Проклятие вождя - Мэрфи Уоррен - Страница 17

• Предыдущая
• 17/30
• Следующая

Затем Римо вывел Валери из темного, запертого на ночь музея и привез в гостиницу на углу Пятьдесят девятой улицы и Коламбус-Серкл, где они остановились с Чиуном. Там он провел рукой по ее горлу, и к ней вернулся голос.

Чиун сидел посреди гостиной, а Бобби Делфин отрабатывала удар справа, стараясь, чтобы ракетка била по воображаемому мячу.

— Ты тоже пришла брать уроки тенниса? — спросила она у Валери.

— Мир сошел с ума! — взвизгнула Валери.

— Замолчите, или вы снова лишитесь голоса, — предупредил Римо.

— У них потрясающая система, — успокоила Бобби встревоженную Валери. — По мячу ударяешь не ты, а сама ракетка.

Валери начала тихо плакать. Она бы, конечно, предпочла громко рыдать, но ей не понравилось быть безголосой.

Римо заговорил с Чиуном. Он рассказал ему про камень и про необычную манеру держать нож, и еще про неожиданную радость Уиллингэма, когда его спросили, где находится штаб племени актатль.

Чиун на мгновение задумался.

— Этот безумец Смит поставил нас на грань катастрофы.

— Ты считаешь, что надо спасаться бегством?

— Время бежать уже прошло — наступило время атаковать. Вот только сделать этого мы не можем. А обрадовался он вопросу о штабе потому, что у них просто его нет. Мы противостоим самому худшему из врагов — бесформенному нечто.

— Но ведь если это нечто неизвестно нам, значит, и мы неизвестны нашим врагам.

— Возможно, — отозвался Чиун — Давным-давно, много столетий назад, как ты бы сказал, жил Мастер, который вдруг на долгие годы исчез. Про него говорили, будто он отправился в новый мир, но этому не очень верили — считали преувеличением.

— Ну и?..

— Я должен порыться в памяти — может, найду что-нибудь, что сможет нам помочь. — Он погрузился в молчание и замер.

— Теперь мне можно говорить? — спросила Валери.

— Нет, — ответил Римо, и она снова начала плакать.

Римо посмотрел в окно на ночные огни Центрального парка. Все шло прекрасно, пока не появился Уиллингэм. Когда выходишь на организацию, хочется добраться до самой верхушки. И вовсе не ожидаешь, что кто-то вдруг убьет себя, когда ты идешь к своей цели, и вырвет из цепочки столь необходимое звено.

Он отошел от окна. Чиун часто предупреждал его, что много думать вредно, иначе от широкого охвата событий мозг переключится на сиюминутные проблемы.

Вот и вышло так, что он не заметил бинокля, наведенного на окна его номера. Не увидел он и того, как какой-то человек вскинул было винтовку, а потом опустил.

— Я не промахнусь, — бросил стрелок своему спутнику. Дело происходило через улицу, в комнате, выходящей на окна Римо.

— Уиллингэм тоже так думал, однако этот парень вышел из музея, а Уиллингэм нет, — ответил его спутник.

— И все равно, я не промахнусь.

— Лучше подожди, пока мы попадем к нему в номер. Нам нужно его сердце. Вот только дождемся условного сигнала.

Сокрушительный провал в Музее естественной истории был во всех деталях описан старшему вице-президенту отделения фирмы по производству компьютеров в Париже. Рю-Сен-Жермен.

Месье Жан-Луи де Жуан, вице-президент по вопросам корпоративного развития международной информации и исследований, кивнул, изображая такую заинтересованность, какую только могло изобразить его благородное лицо с тонко вылепленными чертами. Дядюшка Карл, представитель немецкой ветви родни, всегда был довольно странным, и с ним требовалось проявлять максимум терпения. Жан-Луи действовал, подчиняясь инстинкту и демонстрируя вежливость, вбитую в него гувернанткой. Этого же требовала от него и матушка, которая любила говорить, что родню не выбирают, а вот манеры можно приобрести.

Итак, Жан-Луи покорно слушал обо всех нанесенных увечьях и о двух отвратительных американцах, один из которых при том еще и азиат, а сам обдумывал, какие изменения он внесет в работу исследовательской группы, поставленной в тупик компьютерной проблемой.

