Третья истина - "Лина ТриЭС" - Страница 113

Саша поразилась про себя – а ведь, действительно! Но почувствовала потребность вставить свое слово:

– И вообще, есть люди, которые умеют все! Называются многогранные. А если кто-то нападает, надо отбиваться, но чтоб чересчур не убивать.

– Саша, вот как-то было дело, мы чуть не задели своих, потому что просто отвечали на огонь. А они тоже перепутали, ожидали противника… – как всегда, с трудом подбирая слова для разговора с девочкой, разъяснил Кузьмин.

– «Ошибкой я пустил стрелу над домом и ранил брата…» – Виконт, улыбаясь, смотрел на Сашу. Он и теперь не очень-то с ней разговаривал, но, время от времени, она ловила на себе его взгляд, сопровождающийся пробегающей по губам улыбкой. Она под этим взглядом чувствовала себя немного зверьком в зверинце. Кузьмин, между тем, продолжал расположено:

– Павел Андреевич, я не хотел бы терять с вами связь в Петербурге. Я вижу в вас интересного человека и собеседника.

– Взаимно. Но наш обмен любезностями ни к чему не приведет, я сам не знаю, где найду себя через месяц.

– А у дяди Семена же найдете!

– Неужели, вы не имеете конкретного плана? Зачем же тогда так стремиться в Петроград?

– Планы есть, уверенности в них нет.

– А есть в Смоленске какие-нибудь достопримечательности? – поинтересовалась Саша.

– Лично я,– отозвался Кузьмин,– в Смоленске никогда не был. Кроме того, не до них сейчас, Саша.

Саша, замолчав, перешла к окошку и стала мастерить себе из остатков деревенской шерсти яркий шарф. Как это все время получается, что либо они бросают где-то большую часть вещей, либо вещи бросают их? По крайней мере, едут они удивительно налегке.

ГЛАВА 14. ВЫКАРАБКИВАЙТЕСЬ, SIGNORE SANDRINO .

– Ваше равнодушие к моим проектам, signore Sandrino, заставляет меня быть категоричным. Итак, жить будем в этой, далеко не тихой, обители. Пока. Как долго продлится это « пока»? Что за вопрос, signore? Наслаждайтесь моментом! Смоленск – мечта венецианских мореходов и только расположение в глубине материка спасло его от их паломничества.

Только сейчас, с блаженством следя за легкими, но решительными перемещениями Виконта по большой чужой комнате и прислушиваясь к аккомпанирующей им беззаботной болтовне, Саша осознала, каким тяжелым потрясением был недавний духовный разлад с ним. Нынешняя слабость – явное его следствие. Под впечатлением наметившегося между ними, наконец, тепла, она принимала умиротворенно и этот дом с кошмарным количеством детей, где для них с Виконтом нашлась наиболее приемлемая комната, перегороженная полустенкой, и легкий звон в ушах, и ломоту во всем теле… Хотелось просто бездумно слушать и слушать его, но она посчитала необходимым ответить:

– Да… тут очень хорошо… с вами.

– Ваша светская учтивость, синьорина, меня не обманет, – продолжая передвигать хозяйскую мебель и не меняя легкомысленного тона, отозвался Виконт. Занимался он этим уже битый час, стараясь создать в отведенных им «апартаментах» хотя бы минимальный, с его точки зрения, уют и тщетно пытаясь привлечь к этому преобразованию безучастно приткнувшуюся на сундуке Сашу. – Вам безразличны и я, и мои дерзания.

Он схватился за ее сундук, намереваясь оттащить его в то место, где он стал бы выигрышным элементом созданного им интерьера. Этим движением он опередил Сашу, которая как раз начала сползать со своего места. Она безотчетно обхватила его голову и лбом уткнулась в щеку... Подольше бы он не шевелился… Она бы так дремала… Он прохладный… приятно...

– Александрин, что ты горячая такая, объясни мне? Болит у тебя что-нибудь? Или устыдилась своего вызывающего хладнокровия?

– Устыдилась… Нет, просто натоплено… У меня ничего не болит.

Поела она через силу, отказалась бы совсем, но он мог подумать, что она просто кривляется ради привлечения к своей особе внимания. Многодетная хозяйка с морщинистым лицом притащила им подушки и тюфяки.

– Я лягу сразу спать, хорошо, Виконт?

– Ну, пожалуйста. Когда ты уставшая, с тобой уже не поговоришь.

