Новые приключения Шерлока Холмса (сборник) - Бакстер Стивен М. - Страница 87

Уэллс начал злиться:

– В самом деле? А как же вы, мистер Холмс, с вашим сухим, сугубо рациональным стремлением к фактам, фактам, фактам? Чем пожертвовали вы?

– Я никого не сужу, – спокойно ответил Холмс. – Я только констатирую.

– Во всяком случае, – сказал Уэллс, – могут пройти годы, прежде чем человек действительно полетит на Луну. О, я вспомнил. – Он покопался в кармане куртки и вытащил маленький закупоренный пузырек. Сквозь прозрачное стекло было видно, что внутри пузырька находится какая-то темно-серая пыль, похожая на угольную. – Вот она – “лунная пыль”, которую дал мне Ральф. – Уэллс открыл пузырек и вытряхнул по щепотке пыли в наши с Холмсом ладони.

Я перемешал частицы. Они были с острыми краями. Пыль имела характерный запах.

– Пахнет дымом, – высказал я свое мнение.

– Или влажной золой, – предположил Уэллс. – Или порохом!

Холмс задумчиво нахмурился.

– Полагаю, что лунная почва, никогда не подвергавшаяся воздействию воздуха, должна была бы вступить в реакцию с кислородом нашей атмосферы. Металл, содержащийся в ней, вызвал бы что-то вроде медленного сгорания…

Уэллс забрал у нас пыль. Он казался раздраженным и расстроенным.

– Да ну, все это глупости, не заслуживающие нашего внимания. Какая трата времени! Сколько достижений ума стало жертвой слабости человеческого сердца?! О, вероятно, я сумел бы написать об этом роман – единственное, что еще можно сделать! Вот! Покончим с этим! – И стремительным движением он открыл окно купе и вытряхнул содержимое пузырька, развеяв пыль вдоль дороги. Холмс поднял изящную руку, словно желая его остановить, но было уже слишком поздно. Скоро пыль бесследно исчезла, а Уэллс выбросил и пузырек.

Оставшуюся часть пути до Паддингтона Холмс был странно задумчив и говорил мало.

Питер Краузер Печать Длани Господней

Со смешанным чувством трепета и жадного нетерпения встретил я, возвратившись однажды холодным и мокрым ноябрьским вечером к нам на Бейкер-стрит, сообщенное мне Холмсом известие. Утомленный долгим, длившимся целый день симпозиумом, посвященным методам лечения горловых инфекций, я, едва войдя, узнал, что нам предстоит немедленно отправиться в Хэрроугейт.

Вопреки предполагаемой длительности поездки и отдаленности на двести с лишним миль пункта назначения от столицы с ее суетой и однообразными буднями (что является двумя сторонами одной и той же стертой монеты), слова Холмса, безусловно, предвещали начало нового расследования. И хотя Холмс и сопроводил эту новость уверениями в необходимости для нас бодрящего йоркширского воздуха и благотворного влияния, какое он, несомненно, окажет на закупоренные наши сосуды (как бронхов, так и мозга), я заподозрил у него иной мотив.

Я никогда не рискнул бы оспорить утверждение, что друг мой имеет привычку время от времени удивлять всех проявлениями известной импульсивности. Не раз я становился свидетелем самых неожиданных его поступков. Казалось, его гнетет сознание собственной конечности, отчего, как я склонен был полагать, ему и внушали столь сильный страх периоды ленивого бездействия. Видимо, досуг он воспринимал как вызов своей жизнеспособности. Действие, а точнее, “игра ума”, как нередко именовал он расследование гнусных преступлений, какие ему столь часто приходилось распутывать, – вот для чего он был рожден и к чему призван. По этой же причине я с такой готовностью повиновался всем его распоряжениям. Но что касается личных моих пристрастий, то к деятельности такого рода я относился двояко. В противовес тихой и даже ревнивой радости, какую я сейчас испытывал и о которой уже упомянул, перспектива столкнуться с новыми мерзкими деяниями всегда вызывала у меня некую опасливую настороженность. В данном случае чувство это было особенно отчетливым.

– Могу я хотя бы плащ скинуть? – осведомился я.

– Нет, время не терпит! – Холмс рвал и метал. – В нашем распоряжении всего час! Вот!

