Описание Отечественной войны в 1812 году - Михайловский-Данилевский Александр Иванович - Страница 104

• Предыдущая
• 104/209
• Следующая

К вечеру оказавшийся в разных местах огонь, при поднявшемся вдруг порывистом ветре, соединился в один огромный, неизмеримый пожар. В полночь вокруг всего Кремля ничего не было видно, кроме извивавшегося в воздухе под облаками пламени. Среди противоположной борьбы стихий, ветра с огнем, настали ужасы природы, и всепожирающее пламя, сквозь черные тучи клубящегося дыма, устремлялось на поглощение Кремлевского дворца, оскверненного присутствием пришлеца. Со вступлением Наполеона в Кремль огонь еще более ожесточался и истреблял все, что могло служить пищей или добычей врагам. Ночью с 3-го на 4-е число пожар достиг высочайшей степени и нарушил равновесие атмосферы. Рассвирепевший вихрь носил во все стороны горящие головни и пламень. Огонь лился с церквей на дома, с домов на церкви. Буря и огонь рвали кресты с храмов Божиих. Растопленные металлы текли по улицам, как лава. На Москве-реке горели мосты и суда. Гибли сокровища наук и художеств, запасы торговли и промышленности, памятники искусств и изобретения роскоши, горели общественные здания, древние палаты Царей, Патриархов, Святителей, разрушались жилища мирных граждан, пылали храмы Господни! Остатки веков минувших и произведения времен новейших, гробы праотцев и колыбели настоящего поколения – все было пожираемо огнем; неприкосновенными остались только честь и свобода Государственные! Неприятели и Русские, очевидцы пожара, уподобляли Москву огненному морю, вздымаемому бушующими ветрами. Яркий свет, разливавшийся в окна дворца, неоднократно прерывал сон Наполеона. Он выходил на балкон, смотреть на сверкавшие волны. Пораженный зрелищем столицы, тонувшей в огне, он взывал: «Москвы нет более! Я лишился награды, обещанной войскам!…Русские сами зажигают!…Какая чрезвычайная решительность! Что за люди? Это Скифы!» Вся армия неприятельская разделяла изумление своего вождя [320] . Палящий жар согнал Наполеона с балкона; он не мог даже стоять у окон: стекла трещали и лопались. Головни начали падать на Кремль; несколько раз загорался арсенал. Лично для Наполеона опасность ежеминутно умножалась, тем более что патронные ящики гвардейской артиллерии, расположенные на Кремлевских площадях, подвержены были взрывам. Гвардия стала в ружье. Бывшие с Наполеоном, Вице-Король, и командовавшие гвардией Лефевр и Бессьер, упрашивали его выехать из Кремля за город. Он долго не соглашался и наконец приказал своему наперснику, Бертье, взойти на Кремлевскую стену и ближе обозреть пожар. От жестоких порывов ветра и редкости воздуха Бертье едва устоял на стене и поспешно возвратился донести, что все находившиеся в Кремле подвергаются неминуемой опасности сгореть живьем. Выслушав его, Наполеон все еще не хотел выехать из Кремля, доколе Бертье не убедил его в необходимости удалиться, сказав: «Если Кутузов вознамерится атаковать стоящие около Москвы войска, то Ваше Величество будете отрезаны от армии огнем» [321] . Тогда только решился Наполеон переехать в Петровский дворец. 4 Сентября, в два часа пополудни, он отправился из Кремля, оставя там для содержания караулов один батальон гвардии. Он не мог следовать ближайшей дорогой по Тверской, потому что и эта часть города горела. С оглушающим треском обрушивались кровли, падали стены, горевшие бревна и доски; в разные стороны летали железные листы с крыш. Пламя крутилось в воздухе над головой Наполеона; пылающие бревна и раскаленные кучи кирпичей преграждали ему дорогу. Он шел по огненной земле, под огненным небом, среди огненных стен. Видя невозможность бороться с стихией, он воротился и принужден был избрать дорогу, по которой входил в город. Вся окружавшая Наполеона толпа, перебираясь через огненный лабиринт, добралась наконец до Арбатской части и Дорогомиловской ямской слободы, откуда поехала вправо, вверх по Москве-реке, на плавучий мост при Хорошеве, а потом мимо кладбища Ваганькова открытым полем. В Петровском дворце жил Наполеон четыре дня, а между тем несчастная Москва была позорищем неслыханных злодейств. С прежней лютостью свирепствовали пожары до 7 Сентября и начали утихать 8-го числа. Посреди пламени совершались разбои, душегубство, поругание церквей. Не пощажены ни пол, ни возраст, ни невинность, ни святыня. Грабеж и пожар шли в уровень. В неприятельской армии исчезли узы повиновения; корысть соединяла генерала с простым солдатом [322] . Вооруженные мечом и пламенем, упоенные крепкими напитками и злобой, неприятели бегали по длинным улицам, пустырям и осиротевшим домам, стреляли в здания и окна, губили все тяжелое, уносили все драгоценное и легкое. Обагренные кровью, с ружьями в руках и махая обнаженными тесаками и саблями, они нападали на жителей, терзали их, отнимали последнее достояние, даже кресты, возлагаемые при крещении, оценяя в них только золото. Огнем, бурей, грабительством разрозненные члены семейств отыскивали и не находили друг друга. Отцы и матери кидались в пламя для спасения погибавших детей и сами сгорали. Жалостные вопли их заглушались завыванием вихря и обрушивавшимися домами. Трепетавшие от ужаса, изнемогавшие от голода, ран, пламени, задыхавшиеся от дыма, осыпаемые искрами и головнями, жители спасались из одного места в другое, отыскивая приют. Не обретая пристанища под заревом раскаленного неба, Москвичи, перенося одинаковую участь, встречались там, куда редко, может быть, никогда не заносили ноги. Солодовенные овины, погреба, подвалы были ими наполнены, но и в сих убежищах только на короткое время могли они предостеречь себя от огня и меча неприятелей, которых страшились, как лютых зверей [323] . Во всяком другом положении жизни, сколь ни тягостно было бы оно, можно найти облегчение и отраду в советах, помощи и утешении ближних, но наши соотечественники не имели и этого облегчения. Невозможно было найти его там, где все страдали. Неприятели, открывая сокровенные убежища, вытаскивали оттуда Русских силой, водили их во внутренность пылавшего города, по обгорелым домам и церквам и заставляли показывать богатейшие. Дорожа уцелевшими от огня остатками ценных вещей, с не меньшей алчностью кидались они на продовольственные запасы, потому что мучились смертельным голодом. Последний кусок хлеба вырывали они у жителей, навьючивали их рожью, мукой, овсом, картофелем, капустой, похищенными вещами, принуждая их переносить тяжести с одного места на другое, по мере того как дома делались добычей пламени. Как животных, впрягали они жителей в повозки, сопровождая каждый шаг ударами.

