Происхождение партократии - Авторханов Абдурахман - Страница 79

Еще более значительно, а как исторический документ исключительно важно, свидетельство начальника Генерального штаба Германской армии фельдмаршала Гинденбурга в изложении того же Брюнинга. Брюнинг говорит, что, когда он в 1932 году, будучи рейхсканцлером, начал доказывать Гинденбургу, тогда президенту Германии, что при правильном обращении можно было бы удержать солдат в 1918 году от бунта против кайзера, то старик отрицательно покачал головой и заявил: «Нет… Я знал еще в феврале 1918 года, что война уже проиграна. Однако я хотел дать Людендорфу еще раз шансы» (там же, стр. 178). Как эти свидетельства, так особенно подтверждающие их последующие события, приведшие к революции в ноябре 1918 года и капитуляции Германии на Западе, показали, что только одному Ленину Германия была обязана возможностью сопротивляться на Западе еще восемь месяцев после Бреста.

Ученики Ленина приписывают ему задним числом политическую мудрость и прозорливость в деле предвидения ноябрьской революции 1918 года в Германии, между тем, именно из-за капитуляции Ленина она произошла с запозданием на несколько месяцев. История с абсолютной очевидностью доказала, что в прогнозе событий, как и крушения Германской империи, правы оказались не Ленин, даже не Троцкий, а Бухарин и Гинденбург. По иронии судьбы, Ленина избавили от Брестского сепаратного мира, а России вернули потерянные ею территории как раз те бывшие русские союзники, которым Ленин так вызывающе изменил: Франция, Англия и Америка.

Хотя Милюков писал, что одно время у немцев было намерение свергнуть большевистское правительство, опираясь на русских офицеров («Россия на переломе», т. И, 1927, Париж), но большевистский официальный историк в этом сомневается. Наоборот, он констатирует: «Даже 6 июля, когда левые эсеры убили германского посла Мирбаха, немцы не ввели своих солдат в Москву, как первое время грозили, и ограничились увеличением штата посольства до 300 человек» (БСЭ, 1-е изд. т. 7, стр. 461).

Кайзеру нужны были не Милюков с Черновым, тем более, не Деникин с Колчаком, а ему нужен был любой ценой капитулянт Ленин.

В конце шестидесятых годов в СССР начали издавать серию книг-документов «Советско-германские отношения». Документы подобраны, конечно, однобоко, тенденциозно, чтобы доказать величие и прозорливость Ленина и близорукость и ничтожество его противников в спорах о заключении Брест-Литовского сепаратного мира. Несмотря на такой однобокий «классовый подход», все же в первый том названной серии попали и некоторые документы из немецкой публикации, которые как раз опровергают то, что большевистские историки считают доказанным. Эти немецкие документы 1918 года довольно красноречиво рисуют, с одной стороны, внутреннее положение самой Германии в начале 1918 года, с другой, отношение правительства и Верховного главнокомандования к вопросу о судьбе большевистского режима в России.

На совещании 5 февраля 1918 года в имперской канцелярии в Берлине, в присутствии рейхсканцлера Гертлинга, статс-секретаря Кюльмана, австрийского министра Чернина, фельдмаршала Гинденбурга, генерала Гофмана и др., глава военной партии Людендорф, настаивая на наступлении, все же признавал, что если начались бы новые военные операции, то «последние, правда, осуществлялись бы медленно, учитывая снег, плохие дороги и недостаточную обеспеченность тягловой силой» («Советско-германские отношения», т. I, Москва, 1968, стр. 289). Кюльман на том же совещании предпочитал заключить с Троцким мир, ибо: «Заключение мира даже с Троцким было бы все же выигрышем как по отношению к Антанте, так и ввиду положения у нас самих» (там же, стр. 290).

