Факультет патологии - Минчин Александр - Страница 22

• Предыдущая
• 22/87
• Следующая

Лилька счастливая вскакивает, он ласково смотрит на нее, оглядывая до пола, ему, похоже, правда, девочки, молодые, нравятся. Жаль, что я не девочка и не молодая. Для разнообразия.

— Ну-с, молодой человек, ваша очередь.

Он смотрит на меня. Я встаю, ноги как каменные, и нет, главное, нет легкости у меня трепаться. А это значит не проскочу, потому что все зависит от языка.

— Как вас зовут?

— Саша, — отвечаю я.

— А отчество? — Зачем ему еще мое отчество: полустарый козел, совсем помешался.

— Зосимович, — говорю я.

— Да что вы, какое редкое отчество, и у меня такое же.

«Какое счастье!» — говорю я про себя. Он улыбается мне приветливо, вроде как смягчился.

— Значит, Александр Зосимович, что же, это приятно. Какой же у вас номер билета?

— Номер двенадцать.

— С какого бы вопроса вы хотели начать?

— Можно с любого?

— Да, конечно.

— Тогда со второго.

Прекрасно, думаю, сейчас я ему на втором разверну широкое полотно буржуазного капитализма, загнивающей жизни, а с первым как-нибудь выкручусь, а может, ему и вовсе слушать не захочется. Потому что второй растяну на полчаса, появилась возможность прорваться, и язык заработал у меня.

— А что у вас вторым вопросом?

— Теория Морено.

— Что ж, прекрасная тема, начинайте, — поддержал он меня.

Какая там, к черту, тема, там всего два листа было.

И я начал. Я выдал ему все, что знал про капитализм, буржуазию, угнетателей мирового пролетариата, финансовую олигархию, отбросы общества, американскую порочную систему, порнографию по телевидению и еще много всякого разного. А в конце так, осторожно, коснулся теории Морено и того, что было написано там на двух листочках.

Он откинулся:

— Что ж, молодой человек, я рад, что вы настолько эрудированы и всесторонне образованы. Только ответьте мне, в чем же суть, сама идея, главный стержень теории ученого Морено?

Вот этого я как раз и не знал, то ли там не было написано, то ли я не помнил. Я вообще не знал, что он ученый, этот Морено, я думал, он просто так, от нечего делать этой хер…, то есть теорией занимался.

— Основная же идея, суть, мысль, я бы сказал, теории ученого Морено в том… — начал я и осторожно стал виться вокруг, пробираясь в сумерках незнания и полной тьме непонимания, чутко реагируя, как сверхчувствительный барометр, на его покачивания головой, либо мимику лица, либо движения, — словом, малейшую реакцию, штрих, черточку, былинку, деталечку. Чтобы извлечь что-то.

— Основная идея, — перебил он меня и выдал всю теорию Морено от начала до конца.

— Вот я и говорю, что ученый Морено (мне очень понравилось, что он ученый) доказывает… — и я перерассказал ему все, что он рассказывал, только своими словами.

Мы остановились от нашего ответа и замерли.

— Ну что ж, — говорит он, — мне понравился ваш ответ на этот вопрос, видно — вы над ним работали и что человек вы начитанный, думающий, интересующийся психологией, — (разрядка — моя). (Я чуть не заорал от плача и восторга. — А теперь перейдем к первому вопросу об учении академика Павлова.

— Как? — не понял я.

— У вас же два вопроса в билете было? Верно?

Вот злодей, я думал, после нашего блестящего ответа, второй вопрос, который стоял первым, про Павлова, он не будет спрашивать.

Преподаватель улыбается:

— Я понимаю, что теорию Морено вы знали прекрасно, поэтому и начали с нее, то есть со второго вопроса…

— Но вы же сами пред…

— Да, конечно, я ничего не отрицаю! Но мне бы еще хотелось послушать ваши мысли и о системе великого академика.

Психолог проклятый, все вычислил. Какого фига он мне тогда рассказывал про заграничного Морено, раз я сам все знал, лучше б рассказал про Павлова, отечественного ученого. (Про последнего я знал, что он ученый, но это мне не нравилось, так как больше ничего о нем не знал я.) Непатриотично поступил.

И с нелегкой душой я взялся за Павлова.