Упадавших под бременем ноши, изъязвленных, полумертвых били, топтали ногами, таскали по земле, доколе жертвы их варварства не лишались чувств.

Повсюду раздавались стоны изнемогавших от ран, вопли обруганных, умиравших жен, во храмах Божиих ржание коней, крик и проклятия разъяренных грабителей, треск падавших стен и железных листов, летевших с крыш, стрельба из ружей и пистолетов. Между дымившимися бревнами, на раскаленном прахе лежали сожженные части человеческих трупов и лошадей; окрест были развалины, а на них кровавые жертвы. Благочестивые, сединами украшенные священники, в облачении, с крестом в руках, чем надеялись воздержать извергов, при дверях церквей падали от острия меча. По телам их вбегали неприятели в средину церквей, срывали, разметывали по полу и попирали ногами иконы, украшения престолов. Конечно, от сотворения мира ни один изверг так не бешенствовал на земле, как шайки Наполеоновы в Москве. Конечно, во многие тысячелетия не было еще ни одного дня, в который солнце было бы свидетелем таких злочестий, ни одной ночи, мрак коей сокрыл столько преступлений. Не осталось закона нравственного и гражданского, ни одного обряда священного, над коим не поругались враги, преступления, которого не соделали, лютости, которой не привели в действие. Орды диких возымели бы более чувства, нежели так называвшиеся просвещенные Европейцы. Врываясь в Россию, Монголы и Татары чтили храмы нашего Бога: рука Азиатского языческого воина не прикасалась к святыне их, но в наше время мы видели Христиан, грабивших, осквернявших церкви Христовы.

Прошло более четверти века, а вопрос о причинах пожара Московского еще не решен. Наполеон в своих бюллетенях отклонял от себя вину в сожжении столицы. То же самое подтверждал он несколько раз на уединенной скале Св. Елены, где медленно умирал, терзаемый воспоминаниями о потерянном величии и грустным сознанием в ничтожестве своих усилий против России, виновницы его падения. Книги, журналы, все типографские станки, в 1812 году подвластные Наполеону, провозгласили зажигателем Русское Правительство, и орудием его выставляли Графа Ростопчина. Наполеон и его клевреты говорили о сей выдумке с такой уверенностью, подобрали столько правдоподобных доказательств, что никто не сомневается в их вымышленных показаниях. Поверили еще и потому, что видели, как в роковом борении с Наполеоном не жалела Россия ничего для своего спасения, от которого зависела участь Европы. У нас, во время войны, слагали вину в зажигательстве на неприятелей, а ныне мнения о Московском пожаре разделены и колеблются. Обозрим происшествие с разных сторон, после него нетрудно будет вывесть справедливое заключение и единожды навсегда определить истину.

• Предыдущая
• 104/209
• Следующая