Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна - Страница 60
- Предыдущая
- 60/61
- Следующая
У меня в детственикогда не было собаки. Я и не просила, обходилась как-то, не лила слёзы в материнскийподол: «Купи щеночка». Может быть, по чёрствости сердца, но людей, рыдающих надкошачьими и собачьими судьбами, собирающих бездомных котят, потерявшихсяпопугаев, я не понимала, искренне считая, что любовь, отданная собаке - этолюбовь, недоданная человеку. Поэтому уже во взрослой жизни дальше рыбок ваквариуме не поднималась. И опять без всякого ущерба для самосознания. Нет ине надо.
Первый раз яприехала в этот дом в прошлом году, на недельку. Шарик встретил сдержанно,посмотрел устало, для приличия вяло помахал хвостом. Кормила я его больше понеобходимости, а уехала вообще с лёгким сердцем. Шарика в моей жизни не было.
Бывшие хозяевапродали дом, а собаку оставили. Сами они уехали к детям в Сочи, а куда им ещёпёс старый, больной, слегка подтаскивающий правую лапу. Шарик остался. Дом егодетства, его юности, его зрелых собачьих лет стал домом его старости. Только вотличие от лет прожитых, старость его была одинокой. Наверное, тогда, в первыймой приезд - теперь я понимаю это - Шарик переживал глубокий стресс отчеловеческого предательства. Он мало двигался, почти не выходил из-подлестницы, подолгу лежал, ел неохотно, будто делал одолжение. Страдал. Но мнели догадываться о его страданиях? Вырвалась на недельку, успеть быпорадоваться солнышку, морскому прибою и вечернему фейерверку светлячков. Мы несмотрели в глаза друг другу. Я по равнодушию. Шарик - щадя мои праздничныечувства.
В этот раз онвстретил меня уже радостно. Боком, боком, он теперь всегда ходит так, подошёл,потёрся о дорожную сумку, ткнул в колени нос, заглянул в глаза. Я увидела вних благодарность и надежду. Жить в пустом доме одному тоскливо, и хоть соседине давали умереть с голоду, мочили в воде засохшие хлебные корки, но всё-такиодин. А тут -дождался.
Утром он ужесуетился во дворе, боком, боком, ждал меня к завтраку. Завтрак у Шарикаполучился царский - несколько кусочков подсохшей колбасы, остатки бульона. Елжадно, сосредоточенно, но не торопясь, с достоинством.
-Пойдём, Шарик, на море...
Слово «море» ему,состарившемуся в ущелье прибрежного посёлка, всё равно, что бальзам на душу.Шарик окунулся в воспоминания давней курортной жизни. Уж кто-кто, а он-топовидал на своём веку отдыхающих. Бывшие хозяева держали в сезон по тридцатьчеловек одновременно. Удивительные были времена! Шарика баловали, кидали состола вкусные кусочки, а уж кости и рыба в его меню не переводились. Скольковосторгов в свой адрес он слышал, сколько рук ласкали его! Шарик был молод илёгок на подъём. Среди окрестных собак он слыл самым умным и злым, не подпускалк воротам дома никого чужого. Отдыхающие в счёт не шли, они хоть на недельку,на две, но становились своими. Лаял Шарик раскатистым басом, грозно оголял своинемаленькие клыки. Особенно не жаловал болтавшихся по ущелью собачек. Зачем болтаться,у собаки должен быть дом, который надо охранять. Шарик рвался и негодовал,иногда даже прикусывал от досады металлические прутья ворот.
Любимец публики.Отдыхающие с вечера спорили, с кем идти Шарику на море. А он иногда, дабы не сеятьрознь, оставался дома, вальяжно разваливался в холодке под лестницей - сытый,ухоженный. Детей не очень любил. Они, бывало, затаскивали его насильно в воду,а Шарик этого терпеть не мог. Он упирался лапами и изо всех сил старался непоказать клыки, хотя очень хотелось... Не мог он объяснить несмышлёным этимнасильникам, что для него, курортной собаки, вхождение в море - ритуал. Онподходил к кромке волн, слегка касаясь её носом, потом позволял волне подползтик самым лапам. Потом пару минут стоял насторожившись, готовился. Потомрассчитывал, когда одна волна лизала берег, а другая ещё только подкатываласьк нему, делал несколько решительных прыжков навстречу горизонту. Потом уж всё,можно плыть, мелко работая лапами и высоко подняв над водой голову. Шарик нелюбил, когда солёная вода попадала в глаза. Щипало.
Освежившись,вылезал. И тут уж не упускал возможности пошутить. Подходил к какой-нибудь пышнойдаме, пригревшейся на большом махровом полотенце, и весело стряхивал с себяостатки воды. Как серебрились на солнце крошечные капельки, как вспыхивали онии мгновенно угасали. Дама вздрагивала, поднимала голову, корила Шарика,замахивалась на него. Весело было...
