Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/72
• Следующая

– Согласен, если это каким-то образом поможет мне доказать свою невиновность, – ответил Журайский и перевел настороженный взгляд на Вавилова, который развернул тючок и выложил на диван гимназические брюки, шинель и давно не чищенные сапоги с порыжевшей колодкой. Один из них действительно просил каши.

– Одевайтесь, Журайский, – приказал ему Вавилов, кивая на одежду.

Гимназист подошел к дивану, взял в руки брюки и сюртук и вдруг, скривившись в брезгливой гримасе, отбросил их от себя.

– Как их надевать! Они же в крови! И пахнут отвратительно!

– А вы что ж хотели, – удивился Тартищев, – чтоб они французским одеколоном благоухали? – И приказал: – Не капризничайте! Вы не барышня, чтобы носом крутить! Может, это ваша единственная возможность открутиться от виселицы.

– От виселицы? – Журайский побледнел, и сапоги с громким стуком вывалились из его рук. Он почти упал на стул и обвел сыщиков растерянным взглядом. – Почему от виселицы?

– Потому, милейший, что согласно статье 632 полевого Военно-уголовного уложения убийство жителей наказывается смертью через повешенье, а статья 635 того же уложения гласит, что нападение с оружием на безоружного жителя, жену его и детей также наказывается смертной казнью. Так что ваши преступные деяния, Журайский, вполне под эти две замечательные статьи попадают, – объяснил Вавилов и подал ему одежду. – Поэтому в ваших интересах забыть о фанаберии и всеми силами помогать дознанию. Выбирайте, кусок мыла и веревка или рванина, от которой, может, и смердит, но...

– Хорошо, хорошо, я надену, – не дал договорить ему Журайский и принялся торопливо одеваться. Шинель, как и гимнастерка, была ему узкой в плечах, а обшлага рукавов были вершка на три выше запястья. Брюки доходили до середины голени, но если их заправить в сапоги, то они могли смотреться вполне прилично.

Иван окинул Журайского критическим взглядом.

– Вы что ж, и вправду еще в прошлом году эту форму носили?

Тот смущенно улыбнулся.

– Я за год вырос на полфута. Матушка схватилась за голову. Пришлось не только форму шить заново, но и шинель заказывать. Все это обошлось ей в копеечку.

– Ну-ну, – Вавилов обошел вокруг него, потом подергал за пуговицы на шинели. – А ведь недавно пришивали. Да и пуговицы новехонькие, будто только что из галантерейной лавки. Сами пришивали или матушка?

Журайский с недоумением посмотрел на него и пожал плечами.

– Понятия не имею. – И спохватился: – А зачем их было пришивать? Матушка, я знаю, старые пуговицы еще в прошлом году срезала на тот случай, если какая вдруг на новой форме потеряется. – И убежденно добавил: – Нет, не могла она новые пришить. Если бы понадобилось, она бы непременно старые нашла и пришила.

– Допускаем, что пуговицы вы не пришивали, – сказал Тартищев, – но что ж вы медлите, сапоги не надеваете?

Журайский поднял сапоги за голенища и с большим сомнением оглядел их. Потом опустился на стул и принялся натягивать сапог на правую ногу. Лицо его перекосилось от напряжения, покраснело, но сапог он надел. Второй также натянул с явным усилием, но в носке, где подошва заметно отставала от головки сапога, пальцы вылезли наружу.

– Пройдитесь, – приказал Вавилов.

Журайский сделал несколько шагов по кабинету, но с явным усилием.

– Что такое? – поинтересовался Тартищев.

– Жмут, – скривился Журайский, – да и ссохлись порядком.

– Что ж, разувайтесь, – приказал Вавилов.

Журайский, пытаясь выполнить его приказ, уперся носком правого сапога в задник левого, но безуспешно. Тогда он попытался помочь себе руками, но тоже без особого результата. Он беспомощно посмотрел на Вавилова.

– Не получается. Туго очень.

Тогда Алексей обхватил его под мышки, а Вавилов с трудом, но стянул с Журайского оба сапога. Тартищев молча наблюдал за ними.

Алексей внимательно осмотрел подошву рваного сапога и спросил Журайского:

– Вы носки меняли после того, как пришли от Ушаковых?

– Нет, не успел, – посмотрел он с недоумением на Алексея. – Вы ж меня ночью подняли, какие были рядом, те и надел.

