Сказки Амаду Кумба - Диоп Бираго - Страница 19

• Предыдущая
• 19/41
• Следующая

Многие деревни нашего края уже постепенно оправились после страшного падежа скота, какого не помнят даже древние старики. Но в Ламене никто из двадцатилетних так и не знал еще, как выглядит бык.

Конечно, Ламен — деревня далеко не такая старая, как Ньянгал, где когда-то (как поется в песне) путник увидел только:

Солома на кровлях ламенских хижин сменялась не столько раз, как в Ньянгале, и не столько раз перепахивались ламенские поля. Но кур давно уже ели в Ламене, а вот бык оставался неизвестен людям двух поколений.

В том году прошли обильные дожди, земля рожала щедро, саранча не опустошила ноля. И дети не забывали за своими играми стеречь просо от нахальных птиц.

А дубинки принудили Голо-обезьяну и все обезьянье племя оставить в покое поспевавший арахис.

И так как не один сородич Тиля-шакала уже лишился лапы в западнях, расставленных близ Ламена, Тиль, не желая рисковать, обходил подальше спелые и ароматные ламенские дыни.

Урожай в Ламене выдался на славу! Никто из ламенцев и не ожидал такого.

И вот решили они послать ослов с просом, маисом и арахисом в Ферло, где гоняют своп огромные стада кочевники-фульбе. Избыток пресыщает, и недаром говорится: «Сытому и за хлебом лень наклониться». Вот отчего фульбе, у которых много скота, почти не едят мяса, но очень любят просо, хотя в жизни не брали в руки мотыгу, чтобы обработать поле. Из проса они делают кус-кус, прибавляя к нему коровье молоко — парное, снятое или простоквашу.

Прошло три луны с тех пор, как ослы двинулись в путь по тропам, ведущим в Ферло. Сопровождали их самые сильные парии Ламена. Им дали наказ привести домой крупного семилетнего быка.

После Тонг-Тонга, дележа быка между главами семей, и самым древним старцам (увы, почти все они уже лишились зубов!), и людям пожилым, и тем, кто во цвете лет, предстояло вспомнить вкус свежего мяса. А молодым и подросткам, кому достанутся одни кости, предстояло узнать если не вкус, то хотя бы запах вареной или жареной говядины.

Еще в тот день, когда из деревни уходили ослы со своими погонщиками, Мор Лам мысленно облюбовал долю, которую возьмет себе на Тонг-Тонге: это будет нога, большой мясистый кусок с вкусной мозговой костью.

И с этого дня он не переставал поучать Аву, свою жену:

— Ты будешь варить мясо на медленном огне и как можно дольше, до тех пор, пока оно не будет таять во рту, как масло. И чтоб в это время никто и близко не подходил к моему дому!

Наконец парни вернулись из Ферло, ведя быка на веревке, привязанной к его правой задней ноге. Бык был великолепный — с могучими рогами, с шеей толстой, как ствол баобаба. Его подгрудок свисал до самой земли, а рыжая шерсть сверкала в лучах заходящего солнца.

Мор Лам похлопал быка по бедру, ловко увернувшись от удара копытом. Потом напомнил тем, кто будет делить, какую часть он выбрал. Потом пошел учить Аву, как варить кость: потихоньку, полегоньку и как можно дольше…

Дележ начался на заре, едва отзвучали слова утренней молитвы.

Не успели содрать с быка шкуру и отдать ее ребятишкам, чтобы соскребли все оставшиеся на ней волокна мяса, как Мор Лам уже получил свою долю и помчался домой. Заперев и забаррикадировав дверь, он отдал кость с мясом жене:

— Вари медленно, хорошенько, подольше!

Ава положила в котелок все, что нужно, чтобы мясо таяло во рту, чтобы оно дало крепкий, наваристый бульон, на котором так славно варится жирный кус-кус. А в кускус хорошо замесить в меру лало, сушеные листья баобаба, растертые в порошок, — тогда кус-кус легко проходит изо рта в желудок.

