Поединок. Выпуск 10 - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/103
• Следующая

— Есть.

— Пусть этот врач даст справку, что мне противопоказана перемена места жительства. Что в результате перенесенного сотрясения мозга я не могу в настоящее время летать на самолете, ездить на поезде и на машине. Я могу только ходить пешком. А пешком до Москвы идти далеко.

— Я достану такую справку, — и он поклялся в этом, произнеся слово «клянусь». Но уже через две-три секунды внезапно сник, и вид у него стал растерянный.

— Что с тобой? — строго, но спокойно спросила Лада.

— Понимаешь. Я достану такую справку. Но ведь это будет неправда.

— Конечно, — согласилась Лада. Взяла его ладонь в свою. Терпеливо и ласково, как маленькому, пояснила: — Это будет та неправда, которую люди поймут и которую простят нам.

Ноябрь 1982 г.

Тот апрель был чудесен в Москве. Теплый, беспрерывно солнечный, он все свои тридцать дней жил в напряженном предчувствии небывалого майского счастья. Уже дымились набухавшими почками старые деревья вечно молодых московских бульваров для того, чтобы вскоре вместе с победными салютами взорваться ослепительной зеленью листьев.

А теперь быстрей через улицу Горького на просторы самого знаменитого российского тракта.

Со второго этажа сине-голубого троллейбуса армейский капитан рассматривал набегавшее на него Ленинградское шоссе весны 1945 года. Рассматривал с отвычки незнакомый и щемяще родной путь своего детства, своей юности и своей мужской решимости, с которой три года назад в последний раз совершил этот путь от дома к войне.

У остановки «Протезный завод» две веселые тетки помогли ему сойти: капитан был при чемодане и здоровенном вещмешке, а левая его рука действовала плохо.

— Спасибо, сестрички! — крикнул он в уплывающую и закрывающуюся дверь и озабоченно осмотрел себя.

Он был франт. Хорошего тонкого сукна коротенький китель с выпуклой ватной грудью и прямыми ватными плечами, той же материи роскошные бриджи, смятые в гармошку маленькие сапоги дорогого хрома и фуражка, основанием блестящего козырька привычно сидевшая на лихой брови.

Закинув вещмешок за правое плечо и взяв в правую руку чемодан, капитан, скособочась немного, побрел по Шебашевскому переулку. У четырехэтажного красного кирпича здания школы подзадержался.

— Шестьсот сорок вторая, — произнес он с удовольствием знакомые цифры и удивленно дочитал: — Женская!

Обидно было: он, Александр Смирнов, учился в этой школе, а сейчас вот, глядите, женская! Но настроение не испортилось: присвистнув, пошел дальше, прищуренными счастливыми глазами рассматривая и узнавая забытое и вдруг знакомое: маленькие дома, большие деревья, волнистую булыжную мостовую.

Справа беспокойно существовал Инвалидный рынок.

Палатки с непонятным товаром, ряды со скудной снедью — картошка, соленые огурцы, соленая капуста, семечки — и люди, торгующие с рук всем, чем можно было торговать обнищавшему за четыре страшных года человеку.

Капитан свернул к торгующей толпе. У крайнего ряда заметил мешок с семечками, подошел, спросил:

— Почем?

— Двадцать рублей, — сурово ответил красномордый спекулянт.

Капитан поставил чемодан, скинул вещмешок, из нагрудного кармана достал толстую пачку денег, вытянул красную тридцатку и сказал строго.

— Стаканчик-то маловат.

— Стандарт.

— Полтора стакана, — приказал капитан и развернулся к красномордому карманом великолепных своих штанов.

Красномордый посмотрел, наконец, на покупателя и сразу же разглядел иконостас: два Знамени, Отечественной всех степеней, Звездочка, медали… И, почтительно ссыпая в оттянутый им же карман семечки, поинтересовался грустно:

— Давно оттуда?

— Оттуда месяц как, а сегодня прямо с поезда.

Красномордый кивнул на левую руку капитана:

— Где лежал?

— В Смоленске. — Капитан сладострастно потянулся, спросил: — Звать тебя как?

— Петро.

— Вот что, Петя. Я прогуляюсь малость, а ты за вещичками присмотри.

— Слушаюсь, — привычно подчинился Петро, выскочил, скрипя протезом, из ряда, подхватил чемодан, вещмешок и споро припрятал их под прилавок. Капитан слегка кивнул, командирски благодаря, и, шикарно лузгая семечки, двинул в людское море. Он развлекался: щупал перекинутые через чьи-то плечи брюки, листал диковинные книги, рассматривал, присев на корточки, рассыпанные на плащ-палатке металлические финтифлюшки.