Я напрягал и терзал свою память, вспоминая все, что говорил мой папа про Павлова, о Павлове, под Павлова, он старался меня воспитывать по его системе и Пирогова, хотя в чем заключалось это, мне было темно и непонятно, я все равно бессистемный вырос. Я уже три раза упоминал собаку Павлова с ее рефлексами и трижды клял, что она, эта собака, не делала ничего другого, как глотала. Так как говорить (работать) было не с чем, не мог же я все время говорить только о том, что она глотала, ну была еще у нее слюна, но смаковать и составлять заход из двадцати предложений об одной слюне у собаки Павлова вроде было даже не гигиенично как-то, подумает, что я еще патологичный и из головы у меня не идет собачья слюна.

Короче я сказал: мать твою за ногу, собака Павлова, и сам спросил себя: кто твоя мать была? А он услышал.

— Что вы там сказали о матери? Правильно, правильно, Павлов упоминал материнские рефлексы, он вообще считал, что все на инстинктах построено.

И тут у меня родилась в голове гениальная мысль. Они у меня иногда рождаются, эти мысли, на мою же голову.

— Однако помимо Павлова существовала другая теория известного ученого Зигмунда Фрейда.

И, перейдя к нему, я оседлал своего коня и повел разговор, абсолютно противоположный учению Павлова, об учении Фрейда.

Фрейдом я натолкался в прошлом году, когда был знаком с одной девочкой с моего прошлого курса, у которой папа работал за границей и который привез книгу Фрейда «Избранные произведения», выпущенную в Лондоне на русском языке.

— И я считаю, что теория Фрейда наиболее верна в отличие от системы Павлова и абсолютно точно отражает человека.

У него даже расширились глаза.

— Что? Вы хотите сказать, что Фрейд прав, а Павлов — пустое место?

— Я не сказал, что он пустое место, я сказал, что теория Фрейда гениальна.

И с этого момента началась такая битва, что лучше бы я не упоминал покойного Фрейда. Но раз начал, я решил биться до конца. Да и потом, меня это устраивало, он сражался за Павлова, и ему надо было говорить о нем, а я бился за Фрейда и знания о нем мог выдать любые — на три зачета вперед. Только если учитывать, что имя Фрейда было запрещено для всей советской науки, от медицины до психологии, то будет понятно, на что шел я.

Он бушевал, что Павлов — это голова, что система его умна и абсолютно совершенна, врожденные и приобретенные рефлексы и так далее. И тут я завелся. Всю свою жизнь я был поклонник Фрейда (с прошлого года), и вот сидит передо мной какой-то психолог и доказывает, что Фрейд — не прав.

Что же это такое творится, позвольте объясниться. Кто же тогда прав?! Все мы под Фрейдом ходим! И этого еще никто не отменял. А он говорит, что Павлов — это голова (это головная боль для меня), а уж за Фрейда я буду биться. Психолог завелся тоже, и мы сцепились, и полчаса шла кромешная битва, и дым, казалось, вокруг дымился: я ему про первичные сексуальные позывы, а он мне про жевательные рефлексы собаки Павлова. Опять эта собака, будь она проклята. Меня уже тошнит от одного ее упоминания.

— Вы что хотите сказать, что Фрейд не прав со своей теорией первичных сексуальных позывов, да?

— Да!

— Что — да? — ору я. — Да или нет?

— Нет! — кричит он.

— Вы хотите сказать, что когда ребенок сосет грудь матери и, наевшись, кусает ее потом, уже насытившись и нехотя, это не проявление первичных сексуальных позывов? Подсознательно, уже у младенца. Да?

— Нет.

— Что — нет? — Да.

Девки моей группы, кто готовился, моментально стали вслушиваться, они не могли понять, при чем тут груди матери и психология.

— Здесь я с вами не согласен, — сказал он.

— Не со мной, это теория Фрейда, — и я опять стал ему доказывать.

— Хорошо, молодой человек, я вижу, что мы с вами ни о чем не договоримся, вы уже отвечаете больше часа. Я рад, что вы интересуетесь разными учениями и теориями, всегда должно быть два мнения, как две стороны процесса. И противоположных, как два берега реки, возможно… Но за ваши убеждения буржуазного учения Фрейда, которые никак не могут быть приемлемы для нашей жизни, попросту утверждающие, что .человек не далеко ушел от животного и живет подсознательно, когда работает только подкорка, а не кора, — что абсолютно идет вразрез и расходится с учением Павлова… — (На минуточку оказалось, как мне потом объяснили, что это был экзамен, а не зачет, а так как он уезжал в июне куда-то в санаторий, то экзамен перенесли в зачетную неделю. Я этого не знал: у нас все делали, что хотели!) — Так вот, я бы вам оценку за это никакую не поставил…

• Предыдущая
• 22/87
• Следующая