Рассказы о литературе - Сарнов Бенедикт Михайлович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/86
• Следующая

То, что выразилось в прозаическом пушкинском отрывке, принадлежит обыкновенному, повседневному Пушкину. Те чувства, которые запечатлелись в его стихотворении «Калмычке», принадлежат Пушкину-поэту, они родились в его «встрепенувшейся» душе.

Как видите, тут дело совсем не в том, что одно и то же содержание поэт сперва решил выразить в прозе, а потом облек в стихи. Тут перед нами два совершенн о разных содержания. Одно — прозаическое — потребовало для себя соответственной, прозаической формы. Другое — поэтическое — естественно вылилось в стихи.

Представим себе, что Пушкин те чувства, которые побудили его написать это стихотворение, решил тоже выразить в прозе. Или — еще того проще — возьмем и просто-напросто переложим это его стихотворение на язык презренной прозы.

Постараемся сделать это как можно ближе к пушкинскому тексту, по возможности не меняя в нем ни единого слова.

Итак:

«Любезная калмычка, прощай! Опять похвальная привычка, назло моих затей, чуть не увлекла меня среди степей вслед за твоей кибиткой. Конечно, глаза у тебя узки, лоб — широк, ты не лепечешь по-французски и не сжимаешь ног шелком, не крошишь, сидя у самовара, по-английски узорами хлеб, не восхищаешься Сен-Маром и слегка не ценишь Шекспира. Ты не погружаешься в мечтанье, когда в голове нет мысли, не распеваешь «ma dov'e» и не прыгаешь в собранье галоп... Что с того? Ровно полчаса, пока мне запрягали коней, мой ум и сердце занимали твоя дикая краса и твой взор...

Друзья! Не все ли равно, где забыться праздною душой: в блестящей зале, в модной ложе или в кочевой кибитке?»

Мы не изменили почти ни одного слова, только слегка переставили их. Но ущерб, который мы нанесли этому стихотворению, не просто велик.

Он чудовищен! Стихотворение попросту погибло, перестало существовать.

Но это все общие слова. Давайте как можно внимательнее вглядимся в текст и попытаемся понять, в чем именно состоят те увечья, которые мы с вами нанесли пушкинскому стихотворению, переведя его на язык прозы.

Прежде всего мы увидим, что строки, которые в стихах звучали предельно легко, естественно и непринужденно, превратившись в прозу, вдруг стали какими-то неуклюжими, уродливыми, косноязычными.

Вот например: «Ты не сжимаешь ног шелком», или: «Не прыгаешь в собранье галоп». В стихах это звучало гораздо лучше, выразительнее, чем простое: «Ты не носишь шелковых чулок», или: «Ты не танцуешь галоп в дворянском собранье». А в прозе «не прыгаешь галоп» — это как-то не звучит.

В стихах очень естественно выглядит выражение: «Не погружаешься в мечтанье, когда нет мысли в голове». Однако в прозе это не только неуклюже, но даже и не слишком внятно. Чтобы мысль автора была вполне понятной, надо бы выразить ее так: «Не принимаешь мечтательный и задумчивый вид, тогда как в голове у тебя нет ни единой мысли».

Но это все мы говорим про тот урон, который мы с вами нанесли форме пушкинского стихотворения. А как обстоит дело с его содержанием?

Казалось бы, содержание осталось неизменным. От перемены мест слагаемых сумма не изменяется. А мы ведь с вами ни одного «слагаемого», ни одного словечка не выкинули. Стало быть, этот испорченный нами текст должен заключать в себе, как говорят ученые, то же количество информации, которое содержалось в пушкинском стихотворении.

Но попробуйте перечитать еще раз стихи, а потом их прозаическое переложение, и вы сразу увидите, что и по содержанию они стали совсем другими. Какими-то бедными, убогими. Наблюдения поэта, замечания его остались вроде бы те же самые. Но почему-то они уже не кажутся нам такими острыми, яркими, выразительными. И даже мысль, выраженная в конце стихотворения, хотя она как будто тоже ни капельки не изменилась, выглядит уже далеко не такой значительной и интересной.

