Оружие возмездия - Маркеев Олег Георгиевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/114
• Следующая

Он не дошел всего двух шагов, когда бычок качнулся вперед и свободной рукой вцепился в серый пиджак.

— Зря ты воевал, дед. Понял, зр-ря. Сдались бы сразу, нафиг... Мы бы вот такое пиво уже пятьдесят лет хлебали! Чо, я не прав?

Мужику удалось отпихнуть его. Бычок, пятясь, едва не наступил на ногу Максимову.

— О, блин. — Он махнул руками, ловя равновесие.

Пиво выплеснулось из банки, по дуге высыпав в воздух , янтарные капли.

Бычок настороженным взглядом ощупал Максимова. Ничего опасного не углядел и расплылся в глупой улыбке.

— Слышь, мужик, я прав? — Он решил подключить незнакомца к спору.

Максимов сначала посмотрел на пожилого мужчину. Орденская планка в три ряда. Темно-красный прямоугольник ордена Красной Звезды. Боль в глазах.

Рука сама собой взлетела вверх, пальцы в полете сложились в жесткий птичий клюв и врезались под ключицу ухмыляющемуся бычку. Максимов боковым зрением увидел закатившиеся белки глаз, слюнявый рот, распахнутый в немом крике. На мокрые от пива губы удар вышиб комки белой слюны. Парень проваливался в глубокий нокаут.

Максимов не дал ему упасть. Мягким движением скользнул ближе, чуть присел, выбрасывая руки. Правая уткнулась в грудь парню, левая подхватила между ног. Толчок. И парень в вертикальном положении улетел в кусты.

Грохнулся об землю и затих. Следом Максимов пинком послал пустую банку «Баварии».

Мужчина пожевал «беломорину», острым глазом осмотрел Максимова. Одобрительно крякнул.

— Не убил? — для проформы поинтересовался он.

— Нет. Проспится — может, поумнеет. — Максимов стер с рукава пивные капельки.

— Жди! Его бы в Чечню, враз бы объяснили, как медали зарабатывают. А у бандюков в шестерках бегать — много смелости не надо. Сучонок! — Он вытащил папиросу, сплюнул, и снова воткнул «беломорину» в рот.

Максимов внимательнее рассмотрел орденские планки. Воевал мужик хорошо.

— За что Красную Звезду получил? — поинтересовался Максимов.

— За Кенигсберг. Максимов кивнул. У самого дома в коробке лежал такой же орден, полученный за Эфиопию, и он знал: даром звезда цвета запекшейся крови не достается.

— Ты извини, батя, что так вышло. — Он отвел взгляд.

— Да хрен с ним! Я бы его сам приложил. Только вот... — Мужчина показал скрюченную кисть левой руки. — А ты ловко его уделал. Секунда — и нет человека. Где так навострился?

— В школе баловался.

— Ну-ну. — Мужчина явно не поверил. — Как зовут-то?

Максимов помедлил и протянул руку.

— Максим.

— А меня — Михаил. Дядя Миша. Ладонь у него оказалась крепкой, с твердыми бугорками мозолей.

— Ты, как погляжу, приезжий. — Дядя Миша дождался кивка Максимова. — Будет время, заезжай в гости на уху. У яхт-клуба спроси меня, ребята дорогу покажут.

— Спасибо за приглашение.

Дядя Миша ему понравился. Несмотря на затрапезный вид, чувствовалось в нем настоящее, мужское. С таким приятно посидеть у костра и под водочку, не спеша поговорить обо всем на свете.

— Ты что так смотришь? — Максимов поймал острый взгляд дяди Миши.

— Да так. - Дядя Миша пожевал папиросу. - На одного знакомого ты уж больно похож.

Максимову часто говорили, что он на кого-то похож, такая уж досталась внешность, и он не удивился.

Он махнул проезжавшему мимо «Москвичу», первой машине, увиденной в столь ранний час. Частник с готовностью дал по тормозам, пройдя мимо них юзом пару метров.

— До встречи! — махнул на прощанье Максимов и побежал к машине.

— Бог даст, свидимся, -прошептал ему вслед дядя Миша.

Покатал в губах потухшую папиросу. Проводил взглядом машину, пока она не свернула за угол.

— Черт, как похож. Вылитый Испанец, — пробормотал постаревший старшина запаса Мишка Нелюдов.

Поправил покосившуюся орденскую планку, одернул пиджак. И стал терпеливо ждать первого автобуса.

