Журавли и цапли . Повести и рассказы - Голышкин Василий Семенович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/76
• Следующая

— Всем ни с места. Володя, горн!

— Есть, товарищ начальник!

Дали тревогу. Сейчас же сбежались все. Тревоги в лагере любили. Тревога — это хоть какое-то приключение. А приключений в лагере всегда мало.

— В озере бомба, — сказал начальник, — авиационная. Володя, покажи.

Володя развел руками:

— Вот такая!

Ребята глядели весело: ну и что?

Начальник сказал как можно страшнее:

— Бом-ба! — и лицо его нарочно перекосилось от страха.

Но и это никого не испугало. А чего пугаться? Все, что они слышали о войне, было нестрашным. Тот, кто приходит с войны, оставляет страх за дверью. И редко зовет его в свидетели, когда рассказывает о войне. Но вот война сама подкралась к ребятам, и никто не испугался. Ведь они не знали, как война бьет и калечит, А небитый боли не знает. Начальник лагеря понял это и сказал грустно:

— Нашему Ерофею Павловичу бомбой оторвало ногу.

Это произвело впечатление. Ерофей Павлович — повар. Его все видят. Каждый день. Его и его одну ногу. Проклятая война!

Начальник распустил строй, не велев расходиться. Сам скрылся в домике и стал звонить по телефону. Ребята толкались у входа, как пчелы у летка в ненастную погоду, и разговаривали вполголоса. Девчонки откровенно трусили. Им было можно — слабый пол. Мальчишки — сильный пол — старались держаться браво, хотя и у них на душе скребли кошки. Вдруг взорвется. Весь лагерь взлетит на воздух. Мальчишки жалели не себя — мам. Разве мамы переживут их гибель?

Вдали загудели машины. Много машин.

Пришли и высадили солдат. Солдаты оцепили озеро.

Вожатые рассадили ребят по машинам, сели сами и колонна тронулась. За ней, забрав самое ценное, уехали начальник, завхоз и Ерофей Павлович, повар.

В лагере вместе с солдатами остался один Володя, физрук.

…Володя, как перед судом, давал показания: где бомба, какая, в каком положении.

Маленький, белобрысый, с соломенными под цвет лица и потому почти не различимыми на лице усиками, строго слушал и поддакивал. Как будто наперед знал, что скажет Володя.

Закурил и задумался. Не докурил и бросил. Посмотрел на небо. Ни облачка. Одно солнце. Солнцу одному, наверно, скучно. Вот и он полезет в воду и будет один. Но ему не будет скучно. Со смертью наедине не заскучаешь.

Вдруг вспомнил, что еще не познакомился. Сказал: «Пресняков» — и протянул руку.

Володя, кивнув, пожал и тоже представился: «Володя».

Пресняков велел всем уйти — солдатам, Володе, всем. Напялил акваланг и полез в воду.

Вылез с бородой из водорослей. От тины по всему телу родинки, крошечные зеленые пятнышки.

Володя выглянул из-за бугра.

— Есть! — крикнул Пресняков и задумался, сгорбившись.

Восстановил в памяти виденное. Бомба, как огромная рыба, торчит хвостом кверху. Упала и не взорвалась. Взрыватель не сработал. Тогда не сработал, а сейчас тронь ее, ржавую, — ахнет так, что земля дрогнет. Дрогнет и, как тот кит из сказки, сбросит со спины все, что на спине нагородили. А на ней вон чего нагородили: домики — один к одному — стоят над озером, и каждый в руке, как пионер, флажок держит: знак отряда. Жалко домиков, разнесет — пропало у ребят лето.

Подошел офицер. Пресняков нехотя подтянулся, но тот махнул рукой — не до церемоний, и Пресняков задумчиво сгорбился. От мыслей. Офицер не торопил. Подумает — сам скажет.

— Будем брать, — сказал Пресняков и сделал рукой вверх.

Офицер понял: тащить бомбу, как рыбу на крючке. А для этого… для этого нужен подъемный кран. Понял и пошел звонить. Потянулись долгие и скучные минуты томительного ожидания. Наконец кран приехал и, как памятник, вытянул над озером руку.

Подъехала еще машина — гидромонитор, качать воду. У машины два рукава. По одному рукаву тянет воду к себе, по другому гонит от себя. На конце этого рукава медный ствол, похожий на дудку. Только «дует» не воздухом, а водой.

Пресняков надел акваланг, взял в одну руку «дудку», в другую канатный круг и полез в воду.

Все, кто был на берегу, попрятались. Все, кроме тех, кому прятаться было нельзя, кто мог понадобиться для работы: «тащить рыбу на удочке».

