Мой добрый папа - Голявкин Виктор - Страница 12

• Предыдущая
• 12/13
• Следующая

- Не плескай, - говорит мама, - будь осторожен!

- Дорогу, - кричу я, - дорогу!

Никто не знает, что мы несём. Все думают, это простой обед. А это двенадцать супов! Видел бы нас сейчас папа. "Вот молодцы, - сказал бы он. - Столько супа! Неси, Петя, не выплескай, ну, молодчага, Петя. Я вижу, ты мальчик хороший. Ты помогаешь маме. Ты молодчага, Петя!" Мы подходим к нашему дому.

Нас ждёт Олимпиада Васильевна.

- Здравствуйте, - говорим мы.

- Здравствуйте, - говорит Олимпиада Васильевна.

Мы проходим в комнату.

- Вот тут, - говорит Олимпиада Васильевна, - я принесла ребятам…

Мы смотрим на свёрток в её руках.

- Что это? - спрашивает мама.

- Тут две буханки… вот, пусть ребята возьмут… это хлеб…

- Две буханки, - говорит мама, - так много… так дорого стоят…

Мы с Бобой берём по буханке.

- Я вам ещё принесу, - говорит Олимпиада Васильевна.

Мама. Ну как там Гоша?

Олимпиада Васильевна. Вы скажите мне, как Володя…

Мама. Опять не пишет…

Олимпиада Васильевна. Ну, ничего, напишет.

Мама. Беспокоюсь я.

Олимпиада Васильевна. Ну, это вы зря.

Мама. Да вот только несчастье у нас. Мы тут ноты продали. Свои и чужие. Так вот, там были ноты Добрушкиной… вы не знаете эту Добрушкину… так вот, она в суд подать хочет… "Отдайте, - кричит, - мои ноты! Где мои ноты?" А я их продала случайно…

Олимпиада Васильевна. Я одолжу вам денег. Вы ей отдайте, и всё…

Мама. Вот спасибо! Но я не смогу вернуть скоро… Если вашему сыну, Олимпиада Васильевна, нужно заниматься, пусть он приходит, я кое-что покажу ему, я ведь тоже училась, хотя консерватории и не оканчивала…

Олимпиада Васильевна. Спасибо, Валентина Николаевна, он у нас бросил музыку. Не любит он музыку… А вернёте потом. Вот приедет Володя…

Мама. Ой, только бы он вернулся… Мой Петя тоже не любит музыку. Они все не любят. Тут у них нечего спрашивать, нужно учить. А то потом скажет: "Я был тогда ребёнком, я не понимал, нужно было меня заставлять". Сейчас-то война, не до музыки…

Олимпиада Васильевна. Может, вы и правы.

Мама. Безусловно права.

Олимпиада Васильевна. Володе привет от меня. Не забудьте. Он золотой человек. Мне ваша семья очень нравится.

Мама. Это правда. Семья у нас хоть куда! Продать нечего…

Олимпиада Васильевна. Нет, вы это напрасно…

Мама. Пусть будет напрасно. А что Гоша? Что он не зашёл? Мне ваш Гоша очень нравится. Он такой энергичный!

Олимпиада Васильевна. Наболтал он тогда. Он всегда так, болтает, болтает, потом говорит: "И зачем я тогда болтал?" Мама. Чего болтал?

Олимпиада Васильевна. По-вашему, он ничего не болтал? (Смеётся.) Вот видите, а он переживал.

Мама. Что вы, Олимпиада Васильевна! Я просто вас не пойму. Вы меня расстраиваете…

Олимпиада Васильевна. Зачем вам-то расстраиваться? Это мне нужно расстраиваться. А вам нечего расстраиваться. Не забудьте привет Володе. Я очень прошу, не забудьте. И не расстраивайтесь…

Мама. А вам-то чего расстраиваться, Олимпиада Васильевна?

Олимпиада Васильевна(задумчиво). Когда началась эта война, мой Гоша отправил все вещи, всю мебель куда-то к родным. Он боялся налётов. "Наш город будут бомбить в первый день!" - орал он. А вышло наоборот. Все вещи его там сгорели. Все шкафы разбомбили…

Мама. Какая досада!

Олимпиада Васильевна. Я не за вещи расстраиваюсь. Что мне вещи! Я за Гошу расстраиваюсь. Ну что за человек!

Мама. Он просто ошибся…

Олимпиада Васильевна. Ошибся? Ах, он ошибся!

Она надевает перчатки.

- До свидания, Валентина Николаевна, - говорит она. - До свидания, дети. Привет от меня Володе.

Мы стояли на углу улицы. Дядя Гоша хлопал меня по плечу:

- Вот так встреча! Давно не видать! Ты, Петро, не сердись, небось сердишься? Ты приходи. Я конфет дам.