И он протянул мне листок и конверт, из которого листок этот был вынут.

Нацепив на нос очки, я рассматривал листок, исписанный беглым каллиграфическим почерком.

– Прочитайте вслух! – приказал Холмс горделиво, словно автором послания был он сам.

– “Многоуважаемый мистер Шерлок Холмс, – так начиналось письмо, – простите короткость моего к вам обращения и несомненное вторжение в вашу частную жизнь, но мне срочно необходимы ваши совет и помощь по поводу дела ужасной важности”.

– Ужасной важности… – повторил Холмс, поворачиваясь спиной к потрескивающему в камине пламени. – Отлично сказано! – Взглянув на меня, он махнул рукой, призывая продолжить: – Дальше, Ватсон!

Я вновь обратился к письму:

– “Ситуация здесь в Хэрроугейте сложилась такая, что, чувствую я, требуется другой уровень опыта и знаний, чем те, сказать откровенно, что имею и могу предоставить я, и это несмотря на почти тридцать лет, что я на службе!” На службе? – Я вскинул глаза на Холмса. – Он что, полицейский?

– Читайте, читайте… – Холмс подошел к окну и выглянул на улицу.

Я опять вернулся к письму.

– “Нас терроризирует один негодяй, равного которому я еще не видывал, – читал я, – за ним теперь три убийства, а по какой причине – мы понять не можем. В письме было бы негоже описывать те бесчеловечные зверства, что он творит, но уверен, что они достаточно вас заинтересуют, чтобы вы приехали к нам не откладывая и так быстро, как сможете”.

Письмо заканчивалось уверениями, что в случае принятия этого приглашения нам будут предоставлены комнаты в ближайшем пансионе и платить за них нам не придется.

Подписано послание было Джеральдом Макинсоном, инспектором полиции Северного Йоркшира.

– Что скажете на это, Ватсон? – спросил Холмс. Подобно кошке, он выгибал спину, греясь теперь у огня.

Единственное, что привлекло мое внимание в письме, – это стилистические погрешности, свидетельствовавшие о плохом владении его автора письменным английским, – наблюдение, которым я и не преминул поделиться с Холмсом.

– Кто он вообще такой, этот Макинсон?

– Насколько я помню, меня с ним самолично познакомил не кто иной, как друг наш Лестрейд. Малый этот приезжал в Лондон на семинар по внедрению теории бихевиоризма в практику работы правоохранительных органов. Вел он себя как человек вполне благовоспитанный.

– Видимо, так на него повлиял семинар, – заметил я.

– И это несмотря на полную нелепость этого мероприятия, – сказал Холмс.

Отойдя от огня, он весело потер руки, прежде чем вытащить из жилетного кармана часы и взглянуть на циферблат:

– Почти двадцать пять минут восьмого, Ватсон! – Положив часы в карман, он улыбнулся, потом сосредоточенно прищурился: – Ближайший пригородный поезд отходит от вокзала Кингс-кросс в десять часов четыре минуты. Я собираюсь успеть на него.

Я решил было воспротивиться, в полной мере ощущая всю бесполезность попытки, но Холмс уже повернулся и деловитым шагом направился к двери.

– Могу я попросить вас об одолжении, дружок? – бросил он мне через плечо. – Не возьмете ли вы на себя труд запаковать какую-нибудь подходящую одежду? Только, пожалуйста, не забудьте, что Йоркшир вовсе не принадлежит к числу мест с особо мягким климатом, тем более в это время года!

И с этими словами он, хлопнув дверью, скрылся в своей комнате.

Я взглянул на послание у меня в руках. Я никогда не уставал удивляться тому, какая малость способна была приводить моего друга в состояние крайней степени возбуждения и с какой быстротой достигал он этой степени. Черта столь же завидная, сколь и удручающая, ибо его прекрасное настроение в периоды занятости сменялось глубочайшей депрессией, когда в расследованиях образовывался перерыв. Временами Шерлок Холмс походил не столько на зрелого сыщика, сколько на наивного школьника, – так откровенны и ярки были все его реакции и душевные движения.

Я принялся собирать спальные принадлежности для нас обоих и одежду на несколько дней пребывания вне дома. С появлением Холмса мы тут же, без долгих разговоров, выбрались на холодную вечернюю улицу.