В тот день, когда Троцкий демонстративно отверг немецкие условия, — 10 февраля 1918 г. — рейхсканцлер писал в телеграмме к кайзеру, что «народ считает, что интересы Германии требуют заключения мира», указывая одновременно, что затягивание заключения мира может вызвать новые демонстрации, забастовки, и все это приведет к тому, что «мы не будем иметь на нашей стороне большинство народа и парламента, так что я не хотел бы взять на себя ответственность за возможный исход такого положения» (там же, стр. 315).

На совещании под председательством кайзера от 13 февраля, созванном для обсуждения положения после заявления Троцкого «ни войны, ни мира» в ответ на требование Людендорфа «закончить войну по-военному», начальник Главного военно-морского штаба Гольцендорф с той же определенностью военного языка ответил своему коллеге: «Нет никаких шансов, что скоро будет одержана победа и что высвободившиеся войска могут быть использованы на Западе» (там же, стр. 325–326).

Решение, принятое на этом совещании, говорит о возобновлении военных действий после истечения срока перемирия (согласно условиям перемирия, он истекал через семь дней после его расторжения одной из сторон — поскольку заявление Троцкого от 10 февраля немцы квалифицировали как такое расторжение, то военные действия могли начаться только после 17 февраля). Но очень важно констатировать, что и в этом случае немцы ставят перед собою только ограниченные военные цели, скорее тактические, чем стратегические. Сообщая решения совещания директору отдела печати ведомства иностранных дел, заместитель статс-секретаря фон Радовиц писал: «По истечении срока перемирия должны быть предприняты военные операции, преследующие цель восстановить порядок и спокойствие в районах, примыкающих к оккупированным нами областям… Операции должны служить обеспечению наших границ таким образом, чтобы их можно было охранять с помощью небольших контингентов войск, высвободив тем самым войска для Запада» (там же, стр. 329).

То же самое можно констатировать и в отношении их политических целей — немцы были не только за сохранение у власти большевиков, но и против того, чтобы поддерживать какое-либо антибольшевистское движение в России.

После этого длинного исторического отступления вернемся снова к съезду.

Доклады по вопросу о новой программе партии сделали те же первые докладчики: Ленин — доклад, а Бухарин — содоклад. Принципиальных разногласий ни между докладчиками, ни между выступавшими в прениях не было. Некоторые разноречия вызвали два вопроса — о переименовании РСДРП(б) в Российскую коммунистическую партию большевиков /РКП(б)/ и о характеристике социализма (коммунизма) на почве отмирания государства. Вопрос о переименовании партии был поставлен еще в «Апрельских тезисах» 1917 года. Ленин мотивировал свое предложение так: «Вместо "социал-демократии", официальные вожди которой во всем мире предали социализм, перейдя к буржуазии…, надо назваться Коммунистической партией» (Ленин, 4-е изд. т. 24, стр. 6). На съезде Ленин обосновал это предложение еще двумя аргументами — во-первых, Маркс и Энгельс тоже называли свою партию коммунистической (знаменитый «Манифест коммунистической партии»), во-вторых, термин «коммунистическая» вместо «социал-демократическая» не только более точен в научном отношении, но одновременно указывает и на конечную цель партии (строительство коммунизма). Кроме того, Ленин считал, что название «социал-демократ» испачкано лидерами II Интернационала и что он отныне хочет бросить эту «старую грязную рубашку». Наиболее резко против Ленина выступил видный деятель партии Стеклов. Он сказал, что «решительно протестует против перемены названия и предлагает оставить наше старое славное название РСДРП», добавив в скобках слово «коммунисты» вместо случайного слова «большевики». Когда проголосовали два предложения, Ленина и Стеклова, Ленин получил большинство голосов, тем более, что Бухарин поддержал Ленина («VII экстренный съезд РКП(б)», стр. 156–158).

Ленин еще в своих работах об империализме до революции 1917 года настойчиво доказывал, что каждая большая война обязательно является источником пролетарской революции. В своем докладе о программе партии уже в условиях победы коммунистической диктатуры в России Ленин считал нужным напомнить партии эту свою доктрину и ввести ее в новую программу. Ссылаясь на работы Энгельса в 1887 году, Ленин говорил: