Трудная профессия: Смерть (СИ) - "Mirash" - Страница 28

— Проблем не будет, в ведомости тоже четверка. На пятерку ты не тянешь, у тебя в первом вопросе две серьезные ошибки.

— Так почему не тройка? Я же второй вопрос даже не начала отвечать!

— Ты меня будешь учить экзамены принимать?

— Нет, просто…

— Мягкова, ты как всегда, очень вовремя! — она посмотрела на меня и вздохнула. — По второму вопросу ты все знаешь, мы его с тобой на той неделе обсуждали из-за статьи. Угомонись уже, заслужила ты свою четверку. Все, извини, мне некогда тебе это доказывать, мне еще ведомость в учебную часть нести.

К концу июня первый вариант статьи был закончен и Некруев с Топотовой отдали ее на рецензирование Подбельской и Тимирязеву — доценту, специализирующемуся на технических сторонах проектирования баз данных. Я подозревала, что Подбельская в качестве рецензента — плохая идея, как бы она не отнеслась к статье с особым пристрастием, увидев мою фамилию в списке авторов.

— Мягкова, не неси чушь, тем более столь возмутительную, — высказала Топотова в ответ на мое робкое замечание на этот счет. — Лариса Степановна прекрасный специалист и порядочный человек, она не станет предвзято относиться к статье из-за того, что ее писала ты.

— Да я не имела в виду предвзятость… но я даже допуск до экзамена не могу получить, как мне писать статьи…

— Так, как ты это уже сделала. Выбрось эту ерунду из головы и иди работать.

— Какая же она еще глупая! — услышала я комментарий Набоковой.

— Да уж, детский сад в голове. Но если сравнивать с тем, что было еще в начале осени — небо и земля.

— Согласна, она у нас молодец. А отдать статью Подбельской вы хорошо придумали.

Я поняла, что вообще ничего не понимаю. Ладно, они умнее, им виднее….

К последним двум экзаменам я не была допущена, но это не являлось препятствием для прохождения летней практики. С практики первого курса я была отчислена на первой же неделе, но трудами наставницы мне ее зачли. Практика после второго курса была якобы пройдена в другом институте — опять же, не моими трудами. Вечером в день оглашения списков студентов, допущенных до практики, куда я в этом году удивительным образом попала вместе со всеми, я вернулась домой рано и пошла на кухню к наставнице. Она сидела за столом с чашкой кофе, как всегда холодная и неприступная.

В последнее время у нее ко мне по объективным причинам стало меньше претензий, а у меня соответственно меньше поводов ее бояться. Но она оставалась в моей жизни самым значительным лицом, властным казнить и миловать.

— Мне нужно с Вами поговорить, у Вас есть время?

— Садись, Ксюаремия. Что тебе от меня нужно?

— Я допущена до практики, она продлится месяц. Я не знаю, как быть с дежурством, которое состоится в июле, у меня, скорее всего, не будет возможности. Но если я не поеду на практику или сбегу на этот день, то отчисление неизбежно. Это как-то… можно решить?

Наставница оценивающе на меня смотрела, от этого взгляда мне было очень не по себе.

— Дежурство — единственный вопрос, который тебя беспокоит? Ты уже решила проблемы с работой, нашла деньги на все необходимое для практики?

— С работой проблем нет, Виктор Андреевич велел взять отпуск по учебе, даже основной у меня останется на август. Денег у меня немного есть, на необходимые вещи хватит… надеюсь. Могу я в сентябре как-то отдежурить два дня, за июль?

— Ты же так хотела отчислиться. — Наставница откинулась на спинку стула.

— Сейчас не хочу.

— То есть ты сдала все экзамены и зачеты?

— Нет, но допуск до практики у меня есть…

— И что, хочешь напоследок вырваться на свободу, подальше от моего контроля? Об этом не может быть и речи. Я уже смирилась с тем, что потерпела фиаско с твоим образованием. Было бы, о чем говорить, если бы у тебя не было долгов. Но ты не защитила курсовую работу и не получила даже допусков к двум экзаменам из четырех. Не знаю, как ты поставила остальные предметы, да меня это и не волнует. Никаких поездок, я не собираюсь опять вывозить тебя с учебной базы в невменяемом состоянии. Тебе все ясно?