Ава поставила котелок на огонь, а котелок прикрыла крышкой.

Мор Лам растянулся на своей постели из веток и волокон коры, Ава присела на корточки у огня. Скоро дым поднялся до потолка. В хижине постепенно распространялся аромат мясного бульона. Он вытеснил запах дыма и защекотал ноздри Мор Лама.

Мор Лам приподнялся на локте и спросил жену:

— Где кость?

— Кость тут, — ответила Ава, приоткрыв крышку.

— Она поспевает?

— Поспевает.

— Закрой крышку и раздуй огонь! — приказал Мор Лам.

Все жители Ламена были очень набожны, и никто не пропускал часы молитвы. Поэтому Муса удивился, не увидев в тот день на второй молитве Мор Лама, своего брата по хижине, своего «бок-м’бара». Муса поклялся, что отведает говядину у Мор Лама, и пришел к тому, кто был ему больше, чем брат.

Братство по хижине крепче, чем братство по крови, тираничнее отцовской власти: оно заставляет человека подчиняться тем правилам, обычаям, законам, которые нельзя преступить, если ты достоин называться мужчиной и не хочешь покрыть себя позором.

В двенадцать лет, смешав на прохладной заре в ступке свою кровь с кровью другого мальчика, спев с ним «песни посвящения», выдержав одинаковые удары, поев из одного калебаса, становишься мужчиной одновременно с ним, в одном м’баре, «хижине мужчин», — и на всю жизнь делаешься рабом его желаний, пленником его забот, служишь ему больше, чем отцу и матери, братьям и дядьям.

Вот этим правом, данным ему обычаями, и решил воспользоваться и даже злоупотребить в день Тонг-Тонга Муса, «брат по хижине» Мор Лама.

«Он не съест эту ногу один, без меня!» — говорил себе Муса, стучась все сильнее и сильнее в ворота Мор Лама и все громче взывая:

— Эй, Мор! Это я, Муса, твой больше-чем-брат, твой бок-м’бар! Отвори!

Услышав этот стук и крики, Мор Лам быстро вскочил и спросил у жены:

— Где кость?

— Кость тут.

— Она поспевает?

Ава приоткрыла крышку и потрогала мясо:

— Поспевает.

— Так закрой крышку, раздуй огонь, а потом уходи и закрой дверь, — приказал муж. Взяв циновку, он постелил ее посреди двора в тени огненного дерева[27] и пошел открывать Мусе.

Нельзя же закрывать дверь перед носом у того, кто в нее стучится, тем более — у брата по м’бару. И вот Муса пошел с радостными и сердечными приветствиями, а Мор Лам в ответ лишь что-то недовольно пробурчал. И лицо у него сморщилось, как голый зад от холодного утреннего ветра. Муса растянулся на циновке рядом с Мор Ламом, который отдыхал, положив голову на колени жены.

Заглушая щебет птиц и даже хриплые крики попугаев, Муса болтал без умолку, — он одни поддерживал разговор. Говорил о том о сем, а больше всего о доброй поре их юности, желая осторожно напомнить Мор Ламу об их братстве, об его обязанностях бок-м’бара, — на тот случай, если Мор забыл о них или намеревался ими пренебречь.

Но Мор Ламу в тот день было, как видно, не до разговоров. Он отвечал только «да», «нет», «может быть», «иншалла», а чаще всего ворчал что-то невнятное, как и вначале, при встрече с Мусой.

Тень от дерева все укорачивалась, и ноги названых братьев оказались на жарком солнце.

Мор Лам сделал жене знак наклониться и прошептал ей на ухо:

— Где кость?

— Она там!

— Поспела она?

Ава поднялась, прошла в хижину. Она приоткрыла крышку котелка, потрогала мясо. Потом закрыла котелок, вернулась во двор, села и шепнула мужу:

— Она поспела.

Солнце постояло в зените, решая, вернуться ли ему назад или продолжать свой путь, и стало клониться к западу. Тени потянулись к востоку.

• Предыдущая
• 19/41
• Следующая