Прыжок в прошлое. Дилогия (СИ) - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 51

• Предыдущая
• 51/79
• Следующая

Мои радужные размышления о прекрасном будущем, внезапно закончились. Я столкнулся с Хворостининым, который с усмешкой смотрел на меня сверху вниз.

– И это воин, – с легким презрением в голосе заметил он, – идет, не видит ничего, делайте со мной что хотите.

– Дмитрий Иванович, так я вроде у себя дома, кого мне опасаться?

– Вот те, кто не опасался уже в сырой землице лежат. Ладно, давай собирайся, поедем мы сейчас кое-куда, здесь в Москве. Ну что смотришь, мать твоя отходит, тебя перед смертью увидеть хочет, каким ее сын вырос обалдуем.

После моих приказаний во дворе начался переполох. Выскочила Ирка и пригласила князя в дом. Она женским чутьем понимала, что в наших отношениях с Хворостининым не все так просто, а может, она все отлично знала, жизнь во дворце учит быстро.

Откуда-то появился Кошкаров он, увидев своего товарища и бывшего начальника, расцвел в улыбке и они крепко обнялись, как будто не виделись годами.

Через полтора часа наша кавалькада мчалась по московским улочкам, заставляя прохожих жаться к краям дороги.

Настроение было не очень, Дмитрий Иванович сам был угрюм и неразговорчив.

Тяжелые ворота, в которые мы долго стучали, так и не открылись. Только сбоку из небольшого проема, открывшейся двери, вышла монахиня и предложила пройти мне внутрь, рванувшегося вслед за мной Хворостинина, она остановила одним движением руки. Я долго шел за ней в темных переходах между палатами, мимо монахинь в темных одеяниях, пока мы не зашли в узкую келью, освещавшуюся тусклым светом узкого окошка. На топчане, укрытая покрывалом лежала женщина, средних лет, истощенная, на ее худом лице глаза, казалось, занимают большую часть места.

Она со слабой улыбкой смотрела на меня.

– Сереженька мой, сколько молила Господа, и вымолила ведь, вижу тебя живым, здоровым в милости царской. Простишь ли ты мать свою, за все, что тебе пережить пришлось, недоглядела я, всю жизнь за это прощение себе вымаливала, а сейчас смертушка пришла долгожданная. Тебя увидела и можно помирать.

– Мама, – сказал я непослушными губами и закашлял.

– Мамочка моя милая, это ты прости сына своего непутевого, что ни разу тебя увидеть не удосужился.

И я упал на колени рядом с кроватью больной, и слезы сами собой потекли из моих глаз.

Я склонился головой к ее лицу, и она иссохшей рукой погладила меня по волосам.

– Не плачь сынок- кара это господня за грехи мои тяжкие. Благословляю тебя мой родной. Слушайся Дмитрия Ивановича, как отца родного.

Ее рука, бессильно упала на кровать и она замолчала, но было видно, что она жива, и просто устала от разговора.

Приведшая меня монахиня тронула за плечо.

– Пойдем боярин, негоже тебе в монастыре задерживаться, попрощался с мамкой и иди себе с богом.

Я шел обратно по коридору и не мог понять свою реакцию, ведь собственно кто была мне эта Анастасия? А слезы из моих глаз текли самые настоящие.

Когда я вышел из монастыря, Дмитрий Иванович стоял на том же месте.

– Ну, как она? – спросил он одними губами.

– Плохо, также тихо ответил я.

– А пропади все пропадом, – закричал князь и, вскочив на коня, с размаху ударил его плеткой, и все мы понеслись за ним уже по темным улицам Москвы.

Домой он не поехал, а только послал несколько человек, сообщить, что остался у Щепотнева.

Ужин прошел в молчании, а потом мы поднялись ко мне в кабинет и там продолжили наливаться водкой, которой у меня стояло на любой выбор.

Вначале я думал, что хмель его не возьмет вообще, но он опьянел довольно быстро и все пытался рассказать мне, какая была женщина моя мать, и как он пытался отговорить ее от пострижения. Вскоре он уже плакал, почти как я недавно, а потом уронил голову на стол и заснул. Я кликнул слуг, князя унесли в гостевую спальню, где раздели, уложили в кровать. Мне же от сегодняшнего длинного дня с множеством событий, сон не шел совершенно, я промаялся, так и не заснув, почти до утра.

