Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна - Страница 61
- Предыдущая
- 61/61
Я не видела, какпрощались с Шариком его бывшие хозяева. Может, не было никакого прощания. Но навернякаШарик чувствовал - в его жизни происходит что-то трагическое, роковое. Оностаётся совсем один в большом доме, вдавленном в гору, под лестницей, и отнынев его жизнь войдёт ещё одно слово - «одиночество». Только он не научился егопонимать, потому что произносить-то слово некому. Люди уехали. Он остался.
Жалостливыесоседи кидали ему куски, да только после войны каждому куску в домах счёт. -Пойдём, Шарик, на море-Сегодня опять чудесный день. Как хорошо после московскойизмороси порадоваться тёплому песку и спокойной морской волне. Сажусь враскладное кресло. Шарик ложится рядом, слегка прижавшись к моей ноге.Запускаю руку в его прогретую солнцем шерсть. Шарик поднимает голову,благодарно заглядывает в глаза. Сейчас я порадую его ещё больше:
— А знаешь,Шарик, завтра к нам приезжают гости. Они будут жить здесь целых три недели,ходить с тобой на море, баловать косточками. Пойдём, у нас много дел. Надосварить борщ, проветрить комнаты, помыть полы. Ты рад, Шарик?
Шарик рад. Онбежит чуть впереди меня, изредка оглядываясь. Гости - это хорошо. Но он даже непредставляет - насколько...
У них былипрекрасные имена - Елена, Ольга, Алла, Лариса. Шарик быстро разобрался, ктоесть кто, и полюбил их разом. А уж они-то его! Старые добрые времена вернулись.Ущелье расцвело яркими футболками, шляпами с лентами, воздушными юбками, звонкимсмехом. А ещё запахами! Как пахли, ну прямо умопомрачительно, блинчики с мясом,как ласково ложились на язык маленькие кусочки копчёного сала, щедро бросаемыеШарику. А сулугуни! Прекрасные гостьи очень любили по утрам пить кофе с этим сыром.Шарик ложился поодаль, ждал. Они были великодушны, добры, красивы. Он полюбилстремительную походку Аллы, бархатные Еленины глаза (только зачем она прячетих под очками?) Ему нравился спокойный, нежный Ольгин голос, а у Ларисы былиочень ласковые руки. Жизнь Шарика крутанулась в забытое им прошлое, в то, довойны. Один раз он ушёл с ними далеко, не рассчитал силы, устал, но не хотелпоказывать вида. Шёл, еле плёлся на старческих ревматических лапах. Девушкилегко прыгали с камня на камень, а он соскальзывал. Тогда Лариса взяла его наруки, перенесла через преграду. Стыд проступил на стариковской собачьей морде.Так и вернулся с прогулки -понурый, виновато лёг под лестницу. Думал, они будутсмеяться, но до чего великодушные и благородные люди! Целую миску ухи поставилиперед ним, будто ничего и не произошло. Шарик молодел день ото дня, апрекрасные благодетельницы уже считали дни до отъезда. Он всё понял. Подъехаламашина, стали выносить вещи, Шарик под шумок ушёл в горы: долгие проводы -лишние слёзы. Уехали.
- Развемало уезжали в твоей жизни, Шарик?
Много. Всех неупомнишь. Люди менялись. Мелькали лица, купальники, полотенца. И он не томилсяпрощанием, не уходил горевать в горы. Знал - придут другие, курортная кутерьмаопять закрутит в весёлом своём хороводе. Здесь же понимал: он остаётся один.
- Нет, Шарик, неодин, со мной. Я ещё поживу в доме, у меня впереди целая неделя.
Я щедро получалаот Шарика не принадлежащую мне любовь. Казалось, он обвинял себя в том, чточем-то обидел прекрасных дам и они уехали. Но чем? Он так старался! Бережнобрал из рук кусочки инжира, тихонько открывал ворота, чтобы не скрипели, аночью охранял их покой. Теперь я стала для него единственной ниточкой,связывающей с той жизнью. Он держался за неё, понимал - ниточка тоненькая,вот-вот оборвётся.
...Я прошла подому, проверила, везде ли закрыты окна. Выгребла из камина золу, хранящуюпамять тихих и неповторимых каминных вечеров. Собрала в одну комнату старыепледы и одеяла. Шарик лежал под лестницей и всякий раз, когда я проходила мимо,тревожно приподнимался. Вчера вечером мы последний раз были с ним на море. Онне пошёл в воду, как я ни заманивала. А когда я, искупавшись, села в своёлюбимое раскладное кресло, позволил себе то, чего не позволял никогда. Подошёлсовсем близко, положил мне на колени голову, стал смотреть в глаза. Господи,как же защемило сердце! Этот старый пёс боялся предательства и - ждал его. Нехотел, не хотел верить...
За мной приехаламашина. Вещи мои уже в ней. Выхожу налегке, открываю калитку. Шарик ковыляетза мной, спешит, машет хвостом. Его сбивает с толку отсутствие в моих рукахтяжёлой сумки. Мы идём на море? Ну конечно, мы идём на море! Он весело семенитвпереди меня, то и дело оглядывается. На море, на море! Надо ловить момент, ато зарядят дожди, не искупаешься. А пока плавай, загорай, чем тебе плохоздесь, в этом доме. И мандарины уже золотятся боками, и хурма свисает -спелая, прекрасная хурма. На море! И я с тобой. Я с тобой, не бойся. Я тебя вобиду не дам. Да, я не молод, но ещё не совсем затупились мои знаменитые клыки.
-Я не на море, Шарик, я не на море...
Он не хочет меняпонимать. Перебегает дорогу, его лапы уже коснулись тёплого пляжного песка. Ая... Я сажусь в машину. Он оглядывается, в недоумении поджимает хвост. Так истоит вполоборота с поджатым хвостом, один на огромном пустынном пляже.
Шарик. Курортныйпёс, не научившийся сносить предательства.
-Поехали, поехали поскорее...
Был понедельник.Едва выехали из Пицунды, ветер с моря, холодный, неприятный, солёный, сталстегать ветровое стекло дождевыми каплями. Крошечный жёлтый листик прилепился кокну - грустный привет подоспевшей вовремя осени. Солёный ветер с моря.Наверное, и там, под лестницей пустого дома, не скрыться от него, как нескрыться от старости и горечи утраченных иллюзий. Я успокаиваю себя тем, чтопросила, очень просила соседей подкармливать брошенного пса. Что ещё могла ясделать для него? Только почему так ноет сердце, когда по моим московскимокнам стучит дождь, и ветер, пригибающий рябины во дворе, кажется солёным? Воти ещё один понедельник. Отрываю календарный лист и неспокойное сердце -верныйпризнак взбудораженной совести - тихонько щемит. Эта боль терпима, она неопасна, но она всегда со мной. И быть ей со мной во все мои предстоящиепонедельники.
- Предыдущая
- 61/61
