Без надежды - Гувер Колин - Страница 23

• Предыдущая
• 23/67
• Следующая

– Это, конечно, Сикс, – со смехом отвечаю я. – Ежедневная поставщица позитивных установок.

– Я так и думал, – кивает он и, подавшись вперед, прищуривается. – Потому что я очень ревнив, и если бы это пришло от парня, я ответил бы не так любезно.

– Ты ответил? И что же ты написал?

– Это твой вопрос? Если нет, то я съем еще что-нибудь.

– Попридержи коней и отвечай.

– Да, я ответил. Я спросил, как прикупить времени.

Мое сердце затопляет сентиментальной волной, и я сдерживаю улыбку. Как это жалостливо и грустно! Я качаю головой:

– Я пошутила, этот вопрос не засчитывается. По-прежнему моя очередь.

Он кладет вилку и возводит очи горе:

– У меня все остынет.

Я ставлю локти на стол и упираюсь подбородком в кисти рук:

– Мне хочется узнать о твоей сестре. И почему ты говорил о ней в прошедшем времени?

Холдер запрокидывает голову назад и, потирая лицо, смотрит вверх:

– Гм. А ты умеешь спросить!

– Такая игра. Правила не мои.

Он снова вздыхает и улыбается, но в улыбке присутствует печаль, и я начинаю жалеть о спрошенном.

– Помнишь, я говорил, что прошлый год для моей семьи выдался совсем паршивым?

Я киваю.

Он откашливается и снова принимается водить пальцем по ободку тарелки:

– Она умерла тринадцать месяцев назад. Это было самоубийство, хотя мать предпочитает называть это «преднамеренной передозировкой».

Говоря, он не отрывает от меня взгляда, и я выказываю такое же доверие, хотя сейчас смотреть ему в глаза действительно трудно. Я понятия не имею, как реагировать, – сама виновата.

– Как ее звали?

– Лесли. Я называл ее Лесс.

Мне грустно от этого уменьшительного имени, и аппетит пропадает.

– Она была старше тебя?

Подавшись вперед, он берет вилку, навертывает спагетти и подносит ко рту.

– Мы были близнецами, – без выражения сообщает он и жует.

Господи Иисусе! Я тянусь за стаканом, но Холдер забирает его и качает головой.

– Моя очередь, – произносит он с набитым ртом. Перестав жевать, отпивает глоток и вытирает рот салфеткой. – Хочу узнать о твоем отце.

На сей раз трудно приходится мне. Сложив руки перед собой, я принимаю воздаяние.

– Я уже говорила, что не видела его с пяти лет и ничего о нем не помню. По крайней мере, так мне кажется. Я даже не знаю, как он выглядит.

– У мамы нет фото?

До меня доходит: ему невдомек, что я приемный ребенок.

– Помнишь, ты сказал, что моя мать очень молодо выглядит? Так оно и есть. Она меня удочерила.

Мне не стыдно быть приемной дочерью. Я никогда не смущалась из-за этого и не считала нужным скрывать. Но по тому, как смотрит Холдер, можно подумать, будто я призналась, что родилась с пенисом. Он смущенно пялится на меня, и я начинаю психовать:

– Что? Ты никогда не встречал приемных детей?

Он приходит в себя не сразу, но потом озадаченное выражение лица сменяется улыбкой.

– Тебя удочерили в три года? Это была Карен?

Я киваю:

– Когда мне было три, мама умерла и меня взяли в приемную семью. Отец не мог воспитывать меня самостоятельно. Или не хотел. Так или иначе, у меня все хорошо. Мне повезло с Карен, и у меня нет желания заниматься раскопками. Будь ему до меня дело, нашел бы.

По его взгляду видно, что он хочет спросить о чем-то еще, но я успела проголодаться и наношу ответный удар.

Я указываю вилкой на его руку:

– Что означает твоя татуировка?

Он вытягивает руку и проводит по ней пальцами:

– Это напоминание. Я сделал ее после смерти Лесс.

– Напоминание о чем?

Подняв стакан, он отворачивается. Это единственный вопрос, на который он не может ответить, глядя мне прямо в глаза.

– О людях, которых я подвел.

Он делает глоток и ставит стакан на стол, по-прежнему избегая моего взгляда.

– Не очень веселая игра, правда?

– Не очень, – тихо смеется он. – Просто отстой. – Он с улыбкой поднимает на меня глаза. – Но давай дальше, у меня остались вопросы. Ты помнишь что-нибудь с того времени, когда тебя еще не удочерили?

