Здравствуй, сосед! - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 26
- Предыдущая
- 26/39
- Следующая
— А я — в большом! Четырёхэтажном!
— Так. Ну, допустим, ты решил пригласить нас в гости. Что ты нам скажешь — как тебя…
— Приходите, пожалуйста! — сказал Пеночкин, не дав Дмитрию Николаевичу договорить. — Улица Добрынинская, девять, квартира двадцать четвёртая. Третий этаж.
— Спасибо за приглашение! — поблагодарил Дмитрий Николаевич. — Я думаю, нам нетрудно будет найти тебя. Ведь мы знаем не только номер дома и квартиры, но и этаж. В нашем слоёном пироге тоже есть этажи. Но отсчитывают их не снизу, как этажи дома, а, наоборот, сверху. Потому что раскопки начинаются от поверхности земли. Первый ярус — самый поздний. Тот, что лежит под ним, — постарше. А тот, что под вторым, — ещё старше.
— Дмитрий Николаевич, а сколько всего ярусов удалось раскопать? — спросил Серёжа. Он с ребятами из КИСа работал в другом месте — в лавке купца, но сейчас заглянул в гости в домик сапожника и тоже стоял и слушал, что рассказывает Дмитрий Николаевич.
— В некоторых местах — двадцать восемь ярусов…
— Вот это пирог! — засмеялась Лена.
— Да-а, наш «новгородский пирог» особенный, — вступила в разговор Людмила Петровна Синькова. — У нас такая земля, что в ней всё очень хорошо сохраняется. Мостовая улицы Добрыни была проложена в двенадцатом веке — восемьсот лет назад. Тогда же, по-видимому, были построены и дома на ней.
— Ой, когда! — протянула Лена, оглядываясь на столбики фундамента, оставшиеся от маленького домика, в котором жил кожевенных дел мастер с женой и своими озорными ребятами. Об этих ребятах Лена уже кое-что знала. По утрам, прицепив к поясу чехольчик с писалом, сын сапожника выходил из домика и торопливо шагал в школу. Он нарисовал в своей тетрадке для письма чудище-страшилище. Он свистел в глиняную свистульку. Он играл вместе с сестренкой тугим кожаным мячиком на бревенчатой мостовой улицы Добрыни… только как же давно всё это было! И, будто угадывая мысли Лены, Дмитрий Николаевич сказал:
— Ты не огорчайся. Каких-нибудь восемьсот лет — не так уж много, если вдуматься.
Лена не стала спорить, хотя и считала, что восемьсот лет всё-таки многовато.
Лена с Колей Пеночкиным выбрались из котлована, вышли за дощатый забор и очутились на своей Добрынинской улице. Они стояли и смотрели на неё, будто давно не видели. А может, и правда давно? Не полчаса, не час, которые они провели в котловане, а все восемьсот лет, которые, как говорит Дмитрий Николаевич, отделили их Добрынинскую от древней улицы Добрыни. И вдруг Лене пришла в голову одна мысль. Она вертелась, уплывала, возникала снова и не давалась, как решение трудной задачки, и вместе с тем вела за собой. Мысль эта была примерно такая: «Улица Добрыни — это не какая-нибудь неизвестная, чужая улица. Это наша улица — та самая, на которой я живу, где стоит и наш дом, и Наткин, и Коли Пеночкина, и булочная, и автомат с газировкой. Это наша улица — такой она была восемьсот лет назад. И белобрысый озорной мальчишка, сын кожевенных дел мастера, вроде как наш сосед. Ведь его дом — совсем рядом, только перейти дорогу».
Лене стало и радостно и грустно. Радостно, потому что она была уверена: Дмитрий Николаевич опять похвалил бы её. Ведь она сама до всего додумалась. А это, примерно, то же, что и решить самостоятельно какую-нибудь трудную задачку. А грустно и даже немного обидно было оттого, что с сыном сапожника её разделило время. Хоть Дмитрий Николаевич и говорит, что восемьсот лет — это не так уж много, но из-за этих лет им не пришлось встретиться — Лене и этому мальчишке.
И всё же Лена представила себе, как это было бы, если бы они встретились. Лена зашла бы в домик сапожника:
«Здравствуй, сосед!»
Или — ещё лучше — он бы пришёл к ним за чем-нибудь, и они бы познакомились:
«Тебя как зовут?»
«Лена. А тебя?»
«Интересно, как же его звали — этого мальчика? — думала Лена. — Может быть, Твердислав, Слава, или как Александра Невского — Александр, Саша, или… Вот как: Вишена! Ну конечно, Вишена! И ребята на улице Добрыни называли его Вишня, как Андрюшу Вишнякова, или Вишенка».
