Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 114

– Мне туда надо… Где калитка и палисадник, там он, три дня прошли... Какая улица это? Он не найдет меня так… не найдет…

– Тише, тише, слышь, Саша? Я тебе все принесу, доктор завтра посмотрит, все будет ладно… И покушать надо. Худенькая ты какая…

Сашу гладят по голове, которая оказалась почему-то без кудрей и колючей.

– Где они? Зачем?

– Волосы положено стричь, Саша. Не горюй. Еще гуще пойдут, вон за пять дней какой ежик поднялся.

Саша почувствовала усталость и снова забылась, но не успела доплыть до острова и поискать слова, которые помогали, как ее привел в чувство громкий, очень громкий разговор, и тут же она ощутила прикосновение к руке:

– Пришли к тебе, миленькая… Есть силы поговорить?

Саша даже приподнимается. Нет. Женщина какая-то. Где то она ее видела?.. На корабле ее, точно, не было… Там никого не было… Но не слышать ее невозможно. Так кричит…

– Не понять вовсе: та или не та? Сестра, да скажи ты за ради господа Бога, эту, когда с приемпункта привезли? У кого брали, не сказывали? Он же душу из меня вынул! Вспомни, ради Христа, отца нашего! Как будто я заразных нанималась держать! У меня своих – восемь, небось… Заявился, увидел, что нет… «Куда взяли, зачем взяли?» Я ему как человеку: увезли, плоха была, должно, померла... А он... ну, бешеный... спаси меня, Боженька милостивый, – женщина перекрестилась. – Верно, и впрямь, та померла, эту что-то не признаю. Не та. Да за что же мне такая напасть, горемычной – точно, не та. Ищите, говорит, кому отдали, и чтоб сегодня же найти! А где ж мне найти? Не с Нижнемоховой, пятнадцать девчонка эта?.. Да что ж мне теперь ему, ошалелому, сказать, как заявится, не отпустит он меня живой-то… Куда свезли, как смела отдать, почему не записала… а мне-то что за дело? Кабы знать, что такой черт сумасшедший, записала бы… – женщина стала громко всхлипывать и сморкаться.

Сестра милосердия с ласковым голосом стала теснить крикунью к выходу. Саша, повернув голову, смотрела на все это, силясь ухватить какую-нибудь мысль. Но она так и не смогла вспомнить, кто эта женщина или разобрать смысл ее слов. Голова сильно заболела от крика, и мысли расплылись, а кашель, сотрясая все тело, усугубил боль. Сестра подняла подушки, теперь Саша поневоле полусидела, боль чуть-чуть утихла, но находиться в таком положении было очень трудно. Уж лучше бы положили обратно. Сестра принесла миску, стала подносить ко рту какую-то гадкую жижу, так похожую на ту, в которой вяз летучий корабль.

– Это суп из овса, миленькая, больше ничего нет. Ешь, и того не хватает. Он чисто сготовлен. Доктор сказал – можно. Потом чаю дам. Хоть морковный, а вкусненький…

Ее снова позвали. На этот раз из-за двери. Оставив миску на подоконнике, она вышла. Саша осталась бессильно лежать на подушках.

… Когда он появился на пороге и стремительно направился к ее кровати, силы, чтобы рвануться навстречу, неизвестно откуда, нашлись.

– Ну, вот какой вы настырный, миленький, ну здесь она, Саша, и ладненько вам! Отлежится, всякие чудеса бывают. Вот, на свидания приходите. Ой, что вы делаете, голубчик! Положите, заразная ведь инфлюэнца-то, сами свалитесь. Да и дергать нельзя. Осложнение у нее.

Виконт отмахнулся, подхватил Сашу в одеяле на руки и чуть не бегом ринулся к выходу.

– Это МОЯ девочка! Не может она здесь оставаться! – он обвел глазами комнату. – Ужас! Не останется она здесь!

– Куда же вы ее, миленький? – сестра не отставала от его быстрого шага и в коридоре.

– Да, действительно, куда? Но здесь она не останется. Нет. И она же не ест, наверное, ничего? Видите? Не ест! А жар есть? Сильный? А она разговаривает? Нет, конечно. Ослабела. Господи, она ж невесомая совсем стала!

Виконт остановился, смотря на Сашу перепуганными глазами. Саша же потеряла последние силы от своего порыва и не могла ничего сказать. Губы только бесшумно шевелились, как это бывает во сне, не издавая ни единого звука. Ей стало плохо от того, что она не может выразить, как рада его приходу, и на глазах выступили слезы.

