Волшебный витраж - Джонс Диана Уинн - Страница 39

• Предыдущая
• 39/52
• Следующая

Старик Джослин, который тогда был вовсе не старик, а мужчина слегка за пятьдесят, судя по всему, отправил Аделе сердечный ответ. В следующих десяти ее письмах, написанных за несколько лет, были либо дружеские просьбы дать совет, либо благодарность за помощь. А в следующем письме Адела уже сама давала совет Джослину. «Если этот зверь – Ваш мистер Браун, – говорилось там, – и вправду из тех – кто не ведает железа – запишите дословно – что именно он говорит – такие обведут Вас вокруг пальца при первой возможности – ужасные люди – но они бывают очень беспечны – оставляют лазейки – и тогда можно и самому их обмануть».

Еще два письма, а потом – грустная записка:

Мой дорогой Джослин —

Спасибо за доброе письмо с соболезнованиями по поводу смерти моего любимого Гарри Кейна – мне ужасно его не хватает – но я соберусь с силами – мне ведь надо растить мою дочурку Мелани —

Ваша

Адела

«Странно, – смущенно подумал Эндрю. – Будто без спроса лезешь кому-то в душу».

Он прочитал еще несколько писем. «Как Вы обходитесь с вуду? – я бы не стала вмешиваться – но у меня по улицам расхаживают их боги…» и «Не знаю – что она подмешивает в свои приворотные зелья – знаю только – что одна несчастная девушка покончила с собой». А потом вдруг: «Прошу у Вас совета по личному делу – насколько я знаю – у Вас дочь и вы не очень ладите – как мне быть с Мелани? – ей уже пятнадцать – и на меня она вечно сердита – или посматривает свысока…»

Эндрю вздрогнул: он-то думал, эта история не имеет к нему никакого отношения! А ведь Адела писала о его матери! Судя по дате на письме, это было спустя много лет после того, как его мама прекратила всякое общение с Джослином. Эндрю так и не узнал, что послужило причиной окончательного разрыва. Тогда он был выше этого – честолюбивый трудяга, только-только закончивший университет и корпевший над диссертацией… Точно! Это, наверное, было примерно тогда, когда его вдруг ослепила мысль о подлинной природе истории, то самое откровение, что натолкнуло его на решение написать книгу, которую он вот сейчас и пытается писать… Ладно, надо читать письма дальше.

После этого Мелани упоминалась в письмах очень часто. Вернулась домой пьяная. Вернулась домой под наркотиками, и Аделе чудом удалось уберечь ее от обвинения в наркоторговле. Все это время Мелани оскорбляла мать, как только могла. Адела просила совета по поводу дочери почти в каждом письме. Эндрю назвал бы Мелани пропащей, вот только почти все ее оскорбления подозрительно напоминали то, что его мать говорила о Джослине, с поправкой на пол конечно. «Суеверная старая карга!» – да-да, очень знакомо, как и «Ха-ха! Мамаша верит в феечек – вот дура!».

Возможно, Адела просто не понимала Мелани – была с ней слишком строга; вот и Эндрю давно подозревал, что Джослин плохо обращался с его матерью и вынудил ее все на свете делать ему наперекор. Мятежницы и революционерки. Обе.

А потом он дошел до письма, написанного тринадцать лет назад, в то самое время, когда Эндрю уехал на стажировку во Францию и временно потерял деда из виду.

Дорогой Джослин —

Спасибо – я сама привезу к Вам Мелани – но не останусь – пока я рядом – Вы с ней ни за что не найдете общего языка – уповаю – что все-таки найдете – поезд прибывает в Мелфорд в 2.15 —

С признательностью

Адела

«Значит, Мелани здесь побывала!» – подумал Эндрю. Интересно, помогло ли. Минуточку. Тринадцать лет назад?!