Вишена пришёл бы к ним в гости, и Лена стала бы его угощать чаем. Только тогда, когда на улице Добрыни жил Вишена, про чай, кажется, не знали, и про сахар — тоже. Это Серёжа говорил. Лена представила себе: взял Вишена в руки стакан с чаем, пригубил.
«Невкусный, — говорит. — Медовый сбитень лучше».
«Так ты же сахар позабыл положить!»
«Сахар? Какой ещё сахар?»
Взял Вишена кусочек сахара, подержал на ладошке, лизнул и улыбнулся:
«Не мёд, а сладкий! Заморская, наверное, диковина».
Посмотрел, как Лена кладёт сахар в чай, и тоже бросил кусочек в чашку. Заглядывает в неё, удивляется: только что был твёрдый белый кубик и вдруг куда-то пропал. Чудеса, да и только! Не иначе как колдовство.
Они бы пили чай и разговаривали:
«Ты в школе учишься?» — спросила бы Лена.
«Учусь».
«А в каком классе?»
«В классе? У нас нет классов. Всех учит один учитель, отец Илларион. Он знаешь какой строгий! А у вас тоже строгий учитель?»
«У нас учительница, Нинель Викторовна. Тоже очень строгая!»
«Часто бьёт вас?»
«Да нет, что ты! Нинель Викторовна никогда не дерётся! В крайнем случае, запишет замечание в дневник или вызовет родителей. Но это тоже неприятно».
«Да, чего уж хорошего. А вот отец Илларион родителей не вызывает. Если рассердится, даст подзатыльник, и всё».
«И девочек бьёт?»
«Девочек? У нас в школе только мальчики учатся. А девочки ходят в школу, которая в женском монастыре».
Да, Лена теперь вспомнила, Дмитрий Николаевич говорил, что в те времена мальчики учились отдельно от девочек. Точно не известно, но, скорей всего, это было так. Жаль! Конечно, мальчишки и балуются больше, и даже обижают девочек иногда, но всё-таки это, наверное, очень скучно, когда мальчики учатся в одной школе, а девочки — в другой. Как же тогда дружить? Правда, играть вместе всё равно можно. Вот и Вишена, и его сестрёнка выходили, наверное, поиграть с другими ребятами. А может, то была вовсе и не сестра его, а просто девочка, с которой он дружил. Ведь могла же какая-нибудь девочка жить где-нибудь по соседству на улице Добрыни. Ну, например, на том самом месте, где теперь стоит дом Лены? Представить себе эту девочку было проще простого: была она очень похожа на Лену. И имя её было Елена. Ведь это очень старое имя. Только называли эту девочку и дома, и в школе, и на улице не Леной, как Лену, а Алёной, Алёнушкой…
26. Мышегон
Возле ворот детинца кричали продавцы кваса. У ног на земле — высокие глиняные кувшины. В руках — деревянные ковшики.
— Ты какой больше квас любишь — сладкий или кислый? — спросила Алёна Олю.
— И сладкий и кислый, — сказала Оля.
— И я — тоже. Сладкий вкуснее, зато от кислого в носу щекотно. Возьмём ковшик сладкого и ковшик кислого, а пить будем вместе и тот и другой. Только тут не будем покупать. Лучше у Власия.
Во дворе возле лавки Власия толпились женщины. Лавка Власия — такая же изба, как и у других жителей на улице Добрыни. На тёплой половине Власий живёт со своей старухой женой, замужней Дочкой и внучатами. А в сенях стоят кули с мукой, крупой, горохом. Бочка с конопляным маслом и кадь с солью. Постучишься, Власий выйдет в сени и отпустит, что надобно. Он хоть и стар, но проворен. Иная хозяйка ещё не успеет сказать толком, что ей нужно, а Власий уже и отмерил и отвесил. Нечем заплатить? Не беда. Власий поверит в долг. Нацарапает на деревянной дощечке, что куплено и почём, и всё! Рассчитаешься потом. Ну конечно, за каждый день заплатишь лихву. Некоторые говорят, что лихва, которую накидывает Власий, больно велика. Так ведь это дело добровольное. Не хочешь — не бери.
Только ребятам ничего не продаёт Власий в долг. Мало того, хитрый старик сразу видит — есть чем заплатить мальцу или девчонке или просто так пришли поглазеть. И тогда гонит прочь. Не то они бы тут толклись с утра до ночи. Не мука их манит сюда, не конопляное масло. В коробах и ящиках лежат орехи — и обыкновенные, в скорлупе, и очищенные, варенные в меду, крепкие, как камень, тоже медовые — маковки, которые можно грызть или сосать весь день, сладкие ягоды смоквы, привезённые из дальних стран.
- Предыдущая
- 26/39
- Следующая
