Звездный зверь. Имею скафандр - готов путешествовать - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 99

• Предыдущая
• 99/108
• Следующая

— Привет, Кип! Ты что так долго пропадал?

— Болтливый тип попался. Что нового?

— Ничего. Я поела, а тебя все не было, так что я решила поспать. Ты меня разбудил. А у тебя что нового?

— Дай-ка закажу ужин, а потом все тебе расскажу.

Я доедал последние капли подливки, когда за нами явился робот-коридорный, почти такой же, как и первый, только спереди на нем светился выложенный золотом треугольник с тремя спиралями.

— Следуйте за мной, — сказал он по-английски. Я взглянул на Крошку.

— Разве Мэмми не говорила, что за нами вернется?

— Говорила.

— Следуйте за мной, — повторила машина, — вас ожидают.

В своей жизни я выполнял много распоряжении, многие из которых вовсе не стоило выполнять. Но подчиняться автомату мне еще не доводилось.

— Катись ты… — грубо ответил я. — Не пойду, хоть…

Нет, роботам так отвечать не стоит. Он понял мой слова буквально.

— Мэмми! — завопила Крошка. — Где вы? Помогите!

Из динамика робота послышалось ее чириканье:

— Не бойтесь мои милые, слуга ведет вас ко мне.

Я перестал сопротивляться и пошел за этой консервной банкой. Она доставила нас к лифту, затем мы быстро подошли к гигантскому проходу-арке, увенчанному треугольником со спиралями, а потом машина привела нас в небольшой загон. То, что это был загон, стало ясно, когда я попытался шагнуть в сторону и путь мне преградил все тот же барьер из плотного воздуха.

В жизни не доводилось мне бывать в более просторном помещении: треугольной формы огромное пространство нигде не было разорвано ни колоннами, ни сводом; потолки настолько высокие, а стены так далеко друг от друга, что я не удивился бы, разразись здесь ураган. Я сам себе казался муравьем в этом зале, хорошо еще, что очутился подле стены. Однако зал не был пуст, в нем находились сотни существ, пустым он показался вначале, потому что все разместилось вдоль стен, оставляя свободным голый гигантский пол.

В самом центре стояли трое червелицых — шел процесс. Не знаю, был ли среди них наш мучитель. Я вряд ли сумел бы узнать его, окажись даже совсем рядом с ними, потому что один червелицый отличается от другого не больше, чем отрезанная голова от отрубленной. Но как нам объяснили, присутствие или отсутствие того или иного конкретного преступника не имело никакого значения для этого суда. Судили червелицего — и все тут, неважно, живого или мертвого, очно или заочно.

Говорила Мэмми. Я видел издалека ее крохотную фигурку в центре зала, но поодаль от червелицых. Ее чириканье еле долетало до того места, где стояли мы, но я отчетливо слышал все, что она говорит, в английском переводе — звуки английской речи лились из стены над нашими головами, и в них так же ясно чувствовалась Мэмми, как если бы она пела по-вегански подле нас.

Она излагала все, что знала о поведении червелицых так же бесстрастно, как дающий показания регулировщик уличного движения: «В 9 часов 17 минут пятого числа, находясь на дежурстве в районе…» Сухой перечень фактов. Свой рассказ о событиях на Плутоне Мэмми ограничила моментом взрыва.

Еще один голос заговорил по-английски. Ровный голос, с гнусавым выговором, напомнивший мне одного бакалейщика янки, у которго мы покупали продукты как-то летом, когда я был маленьким. Он никогда не улыбался и никогда не хмурился, говорил мало, ж все одним и тем же тоном: «Она хорошая женщина», или «Он родного отца продаст», или «Яйца стоят восемьдесят пять центов». Вот и этот голос бесстрастный, как звон кассового аппарата, был того же сорта,

— Вы закончили? — спросил он Мэмми.

— Да.

— Сейчас будут выслушаны другие свидетели. Клиффорд Рассел!

…Я дернулся так, как будто тот бакалейщик застукал меня в тот момент, когда я залез в ящик с конфетами.

Голос продолжал:

— …Слушайте внимательно.