Что же произошло? Что ушло из стихотворения вместе с выброшенным из него складом и ладом?

Ушла поэзия.

Так вот, значит, ради чего поэты пишут стихами. Ради поэзии. Уничтожив в пушкинском стихотворении все признаки стихотворной речи, мы тем самым уничтожили, убили заключенную в нем поэзию.

Но что же тогда получается? Значит, поэзия — это и есть стихотворная форма? Значит, можно взять любую мысль, зарифмовать ее, и она сразу — так сказать, автоматически — превратится в поэзию?

Нечто похожее, как мы с вами помним, говорил сам Пушкин:

О чем, прозаик, ты хлопочешь?

Давай мне мысль, какую хочешь...

Вот видите? «Какую хочешь...»

Выходит, для того чтобы стать поэтом, нужно только одно: овладеть техникой стихосложения?

Давайте проверим, так ли это.

КАК В ПЯТЬ УРОКОВ СТАТЬ ПОЭТОМ

Лет семьдесят тому назад в России вышла книжка, носящая такое витиеватое и не слишком грамотное название:

Автор этой книжки ничуть не обманывал своих читателей. Чтобы выучиться тому, чему он хотел их научить, и в самом деле вполне достаточно было каких-нибудь пяти уроков. Речь ведь не шла о том, чтобы научиться писать, как Пушкин или Лермонтов.

Таких обещаний автор книжки своим читателям не давал. Он обещал научить их писать стихи всего лишь на том уровне, на каком он сам умел это делать. И тут же, чтобы показать свой товар лицом, приводил образцы собственного творчества:

Лениться очень вредно:

Жить будешь крайне бедно.

Или:

Если будешь ложь любить,

Можешь правду позабыть.

— Да ну, опять вы все свели к шуточкам! — скажете вы. — Вынули из нафталина какую-то дурацкую книжку... А зачем? Каждому ведь ясно, что все это просто глупость.

Да, верно. Эта книжка и в самом деле смехотворна. Но дело в том, что таких книжек было множество. И были среди них и не такие курьезные. Уже в наше, советское время очень популярна была книга профессора Георгия Шенгели, поэта и критика, которая называлась: «Как писать статьи, стихи и рассказы». Книжка эта была нарасхват. В короткое время она выдержала семь изданий.

Профессор Шенгели подходил к делу уже более научно.

«...Учиться стихосложению, — писал он, — следует так: хорошо разобравшись в изложенных правилах, надо заняться определением размеров. Взять то или иное стихотворение Пушкина, Лермонтова, Некрасова (вообще кого-нибудь из поэтов прошлого, не современных — у последних часто размеры очень сложны) и постараться, во-первых, определить размер...»

И дальше:

«Научившись безупречно определять размеры, надо начать писать упражнения, ставя себе задачи: дать такой-то размер, столько-то стоп, с такими-то окончаниями.

Понемногу задачи надо усложнять и затруднять: писать разностопными размерами... Попробовать строфу «онегинскую», «Домика в Коломне» и т. п.».

Сегодня таких книжек никто уже не пишет и не издает. За то появились другие, авторы которых всерьез доказывают, что нынче труд поэта может быть облегчен с помощью «думающих» кибернетических машин.

Например, захотел поэт описать четырехстопным ямбом хорошую погоду. Он вводит в машину следующую фразу: «Какой чудесный, хороший летний день».

«Машина, — пишет автор книги, — имеет в своей памяти словарь синонимов, словарь рифм, а также правила четырехстопного ямба. Получив «заказ» от поэта, она начинает предлагать ему «ямбические» варианты:

Какой чудесный летний день!

Какой хороший летний день!

• Предыдущая
• 40/86
• Следующая