- Я не сержусь, - говорю, - а конфет не хочу.

- Ну и не сердись. Мал ещё сердиться. А я скоро, брат, катану!

- Как катанёте?

- Не как, а куда. В бой, конечно, куда же ещё! В бой пора, в бой! Ну, как отец? Всё воюет? Он боевой человек, боевой. Вояка! Ты письма-то пишешь отцу? Ты пиши ему письма. Отец ведь. Скажи: так, мол, и так, встретил Гошу… А мать как? Ничего, жива? Мда… Вот такие дела, а я скоро отправляюсь… Мы ведь с тобой мужчины. Защита отечества есть что? Есть священный долг. Не так ли? Мы понимать должны. А разве мы не понимаем? Мы всё понимаем. И то, что отступают наши. И то, что германец давит. Когда я плавал на голубке "Куин Мери"…

- Это вы рассказывали, - говорю.

- Неужели рассказывал? Значит, запамятовал. Так вот. Долг есть долг. Мы должны выполнить свой долг. В бытность свою моряком помню случай… лианы, магнолии, то есть мы, значит, крепко застряли…

- Где застряли?

- Известно где, на мели - где же можно застрять! - и ни с места. Тогда капитан говорит (старый волк был!): "Всю команду на мель!" - говорит. Ну, мы все вышли на мель. И стоим на мели. Все по горло в воде. А нужно сказать, вода - лёд. "Толкать корабль!" - кричит капитан. И представь себе, парень, мы взялись и поднажали как следует, и наш корабль пошёл… Сила, брат, коллектива! А если мы будем сидеть сложа руки, что будет? Что будет тогда, мой друг? Тем более если война. И защита отечества?

Всё время он хлопал меня по плечу. Даже мне больно стало. Всё хлопает, хлопает.

- Это неправда, - говорю, - что большой корабль с мели столкнули. Разве такое может быть?

- Я разве сказал, что большой корабль? Кто сказал, что большой корабль? Корабль был небольшой, но порядочный. Ты мне что, не веришь? Мал ещё старшим не верить!

Я молчал.

- А у меня, брат, несчастье, - сказал вдруг он. - У меня большое несчастье.

- Слышал я про ваше несчастье.

- Ты слышал? Где ты слышал?

У него был испуганный вид.

- Все говорят, - соврал я.

- Не может быть!

Он сильно расстроился. Стал какой-то печальный. Мне его даже жалко стало.

- Никто не говорит, это я так.

Он на меня покосился и говорит:

- Как тебе не стыдно! Это дурацкая привычка!

Мне совсем не было стыдно. Но я молчал. Я думал, если я буду молчать, он скорее кончит рассказывать. Я мог и так уйти, но как-никак он разговаривал.

- Мда… - сказал он, задумавшись. Потом вдруг махнул рукой: - Ну, беги домой…

Там в зале стоит наша ёлка - большущая, яркая.

Занятий сегодня не было. Потому что вечером праздник - большой карнавал. У кого есть костюмы - наденут костюмы. У кого нет - так придут. Я люблю карнавал. Все вокруг ходят в масках, так интересно! Только жалко, что редко бывает. Целый год ждать приходится.

Когда мы выходили из класса, Пал Палыч меня подозвал и сказал:

- У тебя, Петя, есть костюм?

- Нет, - говорю, - у меня нет костюма.

- Школа тебе даст костюм. Я там сейчас смотрел, есть чудесный костюм.

Я так обрадовался! Ещё бы! Мне школа даст костюм, и я приду в костюме!

- А какой, - говорю, - костюм?

- Костюм замечательный, - говорит Пал Палыч, - настоящего клоуна. И жабо и всё такое.

- Какое жабо? - говорю.

- Ах, ты не знаешь, что значит жабо! Это, Петя, такой воротник, как у клоунов, да ты сейчас увидишь…

- Ой, - говорю, - я хочу жабо!

- Ну и чудесно! Пошли за мной.

Мы прошли с ним в кладовую. Пал Палыч там выбрал костюм - вот это был костюм! Первым делом - колпак, весь в серебряных звёздах. Вторым делом - штаны, не какие-нибудь там штаны, а все в клетку, как будто бы шахматы. И ещё куртка в красных кругах. И жабо. У меня прямо дух захватило, когда я жабо увидел. Вот это я понимаю - жабо! Хоть сейчас прямо в цирк выступать. Я цирк люблю. Люблю циркачей и военных! Даже трудно сказать, кого больше. Но циркачей я люблю, это точно. Когда вырасту - в цирк пойду, буду работать там клоуном. Буду знаменитый клоун. Как наш знаменитый Горхмаз. Правда, он не совсем знаменитый, но всё-таки он знаменитый. Ему весь цирк хлопает…

• Предыдущая
• 12/13
• Следующая