Гостиница уже ожила. В некоторых номерах на полную громкость врубили музыку. По коридору шаркали ногами. Переговаривались в полный голос.

Максимов лежал на кровати, широко разбросав руки. После интенсивной зарядки и контрастного душа в теле гуляла упругая, злая сила. Холодный ветерок щекотал влажную кожу. Он старался дышать ровно и глубоко, чтобы дать силе заполнить каждый уголок тела и затаиться там до поры.

«Придет время, повоюешь. А сейчас веди себя, как сапер на разминировании».

Картинка, очень яркая и четкая, сразу же появилась перед глазами.

Он стал осторожно перебирать проводки, сплетенные в сложный клубок. Чужие судьбы, прошлое и надежды, страхи и тайны. Поди узнай, какой проводок линии жизни ведет к детонатору. Глупо резать все подряд. Непростительно не тронуть нужный.

Максимов долго размышлял, мысленно ощупывая проводок Карины. Представил, что это хрупкая золотистая ниточка в грубой стальной оплетке. Куда он ведет, с кем контактирует в глубине клубка, никак решить не мог. Чутье подсказало, что резать проводок, навсегда выбросив из своей жизни странное существо в кожаных доспехах, еще рано. Стал перебирать другие, уже известные ему.

«Попробуем поработать через Элеонору, — решил он. — Дай бог, сразу не взорвусь. Но сначала закончим с Кариной».

Одним рывком вскочил с кровати. Надел светлый костюм. Прошел в соседнюю комнату.

На столе его дожидался ноутбук, призывно светился монитор.

Максимов набрал на клавиатуре команды и через Интернет вошел в сервер архивной службы рейхсвера. После войны Германия не прокляла своих солдат. Многие вернулись в строй и составили костяк возрожденной армии. За годы войны полагались дополнительные выплаты и льготы. И их выплачивали всем, независимо от того, на каком фронте, против кого сражался. С таким подходом Максимов впервые столкнулся в Прибалтике, когда ветеранам вермахта и народного ополчения от правительства ФРГ стали начислять и, главное, регулярно выплачивать пенсии. По четыреста долларов бывшему рядовому. Справившись с шоком, он здраво рассудил, что только так можно воспитать новое поколение солдат. Чтобы твердо знали: в голодной старости не придется проклинать тот день на войне, когда смерть обошла их стороной.

Но сейчас он рассчитывал не на немецкую порядочность, а на знаменитую склонность к порядку. Все воевавшие были учтены в архивах рейхсвера.

Он напечатал: «Schutzstaffel. 1944-1945 № 57958». Через несколько секунд, получив ответ, Максимов тихо присвистнул.

Если архивы не врут, сломанный кинжал в подвале Карины принадлежал унтерштурмфюреру СС Гансу Барковски, служившему в 1-м батальоне 4-го полка дивизии «Бранденбург» под командованием знаменитого фон Кенинга[23]. С сорок четвертого года Барковски был прикомандирован к личному штабу рейхсфюрера. Числится пропавшим без вести в районе Кенигсберга.

— Не повезло тебе, Ганс, — обронил Максимов, суеверно скрестив пальцы.

В голосе не было злорадства, таких противников, как солдаты дивизии «Бранденбург», его научили уважать.

Он еще не знал, как распорядится этой информацией. Опыт подсказывал, что случайных пересечений судеб практически не бывает. И мертвые очень часто возни кают из небытия, чтобы испортить жизнь живым.

— Поживем — увидим, — решил Максимов. Дал команду запомнить информацию.

Чтобы переключиться на сегодняшний день, взял свежую газету.

Местную прессу поразила та же проказа, что и столичные СМИ. Рекламные объявления заляпали большую часть печатной площади. Между ними, очевидно чтобы газета не считалась рекламной, затесались столбики статей.

Золотые перья провинции живописали жизнь родного края с пафосом партийной печати, несколько подпорченным демократической безалаберностью стиля. Криминальная хроника, как теперь модно, подавалась в ерническом стиле. Максимов считал, что это подло и противоестественно, словно глумливо похихикивать на похоронах. Журналюги, как он заметил, с праведным гневом и пафосной слезой на глазу пишут, когда гибнет свои — брат по цеху или очередной мессия из демократической тусовки. А когда простого человека из электората беда настигнет, получается с усмешкой: мол, а чего вы от быдла-то хотели — живут, как скоты, и мрут бестолково.

• Предыдущая
• 33/114
• Следующая