"Короли без короны" - Белова Юлия Рудольфовна - Страница 36

      Правда, последняя аудиенция у крестного заставила Жоржа-Мишеля усомниться в легкости задуманного предприятия. Пожелав принцу успехов и посетовав на неразумность политики некоторых королей, его святейшество между делом заметил, что недавно осчастливил еще одного кузена крестника -- его светлость герцога де Гиза, благословив его родословную, возводившую род Гизов прямиком к Карлу Великому. Жорж-Мишель остолбенел. Нельзя сказать, что к родословным его высочество относился с трепетом, достойным Святого Писания, но легкость, с которой его святейшество утвердил три взаимоисключающих документа, заставляла задуматься. Его высочество сообразил, что и полученная им булла была не слишком надежной грамотой. Без армии и флота, а главное, без победы, она стоила не больше потраченного на нее пергамента.

      Поразмыслив над ситуацией, его высочество решил не обижаться на крестного и сделать все, чтобы папская булла стала не просто клочком выделанной кожи. Пусть у него пока и не было армии, зато было целых три корабля, и Жорж-Мишель заранее предвкушал, какую неразбериху сможет внести в дела короля Филиппа в Нидерландах.

      Уроки живописи у Веронезе также подошли к концу. Великий мастер был счастлив, что отныне избавлен от капризов вельможного подмастерья. И все же, наблюдая за трудами ученика, Веронезе не мог не сетовать на несправедливость судьбы, которая столь щедро одарила взбалмошного молодого человека. Принц, крестник папы, родственник королей -- Веронезе не мог понять, зачем Господь наградил этого баловня судьбы еще и талантом художника. Временами великий мастер размышлял, что принц не дает себе труд даже задуматься о том, что пишет, и уж вовсе не понимает, как много нового внес в искусство живописи. Дело было даже не в легкости письма его высочества, а в иллюзорности всего, что он изображал. Веронезе уже давно понял, что к розыгрышам молодой человек готов всегда и везде, и все же каждый раз попадался на живописные проделки принца. Готовые рухнуть на голову несуществующие балконы, фальшивые окна и двери, ложные отражения в зеркалах -- веронец долго не верил, что у принца хватит терпения расписать целую комнату, но представить, что он обладает столь буйной фантазией, художник и вовсе не мог, и теперь горько сожалел, что его сыновья не обладают хотя бы каплей таланта его высочества.

      Итак, шевалье Жорж-Мишель покидал Рим с полным осознанием того, что благополучно завершил все дела. Во Францию его высочество отправился обремененным двумя папскими буллами, четырьмя подмастерьями, тремя кораблями, собственным портретом кисти Веронезе, двумя Мадоннами Рафаэля и одной Мадонной сварливого грека, античным бюстом, солонкой, распятием и всевозможными безделушками работы Бенвенуто Челлини, двумя трактатами по астрономии и трактатом по анатомии, камерой-обскурой, рецептом нового крахмала, парочкой стеклянных стилетов, десятью бочками кьянти и роскошным изданием Данте. Однако если принц Релинген полагал, что вручив Генриху предназначенную ему буллу, а мадам Екатерине Мадонн и любимое ею вино, он сможет попрощаться с Парижем и заняться собственными делами, то его ждало жестокое разочарование. Расстаться с Парижем его высочеству все же удалось, пусть и не сразу, но вот дела оказались отложенными на неопределенный срок.

      Сначала его величество, обрадованный возвращением беглого кузена, а в еще большей степени папским благословением, закатил грандиозный праздник. Балы и охоты сменяли друг друга в течение недели, придворные веселились, Жорж-Мишель скучал, а Генрих ломал голову, как бы еще порадовать родственника. По мнению его величества, самым лучшим подарком Жоржу было предложить кузену остаться при дворе, однако мадам Екатерина, обеспокоенная изменившимся положением племянника, посоветовала Генриху наградить принца иначе. Пост губернатора Турени почетом и выгодой способен был порадовать любого вельможу, если, конечно, он не был принцем крови, но Жорж-Мишель готов был проклясть все на свете, вынужденно отложив поездку в Релинген. В какой-то миг его высочество даже подумал, а не отказаться ли ему от королевского дара, но здравый смысл и недавний опыт напомнили, что отказ будет воспринят как мятеж.