– Снимите носок, – приказал ему Алексей.

Журайский повиновался, но чувствовалось, он не понимает, зачем вдруг самому молодому сыщику вздумалось рассматривать его ноги.

– Ноги на ночь мыли?

– Н-н-нет! – произнес заикаясь Журайский.

– Вот видите, – усмехнулся Вавилов, – оказывается несоблюдение личной гигиены тоже может кой-какую пользу принести.

Он присел на корточки рядом с Алексеем и тоже занялся созерцанием голой ступни гимназиста. Оба сыщика самым внимательным образом осмотрели пальцы, пятку, подошву, потом столь же тщательно исследовали вторую ногу. Тартищев с возросшим интересом наблюдал за манипуляциями своих агентов. Наконец не выдержал:

– Ну что?

– Минутку. – Вавилов взял Журайского под локоть, вызвал конвойного и, передав ему гимназиста, приказал: – Пусть подождет за дверью, пригласим, когда снова потребуется.

Журайский обвел их по-прежнему ничего не понимающим взглядом и, как был, в одних носках вышел из кабинета Тартищева.

Алексей достал из кармана носовой платок, плеснул на него из графина и тщательно протер ладони и каждый палец в отдельности. Потом опустился на стул и кивнул на дверь, за которой скрылся Журайский.

– Парень, похоже, не врет. Не убивал он Ушаковых. Конечно, это слабое доказательство, и суд вряд ли примет его во внимание, но если Журайский в тех же самых носках, в которых был в день убийства, то один из них должен пропитаться кровью сквозь дыру в сапоге. Кроме этого, должны остаться частицы засохшей крови между пальцами и под ногтями. Как показало обследование, таковых следов не наблюдается ни под самим носком, ни на ноге.

– А если он все-таки поменял носки и вымыл ноги? – усмехнулся Тартищев.

– Если бы он поменял носки, то снял бы их сразу с сапогами. И так бы в сапогах их и оставил. Великое удовольствие ходить в носке, насквозь пропитанном кровью, – Вавилов скорчил брезгливую гримасу. – И если Журайский убийца, он бы поступил именно так. Вы заметили, с каким отвращением он смотрел на шинель и штаны?

– Помимо этого еще одно существенное замечание, – сказал Алексей. – Сапоги тесные, ссохшиеся. Журайский с трудом их надел, а снять без посторонней помощи и вовсе был не в состоянии. А ведь ему надо было в них пройти некоторое расстояние, затем уйти, чтобы переобуться, а в промежутке тоже какое-то время находиться в них, бегать, переходить быстро из комнаты в комнату. В таком случае не обошлось бы без потертостей и даже мозолей, а у него ноги чистые, как у младенца.

– Правда ваша, господин хороший, – склонился в шутливом поклоне Вавилов, – но мозоли в нашем деле вещь сомнительная. Военно-полевой суд в мозоли наверняка не поверит.

– В том-то и дело, – вздохнул Тартищев и взглянул на часы. – Корнеев что-то задерживается...

И тут, словно по заказу, распахнулась дверь и на пороге вырос улыбающийся Корнеев. Сняв картуз, он поздоровался со всеми и обратился к Тартищеву:

– Разрешите доложить, Федор Михайлович! Гостей и посетителей Ушаковых, что побывали у них за последние три дня, я проверил. У всех без натяжек – полное алиби, но я все ж попутно одного паренька нашел, подмастерье у сапожника. Он в сторожке у своего дядьки квартирует, дворника соседнего с Ушаковыми дома. В тот день он к сапожнику в будку не пошел по причине того, что порезал палец, и он у него сильно загноился. От нечего делать спал парнишка да на улицу пялился, спал да пялился...

– И чего ж такого хорошего он напялился? – не выдержал Вавилов.

– Ну, во-первых, он видел, что какой-то молодой человек уходил от Ушаковых. Говорит, где-то часов в пять вечера. Сразу же после того, как от дома отъехала коляска, видимо, та самая, с кучером и горничной. В дом больше никто не заходил и не выходил. Вот только около шести часов вновь появился человек в шинельке, но во второй раз парнишка видел его со спины, и поэтому несколько сомневается, тот же самый или другой какой, – пояснил Корнеев и посмотрел на Тартищева: – Может, опознание проведем? Покажем ему человек трех со спины, авось узнает...

• Предыдущая
• 15/72
• Следующая