И это несмотря на то, что она старалась поддерживать беседу. Пока она шевелила сонными мыслями, выискивая среди них подходящую для возражения, он заговорил сам:

– Александрин, выслушай, прежде чем уснуть. Я уйду сейчас, и меня не будет дня три. Пожалуйста, не наделай тут глупостей. Живи в мире и покое. Отдыхай. Спрашивай, что понадобится у нашей плодовитой хозяйки. Ей заплачено с избытком, не стесняйся.

– Я же не маленькая, – печально отозвалась Саша.– Вы ведь им, чужим на полгода не подбросите меня… А так, вы все время от меня уходили, на неделю, на две, на еще больше… по своим делам. Не в первый раз…

– Не знаю, о чем ты. По-моему, в первый. Все. Dixi[82]. Спи.

Приподнявшись к оконцу, Саша проследила глазами, как он неторопливо пересек палисадник, толкнул хлипкую калитку. Надо раздеться и улечься, как следует. Ничего, она сделает это все потом, только отдохнет немного…

Веки закрылись, и она забылась тяжелым сном.

…Надо торопиться, а то она опоздает и опять упустит единственную возможность спастись... «Корабль одинокий несется… несется на всех парусах…». И как за ним угнаться, когда она не умеет плавать, а вокруг не вода даже, а какое-то горячее месиво… «Лежит на нем камень тяжелый…». Это же дальше, сначала надо доплыть… до острова… но камень лежит, давит на грудь и тянет откашляться, чтобы сбросить, иначе не догнать… «Опять его сердце трепещет и очи пылают огнем…», да, пылают… еще как пылают! И сердце колотится прямо в глотке где-то… Ах, это же не вода, а песок …«под знойным песком пирамид…»... Да, снова давит… не дышится… Но в чем-то – спасение, надо только вспомнить, в чем. И успеть! «На нем треугольная шляпа и СЕРЫЙ ПОХОДНЫЙ СЮРТУК…»…

Рядом что-то звякнуло, что-то холодное коснулось лба, и Саша с трудом разомкнула веки. Доносятся чьи-то невнятные голоса, кто это говорит? От этого холодного мысли проясняются, с глаз сползает пелена. Виконт же ушел… кто же это?

– Лучше тебе, слышишь меня? – незнакомая женщина в застиранном серо-белом халате, остро пахнущем дезинфекцией, низко склоняется к ней и специально раздельно произносит слова.

– Что это тут? – шевелит губами Саша.

– Больница, миленькая, больница. Как тебя зовут, можешь сказать?

– Саша… Я болею?

– Приболела, Саша… выздоровеешь, Бог даст.

– Он же меня не найдет…

– Кто, милая? Не говори много, нельзя тебе, – женщину, видимо, отозвали, и она исчезла. Саша сомкнула горячие веки, но корабль не успел появиться перед ее внутренним взором, ей удалось снова открыть глаза и даже слегка оглянуться. Вокруг много кроватей, слышны хрипы, кашель, пахнет чем-то противным, над головой – потолок, как белая пустыня без краев. Саше дают пить тепловатую воду, протирают лицо, становится немного легче. Шум у двери – втаскивают еще одну кровать. В окне – голые ветки, на кроватях – женщины, постарше, помоложе. Все чужие. Саше становится жутко… а по густым, вязким волнам снова скользит мертвый, пустой корабль… Она опять забывается, но на этот раз полководец в сером походном сюртуке появляется скорее, и сознание проясняется, хотя жар не проходит. Тот же потолок, те же ветки, давит на грудь одеяло, то ли вязкие волны, то ли песок… Опять та же женщина, и Саша слышит ее, как будто, через толщу густой воды:

– Доброе утречко, Саша! Вот, кажись, и лучше тебе. Глаза открыла. Скажи-ка откуда, как фамилия… Только тихонько, легкие не напрягай. Не стони, не стони, бедненькая, не надо, раз так, говорить.

С кровати рядом доносится:

– Сестра! Не могу, в глотку не лезет. Тошно прямо! – какой противный голос и запах противный.

– Миленькая, да откуда ж я возьму лучше? Ну, нету ничего другого, нету и все! Ты себя пересиль и ешь, взрослая бабонька, гляди, тут молоденькая какая в жару почти неделю, а терпит. Хорошая девочка, Саша, терпеливая…

Женщина, значит, это сестра милосердия, протирает губы Саше влажной тряпочкой.