!

День-деньской Свинушок ходил за Эмилем по пятам, как собачка, и сердце Эмиля таяло.

– Он думает, ты его мама, – сказала сестрёнка Ида.

Может быть, Свинушок и в самом деле так думал, потому что, стоило ему завидеть Эмиля, он кидался к нему как ошалелый, пронзительно, радостно хрюкая, и не отходил от Эмиля ни на шаг. Но больше всего он любил, чтобы ему чесали спину, а Эмиль всегда готов был этим заняться.

«Никто лучше меня не умеет чесать свиней», – говорил он.

Он садился на качели под вишней и долго, усердно чесал Свинушка, а Свинушок стоял с закрытыми глазами и только тихонько верещал, чтобы все понимали, что он наверху блаженства.

Дни шли. Лето подходило к концу, вишни зрели над головой Свинушка, пока он стоял под деревом и наслаждался чесанием. Эмиль срывал время от времени горсть вишен и угощал Свинушка, который очень любил вишни, и Эмиль тоже. И он всё больше понимал, как прекрасна может быть поросячья жизнь, если поросёнку посчастливится встретить такого вот Эмиля.

Эмиль тоже очень привязался к поросёнку. С каждым днём он любил его всё больше и больше. И как-то раз, когда он сидел на качелях и, не жалея сил, чесал Свинушка, он вдруг понял, как сильно он его любит, а потом стал думать, кого он вообще любит.

«Прежде всего Альфреда, – решил он. – А потом Лукаса, и сестрёнку Иду, и Свинушка… Ой, да я забыл про маму… Конечно, прежде всего маму – это понятно… Но если её не считать, то Альфреда, Лукаса, сестрёнку Иду и Свинушка. – Но тут он насупил брови и задумался: – Да, ведь есть ещё папа и Лина. Папу я иногда люблю, а иногда не очень. А вот про Лину я просто не знаю, люблю я её или нет…»

Всё это время Эмиль продолжал каждый день проказничать и каждый день отсиживать за это в сарае, что подтверждают записи его мамы в синих тетрадях. Но, так как была горячая пора, самый разгар жатвы, маме было всё время некогда, и потому она записывала только «Эмиль опять сидел в сарае», не объясняя за что.

А Эмиль стал брать с собой в сарай Свинушка – в его приятном обществе легче было коротать время, потому что ведь невозможно целые дни напролёт резать из дерева человечков. От нечего делать Эмиль стал обучать Свинушка всевозможным штукам – никто во всей Лённеберге даже и не предполагал, что смоландского поросёнка можно обучить таким вещам. Учил его Эмиль тайно, а Свинушок оказался очень способным и охотно делал всё, что ему велели, тем более что всякий раз, когда он выучивал что-нибудь новое, он получал от Эмиля в награду какое-нибудь лакомство. Ты, конечно, не забыл, что в сарае у Эмиля всегда был запас сухарей, пряников, сушёных вишен и разных других вкусных вещей. Он хранил их в ящике за верстаком – ведь он мог очутиться в сарае в любую минуту и просидеть там очень долго. Не страдать же ему ещё и от голода!

• Предыдущая
• 29/40
• Следующая