Утром, когда я сидел в кабинете и что-то писал, ко мне без стука ввалился Хворостинин.

– Сергий, умерла Настя, только мне посыльный сообщил. Доставай водку свою, помянем рабу божию Анастасию. Я достал штоф и кликнул, чтобы принесли закуску.

Мы выпили по рюмке и у меня вновь появились слезы.

– Ты плачь, плачь, в том не стыда, что сын по матери плачет, – говорил Дмитрий Иванович, сам уже с глазами на мокром месте.

– Ты вот мне что скажи, ты ведь лекарь наилучший, там, что сделать ничего уже было нельзя?

– Отец, когда ее увидел, то понял, что тут уже поздно, вот если бы раньше посмотреть на месяц или два может что-то и удалось. Но ты ведь знаешь, есть такие болезни, что ничего мы сделать не можем, а только на божий промысел уповать.

– Да конечно, все в руке божьей и жизнь и смерть наша, – подтвердил Хворостинин и перекрестился

Мы еще выпили по паре стопок, и Дмитрий Иванович неожиданно разоткровенничался. Рассказал мне о своем коротком романе, про который так и не узнала ни одна живая душа, пока он не привел меня к царю. Да и то все это осталось на уровне весьма неточных слухов.

Сегодня мне надо было быть во дворце, и я пригласил Дмитрия Ивановича к обеду. Тот, отослав, домой посыльного, с удовольствием остался.

За обедом, учитывая, что вокруг крутилась куча обслуги, утреннюю тему мы уже не поднимали. Зато я расспрашивал отца про военные действия этого года. Он с удовольствием рассказал, что успешно действовал на побережье Балтийского моря, заняли несколько населенных пунктов, так, что все очень неплохо. Мимоходом сообщил, что нынешний король поляков Стефан Баторий из унгров наводит у себя порядок. Я сидел и, напрягал свою хреновенькую память, ведь с появлением этого исторического персонажа дела в Ливонской войне, для нашей страны пойдут гораздо хуже. Баторий не ограничится наведением порядка, а начнет наступление на наши земли.

Я отослал прислугу, и мы остались одни.

– Дмитрий Иванович, ты знаешь, мне кажется, что это очень опасный человек. И для нас было бы лучше, чтобы его не было.

Хворостинин посмотрел на меня:

Сергий, так ты что, короля предлагаешь убить?!

– Дмитрий Иванович, ты же, сколько воюешь, знаешь, кто такие поляки, их короля лиши, они потом годами будут решать кто из них главный. А нам того и надо.

А Баторий он, что не человек, подготовить группу, стрелков хороших, или пороха заряд. Взорвать его в резиденции, или под каретой, или просто из лука застрелить. Да сколько угодно есть возможностей человека жизни лишить.

Хворостинин смотрел на меня, открыв рот.

– Где же честь твоя боярская Щепотнев, что ты такое помыслить можешь?

– Отец, а что мне с этой честью делать, когда польское войско с Литвой вместе Москву захватит и все тут порушит. И будут все мои родные и близкие, кто на меня надеялся или мертвые лежать или в полон пойдут. Так, что честь боярская в том состоит, чтобы землю свою оборонить и врага извести, а уж каким способом это сделано будет, все равно.

– Вот ведь, как интересно бывает, я сейчас как будто Аникиту Щепотнева слушаю, это он был мастер на такие штуки. При царе его никогда не было, а знали, что приказы он царя тайные исполняет. Вот откуда у тебя, его ухватки, с фамилией что ли перешли?

Слушай Сергий, дело это очень серьезное, тайное, не каждый на такое согласиться.

– Согласен Дмитрий Иванович. Но мало ли у царя узников есть, у многих дети родичи. Даст царь слово свое царское и многие пойдут на такое, лишь бы их семья жива была и благоденствовала.

– Сергий, ты сейчас к царю близок, в любое время можешь к нему подойти, слушает он тебя пока. Вот и поговори с ним, ежели он на такое согласен, то мы уж все сделаем, но Баторий жить не будет. Только ты сам понимаешь. Здесь дело такое, если согласие будет получено, то этого разговора не было, и знать мы, ничего не знаем, и не ведаем.

Следующим днем я под пронзительным взором царя повторил, все, то, что вчера обсудил с Хворостининым.

Царь долгое время сидел в задумчивости.

• Предыдущая
• 51/79
• Следующая