Норвежский лес - Мураками Харуки - Страница 62

• Предыдущая
• 62/81
• Следующая

— Вот лучше бы все женщины в мире так и делали, — сказал я. — Ну и чем вы в Нара занимались?

— А что было делать, с оленями поигрались, туда-сюда походили да вернулись, ужас какой-то, честное слово. Поссорились с ним и до сих пор после этого больше не виделись. Ну, вернулась потом в Токио, дня два или три дурака поваляла да решила съездить куда-нибудь спокойно одна и поехала в Аомори. У меня друзья есть в Хиросаки, так я на пару дней у них остановилась, а потом в Симогита съездила и в Таппи. Хорошие там места очень. Я как-то один раз к карте того района комментарии писала. Ты в тех местах бывал?

Я ответил, что не бывал.

— Знаешь, — Мидори отпила глоток «Tom Collins» и почистила фисташку, — пока одна каталась, все время про тебя думала. Хотелось, чтобы ты рядом со мной был.

— Почему?

— Почему? — переспросила Мидори и посмотрела на меня так, точно глядя в пустоту. — В каком смысле, почему?

— Почему меня, говорю, вспоминала?

— Потому что нравишься ты мне, почему же еще? Какая еще причина может быть? Кому же хочется, чтобы рядом человек был, который не нравится?

— Но у тебя же парень есть, с какой стати тебе обо мне думать? — сказал я, медленно попивая виски с содовой.

— Раз парень есть, то что, и вспомнить тебя нельзя?

— Ну я же не в этом смысле...

— Слушай, Ватанабэ, — сказала Мидори, тыкая в мою сторону большим пальцем. — Я тебя предупреждаю, у меня сейчас внутри за месяц всякой всячины накопилось, и все перепуталось и бурлит по-страшному. Так что ты, пожалуйста, больше меня не грузи. А иначе я прямо здесь разреветься могу, а я если плакать начну, то всю ночь реву. Или ты не против? Я как зверь плачу, окружающее все не воспринимаю, честное слово.

Я кивнул и больше ничего говорить не стал. Потом заказал второй виски с содовой и стал есть фисташки. Трясся шейкер, сталкивались друг с другом стаканы, гремел извлекаемый из аппарата лед, а за всем этим пела старую песню про любовь Сара Воган (Sarah (Lois) Vaughan).

— Да у нас с ним и отношения ухудшились после той ерунды с тампоном, — сказала Мидори.

— Что еще за ерунда с тампоном?

— Ну, месяц назад где-то пили как-то я, он и его друзья, человек пять или шесть. И я рассказала, как в соседнем доме женщина чихнула, а у нее в этот момент тампон выскочил. Смешно ведь?

— Смешно, — согласился я, смеясь.

— Все ржут, аплодируют. И только он разозлился. Чего я, говорит, всякие низости рассказываю. Все настроение всем испортил.

— Хм-м.

— Он хороший, но в таких делах узколобый, — сказала Мидори. — Вот я, например, если трусики надену не белые, а цветные какие-нибудь, он злится. Как ты считаешь, это не узколобость?

— Ну-у, оно, конечно, да, но это же вопрос вкуса, — сказал я.

— Для меня сам факт, что такой человек любил Мидори, был удивителен, но я решил этого вслух не говорить.

— А ты чем занимался это время?

— Да ничего особенного. Все одно и то же.

Сказав это, я вспомнил, как мастурбировал, думая о Мидори, как обещал. Я тихо, чтобы не услышали окружающие, рассказал об этом Мидори.

Мидори расцвела и щелкнула пальцами.

— И как ? Получилось?

— Да на половине неловко стало, и я бросил.

— Почему, не получается?

— Ну.

— Жалко, — сказала Мидори, искоса глядя на меня. — Нельзя, чтобы неловко было. Можно же что-нибудь развратное-развратное вообразить. Я же разрешаю, чего тут стесняться? О, а давай я в следующий раз по телефону буду! А-а... да, здесь, здесь... а-а, как хорошо... не могу больше... я сейчас кончу... а-а, нет, не здесь... типа такого. А ты будешь слушать и это делать.

— В общаге телефон в лобби у входа висит, там ходят все, — объяснил я. — Если я там онанировать буду, меня комендант убьет, гарантирую.

— Правда? А что же желать?

— Что, что. Придется опять самому пробовать.

— Ты постарайся.

— Угу.

— Я просто не сексуальная сама по себе.

— Да нет, проблема не в этом, — сказал я. — Как бы тебе объяснить, тут в отношении проблема.

— У меня спина очень чувствительная, если руками тихонечко ласкать.

— Буду иметь в виду.

— Ну что, пойдем сейчас порнуху смотреть? Там такой крутой садомазохизм! — сказала Мидори.

Мы пошли в лавку, где подавали блюда из речного угря, наелись угрей, пошли в один из этих грязных кинотеатров, которых даже на Синдзюку было всего несколько, и стали смотреть кинопрограмму из трех фильмов с возрастным цензом. Мы купили газету и выяснили, что садомазохистских фильмов кроме как там нигде не показывали.

В кинотеатре стоял какой-то запах непонятного происхождения. К счастью, когда мы вошли, сразу началось то самое садомазохистское кино. Работающая в фирме девушка и ее младшая сестра, ученица старшей школы, подвергались извращенному насилию, будучи схвачены и заточены где-то несколькими маньяками. Сюжет был такой, что маньяки, угрожая, что изнасилуют школьницу, совершают всяческие жестокости в отношении старшей сестры, и та в итоге становится полной мазохисткой, а ее сестренка, которую насильно заставляют на все это в подробностях смотреть, сходит с ума. Настроение фильма было чересчур перекрученным и мрачным, да и эпизоды повторялись похожие друг на друга, так что я на середине заскучал.

— Я бы на месте младшей так не надрывалась. Я бы получше смотрела, — сказала мне Мидори.

— Да уж наверное, — сказал я.

— А тебе не кажется, что у младшей слишком темные соски для старшеклассницы, которая еще не спала ни с кем?

— В натуре.

Мидори смотрела фильм весьма увлеченно. Я подумал, что если картину смотрят с таким огненным усердием, то за вход вполне можно было бы брать и полную плату. Мидори подробно докладывала мне обо всем, что приходило ей в голову.

«Ой, бедненькая, что они с ней делают!» или «Вот звери, втроем сразу, это же вообще труба!» или «Ватанабэ, вот бы мне кто-нибудь так сделал!» Мне было куда интереснее следить за ней, чем за событиями на экране.

Во время перерыва я оглядел зал, и кроме Мидори женщин, похоже, там не было. Парень, по виду студент, сидевший рядом, увидев Мидори, отсел подальше.

— Ватанабэ, — спросила Мидори, — а ты возбуждаешься, когда это смотришь?

— Ну, бывает, — сказал я. — С этой целью такие фильмы ведь и снимают.

— Стало быть, когда такие вещи показывают, у всех, кто здесь это смотрит, поголовно stand up? И тридцать, и сорок, все поголовно? У тебя от этой мысли ощущения странного не возникает?

Я сказал, что, пожалуй, что-то такое есть.

Вторая картина была сравнительно нормальной направленности. Но в компенсацию своей нормальности она была еще более нелепой, чем первая. В ней то и дело показывались сцены орального секса, и каждый раз во время этих эпизодов по залу разносились громкие звуки спецэффектов. Я слушал эти звуки, и мне становилось как-то не по себе оттого, что я живу на этой странной планете.

— И кто такие звуки придумал? — сказал я Мидори.

— А мне эти звуки нравятся, — сказала Мидори.

Также можно было слышать звуки того, как происходит половой акт. Мне до этого никогда не приходилось замечать, чтобы такие звуки раздавались в реальности. Слышен был также скрип кровати. Такие сцены тянулись без конца одна за другой.

Сперва Мидори смотрела с интересом, но потом ей, видно, наскучило, и она потащила меня наружу. Я встал, вышел на улицу и вздохнул полной грудью. Впервые, наверное, воздух на улице Синдзюку показался мне таким освежающим.

— Здорово, — сказала Мидори. — В следующий раз пошли опять.

— Да сколько ни смотри, одно и то же ведь.

— А что делать, у нас ведь тоже все одно и то же.

И она, пожалуй, была права.

Выйдя из кинотеатра, мы опять пошли в другой бар и выпили. Я пил виски, Мидори выпила три или четыре стакана коктейля неизвестно из чего. Когда мы вышли из бара, Мидори заявила, что хочет залезть на дерево.

— Нету здесь никаких деревьев. И на ногах ты не стоишь ни черта, никуда ты не залезешь, — сказал я.

• Предыдущая
• 62/81
• Следующая