То ли мальчик, то ли старичок раскладывал на фанерном обломке три листика. Смятые коробом карты мелькали.

— Отгадай бубновый туз — унесешь рублей картуз! — кричал мальчик-старичок и двигал, вскидывал три карты.

— Хочу рублей картуз, — сказал капитан и вытянул из своей пачки радужную сотенную.

Мальчик-старичок мгновенно показал ему карты и снова замелькал. Помелькав, заявил торжественно:

— Не отгадаешь туза — стольник мой, отгадаешь — триста твои.

— Готовь триста. Отгадал, — лениво сказал капитан и, стремительно вскинув руку, вырвал из рукава старичка спрятанную карту, потом опять не торопясь перевернул карты на фанерке. То были шестерка, девятка, валет.

— Гони три сотни. — Капитан показывал, держа двумя пальцами, бубнового туза.

— Грабят! — тонко завопил мальчик-старичок. И за спиной у капитана с угрозой поинтересовались:

— Ты ще бандитствуешь, офицер?

Тельник под грязной белой рубашкой, а поверх стеганка, косой чубчик под малокозыркой-восьмиклинкой с хвостиком и круглая прыщавая харя с неряшливой молодой щетиной.

— Я тебя не звал, приблатненный, — холодно сказал капитан.

— Вица, он деньги отнять хочет! — проплакал мальчик-старичок.

— Убогого обижаешь! — осудил капитана прыщавый.

— Иди отсюда, пока я из тебя убогого не сделал, — настойчиво посоветовал ему капитан. И мальчику-старичку: — Давай проигрыш!

— Вица, убьет!

— Бандюга! — возликовал прыщавый и слегка толкнул капитана плечом. От неожиданности тот попятился, но тотчас был возвращен на прежнее место: до чрезвычайности похожий на прыщавого, только не прыщавый, был уже за спиной капитана. Тут же их стало четверо. Капитан оглядел их всех и вдруг жестко приказал на отработанном командирском крещендо:

— Солдаты, ко мне!

— Сдрейфил, гад! — выкрикнул прыщавый и замахнулся. Капитан нырком ушел от удара, одним шагом сблизился с прыщавым и ребром ладони врезал ему по шее. Прыщавый еще мягко усаживался на землю, а капитан, мигом развернувшись, уже был лицом к оставшейся троице. Но троица растворилась в толпе, потому что из толпы пробивались к капитану солдаты. Один. Второй. Третий.

Третий, высокий, широкоплечий, с полным бантом ордена Славы, спросил строго:

— Что здесь происходит?

— В три листика играем, — ответил капитан, глядя на то, как мальчик-старичок, склонившись над прыщавым, любопытствовал радостно:

— Больно, Вица, да? Больно?

Прыщавый сидел на земле и ничего не понимал. Подковылял на протезе красномордый Петро — обеспокоенный:

— Ты что шумел, капитан?

— Вещички мои там не уведут? — Капитан нагнулся, поднял оброненного в заварухе бубнового туза, постучал в спину мальчика-старичка пальцем. — Гони проигрыш, убогий.

Мальчик-старичок показал обиженное личико:

— Ты его не угадал, ты его у меня из рукава вырвал!

Солдаты захохотали. Один из них, хохоча, мотал головой, приговаривая:

— Ну, Семеныч, ну, артист!

А высокий добавил как само собой разумеющееся?

— Деньги-то отдать придется.

Семеныч заплакал и полез за пазуху.

— Откуда ты такой лихой, капитан? — осведомился высокий.

— Я-то отсюда. А откуда здесь вся эта шелупонь? — Капитан принял от Семеныча деньги, пересчитал и бережно приложил их к объемистой своей пачке. — Ну, братки, давайте знакомиться. Капитан Смирнов. Смирнов. Смирнов.

Он жал руки, а в ответ неслось:

— Сергей. Борис. Миша. Петро.

А бедный Вица все сидел на земле.

Рынок редел, когда паренек лет шестнадцати, интеллигентный такой паренек, высокий, худенький, складный, с карточной полбуханкой под мышкой, не глядя по сторонам, решительно пересекал его. В крайнем ряду шумели. Паренек посмотрел туда и увидел серьезно загулявшую компанию капитана Смирнова. Пятеро у прилавка, а меж ними бутылка, граненые стаканы, морщинистые соленые огурцы. Мешок с семечками одиноко стоял в стороне. Паренек подошел к нему, застенчиво осведомился:

• Предыдущая
• 47/103
• Следующая