Узлы ветров - Автор неизвестен - Страница 30

• Предыдущая
• 30/86
• Следующая

Принесли гонцы Антиною богатую мантию из ткани цветной с двенадцатью золотыми застежками, Эвримаху — золотую цепь, Эвридаму — красивые серьги, а другим — ожерелья прекрасной работы. Пенелопа, приняв ото всех подарки, тотчас ушла к себе в верхние комнаты дома.

Женихи остались внизу и тешились пением и пляской до самой ночи. Когда совсем уж стемнело, рабыни поставили три жаровни и зажгли в них сухие смолистые поленья. Подошел Одиссей к рабыням и сказал:

— Вам лучше пойти бы к своей госпоже и прясть тонкую пряжу. А о жаровнях я сам позабочусь.

Но рабыни в ответ засмеялись, и молодая Меланто грубо ответила Одиссею:

— Что ты тут, глупый бродяга, болтаешь? Смотри, найдется, пожалуй, кто посильнее Ира, и вышибет зубы тебе крепким своим кулаком, и выбросит прочь отсюда за двери!

— Злая собака! — сказал в ответ Одиссей. — Я все расскажу Телемаху, он накажет тебя.

Рабыни испугались и убежали, а Одиссей остался следить за огнем в жаровнях и наблюдал за женихами, раздумывая, как бы лучше им отомстить.

А между тем они стали снова оскорблять Одиссея, и Эвримах, обратившись к гостям и указывая на него, заметил:

— А и вправду, сам бог послал нам этого старика, его лысая голова нам светит, как факел!

— Эфримах, — ответил ему Одиссей, — я хотел бы, чтоб сейчас наступила весна, и каждому из нас дали бы в руку косу; неизвестно, кто лучше из нас управился бы с работой; или чтоб вдруг сюда Одиссей вернулся и вошел в эту залу, тогда, пожалуй, узкими вдруг показались бы тебе эти широкие двери для бегства!

Разгневался Эвримах и, схватив из-под ног скамейку, бросил ее в Одиссея; но Одиссей успел нагнуться, и она пролетела мимо и выбила из рук виночерпия чашу с вином, а сам виночерпий упал со стоном на землю.

Поднялся шум среди женихов; они, возмущаясь, говорили между собой:

— Было бы лучше, если бы этот бродяга издох где-нибудь по дороге; из-за него веселый наш пир испорчен.

Тогда вмешался в их спор Телемах:

— Должно быть, вы пьяны; довольно вы пировали, спать вам пора, время пришло по домам расходиться!

Телемаха поддержал Анфином, и вскоре все женихи, выпив вина на прощание, покинули царский дом.

Одиссей, оставшись вдвоем с сыном, предложил вынести тотчас из залы оружие.

Телемах согласился с отцом и, позвав няню Эврик-лею, сказал ей, чтоб она увела всех служанок из зала.

— Надо вынести оружие отца в кладовую, оно здесь ржавеет и покрывается копотью.

Эвриклея была рада, что Телемах заботится о хозяйстве отца, и сказала:

— Но кто же тебе посветит факелом во время работы?

— Да вот этот старик, — ответил ей Телемах. — Никто в моем доме, кто хлеб получает, не должен быть праздным.

Одиссей вместе с сыном начали переносить из опустевшего зала наверх в кладовую копья, щиты и медные шлемы. В это время явилась Афина-Паллада и, держа в руках золотой светильник, ярким огнем осветила всю комнату.

— Что за дивное чудо! — сказал Телемах отцу. — Вся комната ярко освещена и блистает. Не бог ли какой присутствует здесь незримо?

— Молчи и не расспрашивай о тайнах богов, — ответил сыну Одиссей хитроумный.

Когда они переносили оружие, Одиссей посоветовал сыну:

— Пора тебе, Телемах, отдохнуть, а я здесь останусь, присмотрю за работой служанок и побеседую с Пенелопой; она хочет меня о муже своем расспросить, я сердце ее встревожу, пусть она, плача, о нем вспоминает.

И Телемах, взяв зажженный факел, отправился спать в свою комнату.

Когда Одиссей остался один в опустевшем зале, Пенелопа вышла из верхних покоев, и была она лицом похожа на золотую Афродиту, и стройна, как молодая Артемида. Она села на стул из слоновой кости, украшенный серебряной тонкой оправой искусной работы и покрытый мягкой овчиной. С ней вошли рабыни, они стали убирать столы после пира и подложили в жаровни смолистых дров. Среди рабынь была Меланто; она начала снова бранить Одиссея:

— Ты еще здесь, старый бродяга? Ты даже ночью не хочешь нас оставить в покое. Вон убирайся отсюда, а не то я брошу в тебя головню!