– Нашли, батенька мой? Ах! – перебил сам себя голос врача. – Да что это вы делаете? Сейчас же назад! Ребенок в тяжелом состоянии!

– Что вы говорите, она же испугается! Я здесь, и все будет хорошо, Сашенька. Ты меня слышишь? Обещаю. Все, я ее забираю.

– Где вы найдете питание, жилье? Вы же приезжий. Повсюду голод, а больницу хоть как-то снабжают… Последнее отдают. Даже если удастся… ну, вы понимаете... Здесь, девяносто процентов вероятности, пневмония… Выходить после такой болезни еще труднее, чем из кризиса вывести.

– Оставить ее здесь? Нет, это немыслимо. Ей нужны уход и максимально возможный комфорт. Вы ДОЛЖНЫ поспособствовать. Устройте для нее это, и я выполню любые ваши условия.

Сестра нерешительно предложила:

– О еде не говорю, а комната есть у меня при больнице. Я одна теперь. Комната пустая, вы не думайте. Вас – нет, конечно, а дочку оставьте пока там. Потом, может, чего получше сыщите. В палате и верно тесно очень, душно, да и инфекция разная, в отделении всего две палаты. Ей воздух нужен, миленькой…

– Спасибо,– выдохнул Виконт, опуская глаза,– спасибо. Пойдемте поскорее, пожалуйста, она устала, наверное.

Врач тронул его за плечо:

– Полно, папаша, полно! Организм на редкость в таком тельце выносливый, иначе уже не выдержал бы. Впрочем, понимаю. Простите за бестактность – такие годы, такие годы,– видимо из всей семьи осталась одна дочь?

– Да. Одна. Вы, сказали, крепкая девочка? Но вы будете заходить, верно? Сегодня. Завтра. Мы поговорим еще с вами об этом. Об условиях. Я устрою ее и вернусь.

– Да, да, буду вас ждать, какой вы напористый! Трудно что-то возразить…

– Идемте, миленький… Сюда, теперь налево и во флигелечек. Тут. Правда, пустая комната. Я не держу никого. Здесь и нельзя постояльцев. Кровать лишняя есть, кладите.

Саша все еще не могла говорить. Хотелось подольше побыть на руках, но ее собственные руки были настолько слабыми, что Виконт не понял ее попытки удержаться за шею.

– Как вас зовут? Дарья? Послушайте, Даша, я найду белье, одеяло, все, что нужно, что скажете. Голод… найду продукты. Для нее и для вас. Ручаюсь. Деньги, что-нибудь в этом роде, – тоже. Оставьте ее здесь. Прошу вас. У вас есть опыт ухода. Я боюсь, другая женщина, без медицинских знаний, может ошибиться, принести ей вред. Не беспокойтесь, я здесь не останусь. Буду приходить. Ежедневно.

– Почему же и нет? Если вы так просите, я присмотрю, конечно. Мне близко и ночую я тут через день.

– Поль… я поговорить… не уходите… – собрав все силы, прошептала Саша.

– Нельзя ей разговаривать, раскашляется. Прикажите ей, чтобы не говорила…

– Помолчи пока, Сашенька, я приду очень скоро. Веришь мне?

Она слабо пошевелила рукой:

– Честное слово?.. Вы скоро вернетесь?

Виконт улыбнулся ей одними губами, глаза сохраняли тревожно-напряженное выражение:

– Умница ты у меня, Сашка, так хорошо разговариваешь. Je viendrai sois sûre, mа petitе courageuse! Ma parole d'honneur! Mais couche-toi tranquillement, d'accord?[83]

Этот переход на французский как будто очертил круг, в котором находились только она и Виконт. Она мгновенно почувствовала прилив сил. Даже смогла улыбнуться в ответ, и постаралась, чтобы улыбка была храброй. Он поправил на ней серое колючее одеяло, – доктор разрешил оставить пока больничное,– постоял еще минуту, как бы оценивая ситуацию, круто повернулся на каблуках и решительно двинулся к двери. Тут же вернулся и спросил:

– Может быть, пить хочешь?

Она качнула головой отрицательно, она только что пила. Он сокрушенно обратился к Даше:

– Она что, и не пьет ничего?

– Пьет, как не пить. От жара пить всегда хочется. Запросит – дам водички скипяченной. Идите себе.

Только что, в битком набитой палате, Саша была покорна и безучастна ко всему. Сказывались бессилие от болезни и полная зависимость от чужих... Теперь же она вдруг уверовала, что способна и имеет право чего-то хотеть: