Особо опасные преступники: Преступления, которые потрясли мир - Глобус Н. В. - Страница 59

Когда 12 февраля Перси Орландо Руш предстал перед коронером Лондона Инглеби Одди, его по-прежнему подозревали в этом преступлении. Подозрение было написано на лицах присяжных и присутствовавших, которые выражали свое возмущение возгласами: «Этот человек лжет».

О подозрении свидетельствовал каждый вопрос Одди, который являлся исключением среди малоквалифицированных коронеров Англии тех лет. Снова и снова его вопросы выдвигали на передний план проблемы, связанные с повязкой. Одди пытался подойти к этой проблеме с разных сторон в надежде загнать Руша в тупик, поймать его на противоречии.

В протоколе допроса Руша коронером можно было потом прочитать:

«Вы знаете, что в руке Веры Пэйдж обнаружили повязку?»

«Да».

«И, когда ее показали Вам, Вы сказали, что она похожа на Вашу?»

«Да, сэр».

Коронер наклонился вперед и резко спросил:

«Это была ваша повязка?»

Руш, нервно постукивая пальцами о деревянный барьер, ответил:

«Нет, сэр».

«Вам известно, что она имела запах нашатырного спирта?» По лицу Руша скользнула затаенная усмешка, и коронер призвал его к порядку:

«Не смейтесь. Здесь нет ничего смешного. Вы утверждаете, что повязка не ваша».

«Это так».

«И вы утверждаете, что палец перевязывали только дома?»

«Да».

«Разве у Уитли нет медпункта?»

«Есть».

«Почему же вы не пошли в понедельник в медпункт? Когда-нибудь раньше вы ходили туда?»

«Нет, сэр».

«Почему нет?»

«Не хотел».

«Разве вы не знаете, что там лучше делают перевязки, чем ваша жена?»

«Знаю, сэр».

«Итак, почему же вы не делали там перевязку?»

Руш помедлил и затем ответил:

«Этого я не знаю».

Коронер снова нагнулся вперед и резко воскликнул: «Кто-нибудь, кроме вашей жены, делал вам перевязку?»

Руш снова помедлил. Затем сказал:

«Нет, сэр».

«Вы не очень-то уверенно отвечаете. Вы же могли пойти в любую аптеку»,

«Да».

«Так вы и сделали?»

«Нет, сэр».

Все чувствовали, что питаемое Одди подозрение заставляет его вновь и вновь возвращаться к решающему вопросу: где тот перевязочный материал, которым пользовались Руш и его жена? Однако Руш был непреклонен. И Одди осталась лишь одна попытка: заставить Руша поклясться на Библии.

«Вы можете поклясться, что не встретили Веру Пэйдж вечером в понедельник?»

Руш поклялся.

«Вы можете поклясться, что 14 декабря на вашем пальце не было повязки?»

«Клянусь».

После пятиминутного совещания присяжные с мрачными лицами вернулись в зал и заявили, что из-за отсутствия веских доказательств против Руша предъявить ему обвинение нельзя. И Руш вернулся на Тэлботроуд свободным человеком.

Возмущение Корниша решением по делу Веры Пэйдж, которое чувствовалось и три года спустя, когда он писал свои мемуары, было созвучно возмущению многих людей, вызванному признанием невиновности Руша.

«Таймс» писала, что Руш, наверняка, был бы арестован, если бы смогли доказать идентичность материала повязки с пальца и остатков перевязочного материала, который использовали Руш, его жена или кто-то еще из оказывавших Рушу медицинскую помощь. Это мнение привлекло такое внимание общественности к проблеме криминалистического . исследования текстиля, что дело Веры Пэйдж можно рассматривать как важный исходный пункт в развитии данной области криминалистики.

(Ю. Торвальд. Следы в пыли. — М., 1982)

11 апреля 1934 года в некоторых французских газетах появились заметки следующего содержания: «Вчера был обезглавлен Александр Сарре (55 лет), приговоренный судом присяжных в Буше-дю-Рон 21 октября прошлого года к смерти за убийство. Его прошение о помиловании президент республики отклонил. Казнь прошла без всяких инцидентов».

Никаких инцидентов и в самом деле не произошло. Голова Сарре, как и было запланировано, скатилась в корзину с опилками. Гильотина сполна воздала по счету, предъявленному судом человеку, который некогда сам чувствовал себя в суде, как дома.