Мрачно посмотрел на нее Одиссей исподлобья и ответил:

— Чего ты на меня злишься? Или тебе противно, что я беден и прошу подаяния? Ты гордишься своей красотой, но помни, что можешь за гордость свою поплатиться. Может домой Одиссей вернуться, а если же сн погиб, то узнает о поведении служанок в доме молодой Телемах.

Услыхала их разговор Пенелопа и стала бранить Меланто за ее грубость:

— Зачем ты, бесстыдница, злишься? Ты ведь знаешь, что я пригласила к себе нищего странника, чтобы узнать о своем муже; как же осмелилась ты его выгонять отсюда?

И пристыженная Меланто вышла из комнаты.

Затем Пенелопа велела, чтоб Эвринома подала страннику стул, и когда Одиссей сел, она начала с ним беседу:

— Скажи мне, кто ты, добрый старик, и откуда ты родом? Кто твои мать и отец?

Одиссей ей ответил:

— Царица, спрашивай меня обо всем, но только не о моей отчизне, о семье и о доме — воспоминания о них горестны для меня; а в доме чужом ведь плакать не должно.

— Странник, — говорила ему Пенелопа, — я тоже свою красоту потеряла, и слава моя исчезла с той поры, как мой муж Одиссей ушел сражаться под Трою. Если бы он, мой желанный, вернулся, как была бы я счастлива снова; а теперь я дни провожу в страданиях и в горе; мои родные принуждают меня выйти замуж, женихи преследуют меня, и даже хитростью я не могу от них избавиться.

И рассказала ему Пенелопа, как старалась она обмануть женихов:

— Однажды я велела поставить в своих покоях большой ткацкий станок и начала ткать на нем тонкую шерсть: собрав женихов, я им объявила: «Давайте отложим свадьбу до тех пор, пока я не кончу начатой ткани; я хочу выткать для старика Лаэрта погребальный саван, чтобы ахейские женщины меня не могли упрекнуть, что Лаэрт погребен без покрова», — и женихи покорились моему желанию. Я целые дни проводила за тканьем, а по ночам, при светильнике, все натканное днем я распускала. Целых три года эта хитрость мне удавалась, но когда наступил четвертый год, тайну мою им открыла одна из рабынь, и однажды женихи застали меня за распущенной тканью; теперь я не знаю, как мне избежать ненавистного брака. Еще раз прошу тебя, странник, правду скажи мне, кто ты и откуда ты родом?

И ответил ей Одиссей хитроумный:

— Если ты очень хочешь узнать обо мне, то я тебе все расскажу, хотя и печален будет рассказ мой, — и он ей рассказал вымышленную историю о себе:

— Я родом с прекрасного острова Крита. Зовут меня Антон; родился я в Гноссе, в одном из богатых городов, где царствовал Минос, дед моего отца, царя Дев-калиона; был у меня брат Иодоменей, который ушел вместе с Менелаем сражаться под Трою, а я, как младший, дома остался. На Крите я видел однажды Одиссея; его корабли занесло к нам бурей. Я пригласил его к себе, принял его во дворце и дружески его угощал целых двенадцать дней, ибо в море выйти было тогда невозможно — Борей бушевал все время. Перед отплытием я снабдил Одиссея на дорогу вином и мясом и дружески с ним простился. Потом корабль Одиссея вышел в открытое море. Это было двадцать лет тому назад.

Слезы лились по щекам Пенелопы, когда она слушала этот рассказ; и как тает снег на высоких вершинах гор, согретый теплым дыханием ветра, и реки полнеют и льются быстрее, так лились слезы у Пенелопы в печали о милом муже.

Одиссей был рад этим слезам Пенелопы, и сам был готов заплакать; но точно железом в темных ресницах сковал он глаза и, тронутый ее горем, неподвижно глядел на жену.

Плача, стала просить Пенелопа рассказать ей, каков был тогда собой Одиссей, как был он одет и кто были его спутники.

— Расскажи мне о нем все, что ты знаешь, — просила его Пенелопа.

— Давно это было, и трудно об этом мне вспоминать теперь, — сказал Одиссей, — но, насколько я помню, на нем была шерстяная мантия пурпурного цвета; застегивалась она двойной золотой и красивой застежкой, на ней была искусно изображена молодая лань, которую схватила зубами большая собака, всех изумляла чудесной работой эта застежка. Под мантией, помню, на нем был хитон из тонкой прекрасной ткани, что светилась, как желтая кожица лука под солнцем; все женщины дивились, глядя на ткань столь искусной работы; где взял он такую, — не знаю, из дома ль привез, или, может, кто ее подарил, — ведь многие люди Одиссея любили. Из спутников помню я одного, — был он смуглый, сутулый, с курчавыми волосами, звали его Эвридам.

• Предыдущая
• 30/86
• Следующая