– Вряд ли, – качаю я головой. – Так, какие-то обрывки. Оказывается, когда подтвердить воспоминания некому, они попросту стираются. Единственное, что у меня было до Карен, – это украшения, но я понятия не имею, от кого они мне достались. Теперь я не могу отделить реальность от снов и телепередач.

– А маму помнишь?

Размышляя над этим вопросом, я отвечаю не сразу. Я не помню ее. Совсем. Это единственная печаль в моем прошлом.

– Моя мать – Карен, – категорически заявляю я. – Все, моя очередь. Последний вопрос, потом у нас десерт.

– Никак у нас и десерт будет? – поддразнивает он.

Я сердито смотрю на него и спрашиваю:

– Зачем ты избил его?

По выражению его лица я понимаю, что уточнять не придется. Он качает головой и отодвигает от себя тарелку:

– Вот этого, Скай, тебе знать не нужно. Согласен на штраф.

– Но я хочу.

Он склоняет голову набок, трогает себя за лицо, потом хлопает по шее и упирается локтем в стол:

– Я уже говорил: избил за то, что придурок.

Я прищуриваюсь:

– Это как-то неопределенно. Ты ведь не любишь неопределенности.

Выражение его лица не меняется, и он продолжает смотреть мне в глаза.

– Это было на первой неделе, когда я вернулся в школу после смерти Лесс, – говорит он. – Мы учились вместе, и все знали, что произошло. Проходя по коридору, я услышал, как этот парень говорит что-то про Лесс. Мне это не понравилось, и я дал ему понять. Но все зашло слишком далеко, и в какой-то момент я оказался на нем верхом. Я молотил и молотил его, и мне было на все наплевать. Паршиво то, что парень, скорее всего, оглох на левое ухо, но мне все равно пофиг.

Он смотрит на меня в упор, но на самом деле не видит. Этот жесткий холодный взгляд я уже наблюдала. Мне он не понравился тогда и не нравится сейчас… но теперь я хотя бы могу понять.

– Что он сказал про нее?

Холдер откидывается на спинку и вперивается в стол:

– Я слышал, как он, смеясь, говорил приятелю, что Лесс выбрала эгоистичный и легкий выход. Она, дескать, сдрейфила, могла бы и пережить.

– Что пережить?

– Жизненные трудности, – с безразличным видом отвечает он.

– Ты ведь не думаешь, что она выбрала легкий выход, – говорю я, скорей утверждая, чем спрашивая.

Холдер подается вперед и берет мою руку. Он водит пальцами по моей ладони, потом, сделав глубокий вдох, осторожно отпускает:

– Лесс была офигенно смелой. Нужно много мужества, чтобы так поступить. Взять и покончить со всем, не зная, что будет потом. Не зная даже, наступит ли это «потом». Легче влачить существование, мало похожее на жизнь, чем послать все на хрен и уйти. Она была из немногих, которые способны послать. И каждый день, пока еще живу, я одобряю ее поступок, на который вряд ли отважусь.

Я понимаю, что дрожу, только когда он сжимает мою руку. Вскидываю глаза, он пристально смотрит на меня. Этого не выразить никакими словами, и я даже не пытаюсь. Он встает и склоняется над столом, привлекает меня к себе. Целует в макушку, отпускает меня и идет на кухню.

– Что тебе принести – шоколадных пирожных или печенья? – бросает он через плечо как ни в чем не бывало.

Холдер оглядывается, а я продолжаю в оцепенении смотреть на него. Я даже не знаю, что сказать. Никак он признался в склонности к суициду? Или это метафора? Или мелодрама? Я понятия не имею, что делать с бомбой, которую он мне подложил.

Он ставит на стол две тарелки с печеньем и пирожными и опускается передо мной на колени.

– Эй, – успокаивающе говорит он, беря мое лицо в ладони. У него безмятежный вид. – Я не хотел тебя напугать. У меня нет склонности к суициду, если боишься. И я не больной на голову и не помешанный. У меня нет посттравматического стресса. Просто я брат, любивший сестру больше самой жизни, и я немного нервничаю, когда думаю о ней. И если мне легче справиться с этим, когда я говорю себе, что она поступила достойно, хотя это не так, то уже слишком страшно. Я просто пытаюсь пережить. – Он сильно сжимает мое лицо и с отчаянием смотрит, будто умоляя понять. – Я чертовски любил эту девочку, Скай. Мне надо поверить в то, что ее поступок был единственно возможным выходом, иначе никогда себе не прощу, что не помог найти другой. – Он прижимается лбом к моему лбу. – Понимаешь?

• Предыдущая
• 23/67
• Следующая