— Да, — тихо сказала я.

— Разговор окончен.

Я вышла из кухни совершенно разбитая. Натянула кеды и побрела сначала без цели, потом в направлении института. В лаборатории никого не было, я свернулась клубочком на диване и заплакала. Заночевать здесь? Некруев рассердится, если узнает, но сил идти домой нет.

Послышались голоса, в помещение вошли. Я успела только отвернуться к спинке дивана носом, кое-как утерев слезы. Да что же это такое?!

— Ксюша? Что ты тут делаешь? — спросил Виктор Андреевич.

— Вить, а она плакала, — поняла Ольга Валерьевна.

Она села рядом со мной и положила руку мне на плечо.

— Что стряслось?

— Ничего.

— А почему плачешь?

— Просто…

— Так не бывает. Что с тобой, тебя обидели?

— Нет.

— Тогда что?

Я села, подтянув колени к подбородку.

— Хотела поехать на практику…

— А в чем проблема, тебя же допустили? — спросил Виктор Андреевич.

Я промолчала, хлюпнув носом.

— Что-то дома? Ксюша, хватит отмалчиваться, говори уже.

— Тетя против поездки… Меня же все равно отчислят осенью, зачем ей связываться с моей практикой…. Ждать, когда я там снова уйду в запой… — слезы опять полились ручьем.

Да что со мной!!! Я совершенно перестала себя держать в руках. Ольга Валерьевна притянула меня к себе и крепко обняла.

— Девочка моя хорошая, все наладится. Тетя просто еще не знает, какая ты у нас умница. Никто тебя не отчислит. Тише, тише, все будет хорошо.

Некруев поставил стул напротив нас и сел. Я понемногу успокаивалась.

— Ксюша, а она знает про твои успехи?

— Какие успехи? Я провалила курсовую, я не получила допуск к экзаменам и по всем предметам еле тяну на тройку… какие это успехи?

— Ксюша, ты за семестр считай, закончила пару курсов, которые до этого пропустила. И Топотова тебе поставила не тройку, а четверку. А еще ты написала отличную статью. Про это тетя знает?

— Нет… ей это все равно.

— А может она все-таки просто не знает? Давай попробуем ей сказать? Оль, я ее отвезу домой, доедешь на метро?

— Да, конечно.

— Вы что, так и будете меня без конца возить то в больницу, то домой? Я здорова, трезва и еще даже не поздно. Я вполне могу дойти сама, не переживайте за меня. Извините, что устроила тут очередную публичную истерику…. Все нормально, правда.

— Хорошо. Ты можешь дойти сама. Но я хочу поговорить с твоей тетей и объяснить ей ситуацию, потому что ты сама не умеешь. Идти с тобой пешком я не хочу, придется поехать на моей машине.

— С того раза-то отмыли?

— Отмыл и проветрил. Хватит пререкаться, обувайся.

Наставница встретила нас с явным удивлением и подозрительностью. Некруев попросил у нее возможности поговорить без моего участия, она отправила меня в комнату. Это был один из тех редких случаев, когда мне не грозило оказаться в курсе чужой беседы: уж наставнице прекрасно были известны возможности моего слуха и способы борьбы с ним. В то, что она передумает после разговора и позволит мне поехать на практику, мне не верилось. Но мой преподаватель специально приехал, что бы встать на мою сторону…. Пусть потом мне за это только светят дополнительные санкции, ничего. Я сидела на подоконнике, глядела в темнеющее небо и улыбалась.

Через некоторое время меня позвала наставница. Мы с Некруевым спокойно попрощались, он сел в машину и уехал, мы вернулись в дом и направились в кухню.

— Я прошу прощения, это получилось не специально, — хмуро сказала я.

— Я знаю, он мне рассказал, что ты отчаянно сопротивлялась этому разговору. Ксюаремия, почему ты не сказала про статью и четверку?

— Какое это имеет значение? — я вздохнула. — Вы правы, осенью меня все равно бы отчислили. Мне просто хотелось потянуть время, дождаться публикации статьи, еще немного поучиться… Я понимаю, что это несерьезные доводы. А Виктор Андреевич просто не знает всей картины.