Вечером в ущельеобязательно музыка. Кто-нибудь всегда приезжал с магнитофоном. Запахи дня(море, цветы) сменялись другими, вечерними. У Шарика к ним было двоякоеотношение. Одни он любил. Например, шашлык, дымящийся на костре пах очень неплохо.Шарик выучил, что сразу засвечиваться возле костра ни к чему. Заметил, лучшепозже подойти, когда отдыхающие угомонятся, сыто откинутся на спину,подобреют. Тут обязательно позовут: «Шарик, Шарик!» Начнут сплавлять«некондицию». Кусочки с жёсткими прожилками, или обгоревшие, или непрожаренные.Шарик не бросался на лакомства. Он вообще отличался от местных собак чувствомто ли воспитанного, то ли приобретённого самоуважения. Да и зачем былобросаться? Завтра вечером опять поплывёт над ущельем дымок, а за ним такойпривычный, такой желанный шашлычный запах. А вот запах вина не переваривал.Какой букет! Какой аромат! Чистая «Изабелла»! - отдыхающие восторгались ипричмокивали языками, а Шарик держался подальше. Потому что обязательнокому-нибудь придёт в голову обняться с ним, дохнуть на него кислым, тёплым,отвратительным дыханием. Один раз он еле вывернулся из-под рук бородатоготолстяка, от которого нестерпимо несло «Изабеллой». Он сделал это, видимо, несовсем учтиво. Толстяк больно наподдал Шарику ногой. Как он только сдержался,чтобы не взвизгнуть!
А ту красивуюженщину он полюбил. На женщине была белая юбка и футболка цвета солнца. С нейбыл спутник, не такой толстый, что наподдал, но и не худенький. Этот человекчто-то долго и зло говорил женщине, они бродили вдоль моря. Шарик чуть сзади.Потом человек ударил женщину, она покачнулась, белая юбка колыхнулась, женщиназаплакала. Шарик заметил: если люди плачут, они или обнимают его или бьют. Навсякий случай он остановился. Женщина побежала. Вперёд, туда, где скала обрываетсяи на больших валунах живут крабы. Мужчина зло выругался - сел на песок. Шарикзаметался: «Куда ему, с кем?» Побежал за женщиной. Та остановилась, встала наколени, обняла его, потом стала размазывать слёзы по его шерсти. На следующийдень она рано вышла из дома:
-Пойдём, Шарик, на море...
Ему не надоповторять два раза. Так далеко он ещё ни с кем не ходил. Второе ущелье, третье.Шли и шли. Солнце поднималось над ними, стало припекать. Женщина разделась,вошла в воду, поплыла как бы навстречу солнцу. Она и его окликнула: «Шарик,Шарик!» Шарик понял - отказываться от приглашения неучтиво. Поплыл, поспешая.Потом они сидели на песке. Женщина курила и плакала. Но уже как-то устало.
Он почему-тохорошо её запомнил. Приехала бы, узнал, несмотря на то, что стариковская памятьдаёт сбои. Она, может, и приехала бы, да началась в Абхазии война... Этослово, как «море», все стали повторять очень часто. А ещё у людей сразу измениласьпоходка. Они вобрали голову в плечи, музыка пляжных солнечных дней замолкла,запах шашлыков по ущелью исчез. Опустел берег. Море сиротливо жалось к горячемупеску, в недоумении шепталось с прибрежным кустарником. Сначала Шарик ничегоне мог понять. Он приходил на берег, всматривался в морскую даль. Не купался,одному не интересно. Война... Какие уж там шашлыки, хозяева наливали ему вмиску жиденький овощной суп. Суп был невкусный. Шарик ел неохотно. Потомпривык, рад бы был овощному, когда и его стал получать всё реже и реже. Ксловам «море», «война» прибавилось ещё одно - «хлеб». Его повторяли все,живущие в ущелье.
Война в Абхазиишла чуть больше года. Вот уже четвёртый год, как её нет. Шарик за это времяслегка подзабыл это слово. Да и слово «море» не востребовано.
Едут сюда все ещёс опаской, если вообще едут, а уж к нему в ущелье кто рискнёт? Хозяева послевойны написали письмо своим бывшим постояльцам в Москву: «Живём трудно, ноглавное - война закончилась. Шарик наш - кожа да кости, да что Шарик - всемнесладко ». Уж и не знаю, что это за люди. Только через месяц пришёл в посёлокденежный почтовый перевод. Сумма приличная - две тысячи. А на корешке переводадва слова: «Для Шарика». Рассказывали мне об этом соседи и плакали. Шарик лежалрядом. Спокойно лежал. Привык за время войны, что многие плачут.
- Предыдущая
- 60/61
- Следующая