Время от времени он поглядывал в окно на улицу Сен-Жермен с ее ресторанами и книжными лавками. Он всегда считал университетские годы лучшими днями своей жизни, а поскольку он занимался исключительно умственным трудом, который все равно где выполнять, фирма позволила ему выбрать место для офиса и даже обставить его по собственному вкусу. Мебель сочетала в себе черты периода правления Наполеона и китайский стиль. Нарядные позолоченные предметы столь различных эпох хорошо сочетались между собой. Мать называла это безвкусицей.

Дядюшка Карл восседал на стуле, игнорируя выступающую вперед центральную часть сиденья, которая в свое время позволяла мужчинам усесться, расставив ноги и удобно расположив шпагу на коленях. В этот чудный осенний день дядюшка Карл потел, как кровяная колбаса, и Жан-Луи мечтал, чтобы он предложил прогуляться. Тогда можно было бы пойти в сторону Инвалидов, где похоронен Наполеон и все те, кто ввергал прекрасную Францию в одну кровавую войну за другой. Дядюшка Карл обожал подобные вещи. Хотя он частенько бранил все европейское и скатывался на какую-то южноамериканскую чушь. Что было странно, поскольку дядюшка Карл был убежденным нацистом и даже воспользовался семейными связями, чтобы избежать скамьи подсудимых в качестве военного преступника. К счастью, кузен Джеффри был генерал-лейтенантом в штабе фельдмаршала Монтгомери, а дядя Билл служил в американском Бюро стратегических служб.

Во времена оккупации Парижа нацистами Жан-Луи был подростком, и, хотя кузена Мишеля разыскивали как руководителя партизан, семья Жана-Луи спокойно пережила оккупацию — согласно некому приказу, исходившему из немецкого генерального штаба.

Как любила говаривать матушка, семью не выбирают, и до сих пор Жан-Луи мало задумывался над проблемами семьи — пока дядюшка Карл не произнес этих странных слов:

— Так что теперь все в твоих руках, Жан-Луи Рэпаль де Жуан.

— Дорогой дядюшка, что в моих руках? — удивился Жан-Луи.

— Наши надежды, наши судьбы, наша честь, сам вопрос нашего выживания.

— Ах, да, очень хорошо, — сразу согласился Жан-Луи. — А не выпить ли нам кофе?

— Ты меня внимательно слушал?

— Да-да, конечно. Ужасное происшествие. Жизнь порой так жестока!

— Уиллингэма больше нет с нами.

— Это того, с бледным лицом, который работал в музее?

— Он был главным жрецом.

— Чего? — поинтересовался Жан-Луи.

Лицо дядюшки Карла приобрело пунцовый оттенок, и он обрушил большой толстый кулак на тонкую кожу стола восемнадцатого века. Жан-Луи моргнул — дядюшка Карл почему-то впал в ярость.

— Разве ты не знаешь, кто ты такой? И что представляет из себя твоя семья? Откуда мы происходим? И никогда не слышал о наших корнях?

— У нас был какой-то очень-очень великий дядя, который какое-то непродолжительное время жил в Южной Америке. Ты это имеешь в виду? Пожалуйста, не сердись. Может, выпьешь немного анисовой настойки?

— Жан-Луи, признайся, только честно...

— Да, дядюшка Карл.

— Когда ты был еще ребенком и мы гуляли с тобой, а я рассказывал тебе о твоих предках, ты меня внимательно слушал? Мне нужен честный ответ.

— Дядюшка, ты же знаешь детей.

— Говори правду!

— Нет, дядюшка Карл. Я любил гулять с тобой потому, что ты, как немец, мог купить самые лучшие пирожные. А я так мечтал о шоколаде.

— А рукописи, которые я тебе давал?

— Должен признаться, я рисовал на них. Бумаги в то время было так мало, дядюшка Карл.

— А помнишь ли ты имя нашего сокровища? Нашего общего достояния?

— Ты имеешь в виду камень? Уктут?

— Да. А его настоящее имя?

— Забыл, дядюшка Карл.

— Понятно, — сказал Карл Йоханн Либенгут, президент Баварской компании по производству электронного оборудования. — Значит, ты принимаешь меня за немецкого дядюшку французского племянника и думаешь: какой сегодня чудесный день, а этот сумасшедший дядя толкует о какой-то смерти в Нью-Йорке? Я прав?

— Ты слишком огрубляешь мои мысли.

• Предыдущая
• 17/30
• Следующая