И точно, в следующем письме говорилось: «Да, Мелани, к сожалению, беременна – твердит, что это не мое дело – но по некоторым обмолвкам я подозреваю, что отец – тот самый Ваш одиозный мистер Браун – нет – нет – Вы тут ни при чем – нельзя же было не пускать девушку гулять в Ваши леса – я знаю, как он коварен – и знаю Мелани» …

У Эндрю возникло особенно острое чувство, что он без спросу лезет кому-то в душу, и он стал просматривать письма с удвоенной скоростью – или, скорее, дело было в том, что он словно бы украдкой подсматривал в конец детективного романа, надеясь поскорее узнать, кто убийца, а подобной несдержанности Эндрю всегда стыдился. Мелани сбежала от Аделы, и года два от нее не было ни слуху ни духу, а потом вернулась домой на последней стадии рака… «А ребенок – она назвала его Эйдан – считает, что это имя верно произнесет только тот, кто нужно – а у Эйдана вши и блохи – Джослин – я же не справлюсь!»

Едва Эндрю прочитал этот крик души, как Стейси постучала в дверь и пропела:

– Эндрю, можно войти?

– Да, конечно, – отозвался он, складывая письма обратно.

– Благодарю тебя, – сказала она – не из-за двери в каморку, а из-за распахнутых стеклянных дверей в сад. – Ты же знаешь, мы не можем войти без приглашения.

Это была не Стейси.

Это была не Стейси, хотя сходство бросалось в глаза. На ней было длинное воздушное зеленое платье, того самого зеленого цвета, что и платье на Стейси в тот день. И волосы отливали золотом ярче, чем у Стейси, и длинными локонами ниспадали на плечи. Глаза были большие, зеленые, чуть раскосые и лучились сильнее, чем у Стейси, и когда она улыбнулась Эндрю, у него закружилась голова – как случалось иногда, когда ему улыбалась Стейси. Она была прекрасна. Это была не Стейси – но она была так похожа на нее, что Эндрю сразу понял: вот он, двойник Стейси из мира тех, кто не ведает железа. Он сдернул очки и снова поглядел, как она, грациозно покачиваясь, движется на него. На ней был толстый слой приворотных чар, словно грубо наложенная косметика, только с головы до пят, но она все равно была прекрасна и все равно была очень похожа на Стейси.

«С чего она взяла, что ей нужны приворотные чары?» – раздраженно подумал Эндрю. А вслух спросил:

– С кем имею честь?

Она приблизилась и оперлась о пианино – и приняла при этом позу, подчеркивавшую все изгибы и округлости. Больше всего она напомнила Эндрю звезд эстрады пятидесятых годов. Старлетка, подумал он. Третьесортная.

По комнате плыл аромат ее духов – густой, пьянящий, словно майский цвет пополам с манго. А голос, когда она заговорила, был нарочито хрипловатый, и в нем слышался смешок.

– С королевой Титанией, с кем же еще, – сказала она. – Красавчик. – И послала ему воздушный поцелуй с прелестных розовых губок.

Эндрю поморщился.

– Тогда уходи, – велел он. – Я занят.

Прелестные губки надулись.

– Красавчик, да неужели ты меня прогонишь и даже не спросишь, зачем я пришла?

– Я и так знаю, – ответил Эндрю. – Тебе нужен Эйдан.

Вот будет скверно, пронеслось у него в голове, если Эйдан сейчас ворвется сюда вместе с Рольфом, – правда, в этом не было бы ничего удивительного, не везет так не везет. Он скрестил пальцы на той руке, в которой держал письма Аделы Кейн, и загадал желание: пусть Эйдан будет от этой комнаты как можно дальше – и как можно дольше.

– Конечно, он самый, – промолвила Титания. – Я не виновата. Мальчик для меня – единственная возможность надавить на супруга. Я же не сделаю Эдриену ничего плохого. Просто заберу – без всякого насилия! – и спрячу где-нибудь, где Оберон никогда его не найдет. Понимаешь, если Оберон его разыщет, то сразу убьет.

И она поплыла на Эндрю, глядя на него огромными-преогромными водянисто-зелеными глазами. Эндрю прямо видел, как на него накатывают волны приворотных чар. Без паники, подумал он. Подобное с ним частенько проделывали студентки. Эндрю знал, что у него репутация очень жестокосердного преподавателя. Девицы прибегали к нему с ненаписанными курсовыми, одетые эффектно, но скудно, и картинно рыдали, и картинно ломали руки, и строили ему глазки, и говорили всякие слова, и ему удавалось оставаться совершенно безучастным. Похоже, у него к этому был своего рода талант.

• Предыдущая
• 39/52
• Следующая