Александр Сарре, грек, родившийся в 1879 году в Триесте, был адвокатом, и даже довольно известным, из числа тех адвокатов, что ревностно стоят на страже свободы разного сорта мелких и крупных жуликов. Сарре неплохо на этом зарабатывал, ибо прекрасно разбирался во всех несообразностях и прорехах в законах, вокруг которых и кормится знающий человек.

То, что в конце концов он все-таки завяз, да еще столь глубоко, что вынужден был лечь под нож «мосье Дэб-лера», следует приписать единственно его алчности, которая с годами росла все больше и больше. Ну, а если уж говорить о первопричине всего этого, то она состояла в том, что в 1925 году марсельская полиция неправильно поняла некоего мосье Кламотта.

Мосье Кламотт, владелец уединенной виллы между Марселем и Экс-ан-Прованс, именуемой «Эрмитаж» и сдаваемой им внаем приличным людям, весной 1925 года сдал свой «Эрмитаж» марсельскому адвокату Сарре, который имел обыкновение отдыхать там под сенью старых деревьев от шума и суеты большого города и духоты судебного зала.

Мэтра Сарре, который до своей натурализации в 1903 году именовался Александра Сарраяни, считали в буржуазных кругах «хорошей партией»: его манеры были столь же гладкими и шелковисто-мягкими, как иссиня-черные волосы, бумаги, которые он составлял для своих клиентов, были еще более выразительными чем черты его лица, а стиль жизни, которую он вел, был ничуть не менее изысканным, чем были изысканны его гонорары. Немудрено, что мечтательная гувернантка Кетэ Шмидт из Баварии без памяти влюбилась в этого провинциального кавалера.

Кетэ (или Катрин, как она себя называла во Франции) приехала в Марсель со своей старшей (на семь лет) сестрой Филоменой незадолго до первой мировой войны. Юные и наивные девушки покинули свою баварскую деревню, рассчитывая обрести во Франции большое счастье — счастье, понимаемое ими как богатая жизнь, роскошные платья, изобилие драгоценностей и красивый галантный мужчина, который владеет необходимыми для этого средствами. Однако подобные экземпляры оказались крайне редкими даже во Франции и по марсельским улицам просто так отнюдь не фланировали. Это открытие произвело на обеих сестер удручающее впечатление, особенно когда они разобрались, что тех скромных средств, которыми они располагают, хватит очень ненадолго. Делать нечего — пришлось обеим до поры до времени зарабатывать на жизнь самим.

Пухленькая, темноволосая Филомена успела еще в Германии сдать экзамен на звание учительницы и поэтому могла во Франции наняться гувернанткой. Что же касается ее светленькой, голубоглазой и стройной, как тополек, сестры, то она пустилась в странствия еще до сдачи экзамена и не могла предложить ничего другого, кроме весьма приятной внешности. Однако фортуна оказалась к Кетэ милостивой и послала ей аванс в лице местного редактора, который поместил в своей газете ее объявление и помог тем самым определиться на место в качестве бонны.

Годы шли, а сказочные принцы так и не появлялись. Мечты сестер постепенно становились все скромнее. И вот тут-то их стежки как раз и скрестились с охотничьей тропой адвоката Сарре. Многосведущий мэтр поддерживал отношения с семейством, где бонна Кетэ Шмидт рассказывала детишкам волнующие сказки о принцах и пастушках. Ну что ж, за неимением принца сгодится, пожалуй, и адвокат, решили сестры, и действительно спустя недолгое время обе совсем уже переселились на виллу «Эрмитаж», а Кетэ Шмидт тайком даже отрабатывала новую подпись: Катрин Сарре. Стать свояченицей Сарре отнюдь не возражала и Филомена, тем более что и ей тоже грешно было бы жаловаться на недостаток внимания. Вилла, правда, без прислуги, и роскошь — так себе, но, что поделаешь, уж лучше так, чем совсем без виллы и вовсе без роскоши. Однако, полагаясь на адвокатские денежки, сестры жестоко ошибались.

Как-то вечеркам за шампанским и икрой гостеприимный хозяин выпустил из мешка первого кота, поведав им, что с блаженным ничегонеделанием скоро надо будет кончать: долгов у него больше, чем волос на голове, и кредиторов, к сожалению, тоже куда больше чем клиентов. Дела последнее время идут из рук вон скверно. Крупные акулы имеют большей частью своих собственных, многоуважаемых адвокатов, а мелкая рыбешка не в состоянии хорошо заплатить, так что его жизненному стандарту грозит серьезная опасность. Первое, что ему надлежит сейчас сделать, — отказаться от виллы, да и вообще ограничить себя во многом, и сестрицам придется, стало быть, ничего не попишешь, снова подыскивать службу.