И вдруг послышался другой голос. Мой собственный. Это звучали записи, начитанные мной, когда я выздоравливал на Веге.

Но прокручивали не всю запись, а только ту ее часть, которая касалась червелицых. Да и то не полностью, излагались лишь факты, а мое мнение о них было опущено.

Мой рассказ начинался с того, как на пастбище, позади нашего дома приземлились корабли, а кончался тем, как последний ослепший червелицый свалился в яму. Рассказ не занял много времени, потому что и из него немало вырезали, в частности наш марш по Луне. Мое описание червелицего оставили, но поджали так, как будто я говорил о Венере Милосской, а не о безобразнейшей твари на свете.

Запись кончилась, и голос «янки бакалейщика» спросил:

— Это ваши слова?

— Да!

— Рассказ верен?

— Да, но…

— Верен или нет?

— Да.

— Он закончен?

Я хотел возразить в ответ, сказать, что он, безусловно, не полон, но я уже начал понимать систему.

— Да.

— Патриция Уайнант Рейсфелд…

Рассказ Крошки начинался с более раннего момента и описывал все те дни, которые она провела в плену червелицых до моего появления. Однако ее рассказ длился не больше, чем мой, потому что Крошка, хотя и наблюдательна и обладает хорошей памятью, но переполнена различными оценками и мнениями не меньше, чем фактами. А оценки и мнения здесь вырезались.

Когда Крошка подтвердила, что ее свидетельство изложено верно и полностью, бесстрастный голос констатировал:

— Все свидетели заслушаны, все известные факты обобщены. Слово предоставляется троим подсудимым.

Насколько я понял, червелицые избрали одного из этой троицы своим представителем, возможно, даже «нашего» червелицего, если он был жив и его поймали. В английском переводе их речь лилась без того гортанного акцента, который я услышал впервые на борту их корабля, и тем не менее было ясно, что говорят именно червелицые. В ней звучала страшная, пробирающая до костей ненависть, полностью характеризующая глубоко порочных и в то же время высокоразумных существ. Она чувствовалась в каждом слоге так же ощутимо, как прямой удар в зубы.

Их оратор находился достаточно далеко от меня и не мог парализовать мою волю своим видом, поэтому после первого приступа страха, скрутившего мне живот при звуках этого голоса, я пришел в себя и начал слушать более или менее рассудительно. Начал он с полного отрицания какой-либо юрисдикции этого суда над его планетой. Он нес ответственность лишь перед своей матерью-королевой, а она — лишь перед своей повелительницей, во всяком случае, так это звучало в английском переводе.

Для защиты, как он считал, вполне было достаточно одного этого исчерпывающего аргумента. Тем не менее, если конфедерация «Трех Галактик» действительно существует — в чем он сильно сомневался, потому что никаких доказательств не получил, если не считать его незаконного задержания этим стадом наглых существ, ломающих комедию суда, — так вот, если она и существует, у нее все равно нет никаких прав над единственным народом; во-первых, потому что конфедерация не распространяется на ту часть Вселенной, где лежит его планета, во-вторых, потому, что если бы даже и распространялась, то единственный народ никогда не присоединился бы к ней и, следовательно, ее законы на него не распространяются; в-третьих, маловероятно, чтобы их повелительница согласилась иметь что-либо общее с так называемыми «Галактиками», потому что люди не имеют никаких дел с животными.

Разумеется, и этот аргумент он считал вполне исчерпывающим. Но даже если, исключительно спора ради, не прибегать к этой безукоризненной аргументации, он все равно может доказать, что затеянный над ними процесс смехотворен, потому, что они ничем не нарушили даже так называемые законы якобы существующей организации «Трех Галактик». Они всего лишь действовали в своем собственном секторе космоса, работая над освоением полезной, но никем не занятой планеты Земля. Какое же это преступление — колонизировать территорию, заселенную животными? Что же до представительницы «Трех Галактик», то она влезла не в свое дело, но ей не было нанесено никакого ущерба, ей всего лишь не позволяли мешать работать и задержали ее исключительно с целью вернуть туда, откуда она явилась.

• Предыдущая
• 99/108
• Следующая