      Одна дело бежать под защиту папы от неправого приговора сюзерена и совсем другое приобрести репутацию возмутителя спокойствия, с неблагодарностью отталкивающего руку доброго и щедрого государя. Его высочество подумал, что не стоит портить отношение с королями Европы раньше времени. К тому же Жорж-Мишель не забывал, что если собирать армию в Релингене было трудно, а в Турени -- очень трудно, то делать это в Париже было и вовсе невозможно. Не считать же солдатами ремесленников и лавочников в ржавых кирасах, которые просто из кожи вон лезли, лишь бы объявить всему свету о своей поддержке Католической Лиги? К Святому Союзу принц относился скептически, оставаться в Париже не желал, а, значит, надо было рассыпаться в благодарностях, ехать в Тур и искать союзником.

      Турень показалась его высочеству сонным царством, губернаторская резиденция в Туре убожеством - так что Жорж-Мишель предпочел отправиться в родной Лош, - а жалобы чиновников на неразбериху последних лет нагоняли тоску. Принц Релинген не собирался разбираться с налогами, разбойниками, дорогами и крепостями. Его высочество даже начал подумывать, кого из друзей короля соблазнить ненавистным губернаторством, но вскоре с сожалением убедился, что миньоны его величества согласны блистать в Лувре, но даже ради высоких должностей и доходов не жалеют покидать Париж и отправляться в ссылку. В ссылке приходилось находиться самому. Осознав тщетность всех усилий, Жорж-Мишель решил заглушить горечь поражения шумными празднествами, а туреньские дворяне, за последние годы отвыкшие от блеска королевского двора, принялись осаждать переднюю губернатора, наперебой льстили, гнули спины, молили о протекции и, в конце концов, настолько надоели его высочеству, что Жорж-Мишель принялся дурить похлеще короля.

      Через две недели безумств и чудачеств принц Релинген махнул рукой на осторожность и отправился к матушке в Барруа, полагая, что вдали от чужих глаз сможет, наконец, начать собирать армию, но и здесь его подстерегала неудача. Принцесса Блуасская утверждала, что графство Бар слишком мало, чтобы дать ему солдат, а попытка связаться с наемниками будет равносильна воплю на всю Европу "Хочу Нидерланды!". Спорить с матушкой было глупо, Жорж-Мишель это признавал, но и сдаваться было обидно. Наскоро попрощавшись с ее высочеством, принц Релинген отправился в Пуату, рассчитывая встретиться там с еще одним кузеном Генрихом - на этот раз Бурбоном.

      Генрих Наваррский всегда помнил добро, помнил, кому обязан бегством из Лувра, и потому встретил кузена с распростертыми объятиями, однако рассказ Жоржа-Мишеля о Нидерландах и Филиппе Испанском пробудил в молодом короле и другие воспоминания. Однажды кузен Жорж уже обещал ему райские кущи, вот только обещания обернулись парижской резней и четырьмя годами кошмара. Молодой человек покачал головой, уверяя, что не имеет ни средств, ни сил, ни желания ввязываться в войну, и вообще, слишком недавно обрел свободу, чтобы вновь ею рисковать. Становиться под знамена принца Релинген ни Генрих де Бурбон, ни его люди не желали...

      Пока его высочество метался между Лошем, Барруа и Пуату, раздавал направо и налево подарки и обещания, граф Жерар де Саше занимался совершенно несвойственным для себя делом. Возвращенный милостью короля Бретей требовал хозяйского надзора, и молодой человек вынужден был оставить юную жену и отправиться в Пикардию, обремененный полезными советами принцессы Релинген и опытным управляющим. Советы ее высочества графу сводились к тому, чтобы поменьше говорить и побольше смотреть и слушать. От управляющего Аньес ждала прямо противоположного: и говорить, и слушать, а главное -- действовать, оберегая и умножая состояние молодых.

      Вопреки опасением ее высочества, имение в Бретее содержалось в полном порядке, точнее, оно слишком недолго находилось в королевской казне, дабы стать жертвой королевских управляющих, зато вид самого замка вызвал у шевалье печаль и даже растерянность. Родовое гнездо встретило молодого человека гулкой пустотой. Голые стены, пустые комнаты, ни сундуков, ни шпалер, ни скамеек - ничего. По мнению управляющего, перед тем, как отдать Бретей в казну, его прежний владелец постарался продать все самое ценное из того, что находилось в замке, а немногое оставшееся растащили королевские чиновники. Жерар потеряно ходил из комнаты в комнату и думал, что жить здесь нельзя, а восстановление замка потребует слишком много сил, а главное -- средств. Даже поддержание Бретея в нынешнем состоянии было не по карману шевалье. Молодой человек с печалью понял, что управляющий прав, и самым разумным будет приказать заколотить двери и ставни замка, забить его трубы и оставить Бретей до лучших времен, от души молясь, чтобы за это время замок не пришел в полный упадок.