…С грузом в воде плыть труднее. Мешают водоросли. Пресняков вспомнил, читал однажды про держидерево. Там, на земле, держидерево, здесь, в воде, хватайводоросли.

Усмехнулся тому, что так подумал. Перед главным всегда думается о пустяках.

Вот оно главное — чугунная «рыба». Молчит как убитая. Как же, убитая! Рявкнет — в соседнем городе услышат.

Пресняков выбрасывает буй — оранжевый поплавок. Это сигнал гидромонитору — работай!

Острая, как сабля, струя, бьет из «дудки». Пресняков осторожно, чтобы не ударить по бомбе, смывает по бокам землю. Чернильное облако ила слепит глаза. Пресняков отводит струю в сторону, дает воде отстояться и продолжает прежнее: смывает по бокам землю.

Кажется, накренилась. Или показалось? В воде, когда она в движении, все предметы смещаются. Нет, накренилась! Ахнет или не ахнет? Не думай, Пресняков, об этом. Взрыва, если он случится, все равно не услышишь. Он произойдет раньше, чем ты поймешь, что умер…

Пресняков и не думает. Он работает. И мысли в голове о работе. Вот только сердце — нет-нет да и сожмется в тревоге.

Снова отвел струю. Дал воде отстояться. И увидел карасика. Разевает рот, будто пить просит, и плавниками-веерами шевелит. Еле-еле. Словно ему жарко, а шевелить сильнее лень. Прогнал и усмехнулся: куда, дурачок, лезет!

Снова стал водить струей. Подумалось, он хирург и в руках у него не ствол от пожарного рукава, а скальпель. Одно неосторожное движение, и скальпель в руках у хирурга может оборвать жизнь человека. Тут тоже идет речь о жизни. Только не о чужой, а о своей. Струя тот же скальпель. Действовать ею нужно осторожно. Никто не знает, как перенесет бомба даже легкое колебание.

Может, уже подмыл? Из-за чернильного облака не видно. А вот уже видно. Лежит на боку. Посмотрел и глубоко вздохнул. С облегчением. Как ни храбрись, а живой человек. Опасность миновала — рад. Первая опасность. Главная — впереди.

Вздохнул еще раз, успокаиваясь, перед новым волнением. Из ноздрей вырвались пузырьки газа и, будто тянул кто, жемчужной цепочкой полезли кверху.

Наклонился и стал ощупывать бомбу. Раз видел, слепой на ощупь читает книгу. Вот и он, как тот слепой, на ощупь «читает» бомбу. Что-то вычитает?

Пальцы сапера не знают покоя. Что это? Поясок? Да, прижимное кольцо взрывателя. Под ним смерть. Если бомба, ударившись, не взорвалась, значит, взрыватель не сработал. Значит, не такой уж он недотрога. Смелей, Пресняков. Смелей и осторожней. Не сработал тогда, может сработать сейчас…

Пресняков пытается плавно сдвинуть с места прижимное кольцо. Где там! Заржавело и не поддается. Ржавчина — его враг. А может, не враг, может, наоборот, друг? Кто без ключей, а замки открывает, без зубов, а железо грызет? Ржавчина. Помогай, ржавчина!

Пресняков снова берется за кольцо, нажимает, и оно, как баранка, разламывается на две половинки. Спокойно, Пресняков. Не удивляйся и не пугайся бьющей в лицо струе воздуха. Это бомба испускает дух. А сейчас и совсем испустит. Как только ты нащупаешь взрыватель.

Вот он. Теперь вытащить. Пока вытаскивает, лоб покрывается испариной. Теперь со взрывателем подальше от бомбы. Если и взорвется в руках у Преснякова — его руки и ответят. А бомба не взорвется. Не услышит издали голоса взрывателя и не подаст свой. Она только на его голос и отзывается. Взрывается, когда он взорвется. Внутри у нее, в бомбе.

Теперь не взорвется. Взрыватель в руках у Преснякова. Он, как только вылез из озера, разобрал его и спрятал на берегу. Чтобы познакомиться с устройством. Но это потом. А сейчас, после всего, что было, Преснякову просто лень что-нибудь делать, о чем-нибудь думать.

Но делать надо. Он не на отдыхе, а на службе. Бомбе, хоть и без жала, не место в озере.

Вернулся в воду. Присел над бомбой и, как посылку перед дальней дорогой, перевязал крест-накрест канатом. Свободный конец с буем — оранжевым поплавком — выпустил наружу и стал ждать. Ага, заметили. По зеленому окну озера скользнула остроугольная тень. Лодка. Сейчас подберут буй. Взяли. Сейчас потянут.

• Предыдущая
• 51/76
• Следующая