Мой добрый папа - Голявкин Виктор - Страница 11

• Предыдущая
• 11/13
• Следующая

Мы проводили дядю Али. Все на фронт уезжают, один за другим. Только я остаюсь, да старик Ливерпуль, да ещё мама, Боба, Фатьма ханум…

Все на фронт уезжают. Старик Ливерпуль говорит:

- Я теперь не пью. Не могу пить, и всё. Я пью, когда у меня прекрасное настроение. А сейчас у меня может быть прекрасное настроение? Как бы не так! Нету у меня такого настроения!

- Это хорошо, - говорю, - что вы не пьёте. Моя мама очень довольна.

- А-а-а… - говорит Ливерпуль, - при чём тут твоя мама… что ты тут понимаешь…

Старик Ливерпуль идёт на крышу. Он там сегодня дежурит. Теперь все дежурят на крышах. Там на крыше ящики с песком и бочки с водой, и лопаты и большущие клещи, чтобы хватать этими клещами зажигательные бомбы, и топить в бочке с водой. Правда, бомбы пока что не падали, но упадут же когда-нибудь! Для чего же тогда клещи? Вчера Лия Петровна сказала: "Я не могу дежурить: у меня появляется слабость…" Тогда Ливерпуль говорит: "Давайте я буду за вас дежурить". Позавчера тётя Майя сказала: "У меня голова кружится…" Ливерпуль говорит: "Давайте я буду за вас дежурить".

Я бы тоже за всех дежурил. Но мне не разрешают. Детям нельзя на крышу. Мы с Бобой должны сидеть дома, а если тревога - скорей одеваться, бежать в подвал, то есть в бомбоубежище. Кто захочет сидеть в подвале, когда есть в нашем доме крыша?

Мама моя у Фатьмы ханум. Они там сейчас беседуют. А я бегу на крышу. Там на крыше старик Ливерпуль. Он будет гнать меня, я это знаю, но я не очень-то слушаюсь.

Вон он стоит, освещённый луной. Звёзд на небе полно. И прожекторов полно. Небо словно живое - колышется. Где-то гудит самолёт. Бьют зенитки. Старик Ливерпуль смотрит вверх, в небо. Вот он надевает очки. Опять смотрит на небо. Блестит при луне его лысина. Бородка крючком ещё больше загнулась. Я крадусь сзади к нему. Но он слышит мои шаги. Обернувшись, старик Ливерпуль говорит:

- Ну-ка, Петя, домой!

- Вам можно, - говорю, - а мне нельзя?

- Я суровый человек, - говорит Ливерпуль.

- Поймайте меня, - говорю, - если можете.

- И не подумаю, - говорит он.

- Как хотите, - говорю.

- Отца нет, - говорит Ливерпуль, - распустился…

- Вы, - говорю, - напрасно меня гоните, потому что мне здесь больше нравится, чем в душном бомбоубежище. Что там сидеть, не пойму! Немцы, что ли, на нас наступают?

- А ты думал, нет? - говорит Ливерпуль. - Наступают.

- Что-то не видно. Где же они наступают?

- Не дай Бог, чтобы ты их увидел.

- Кто их пустит сюда? Никто не пустит. Вот и дядя Али поехал. Они с папой дадут им жизни!

- Дай Бог, чтобы Володя вернулся, дай Бог… Тяжело там сейчас, тяжело…

- Почему это он не вернётся?

- Нет, он вернётся, он безусловно вернётся…

- А кошкам зимой не холодно? - спрашиваю я.

- Нет, сынок, не холодно, - говорит Ливерпуль.

- А почему?

- Потому что их шкура греет.

- А у людей, - говорю, - шкуры нет, только кожа…

- Вот ещё, - говорит Ливерпуль, - зачем людям шкура?

- Как зачем, - говорю, - очень странный вопрос! Если б я имел кошкину шкуру - не шутки ведь!

- Отстань от меня! - говорит Ливерпуль. - Ты что пристал ко мне с этой шкурой? Какое мне дело до кошек!

Я говорю:

- Это верно, зачем людям шкура…

- Отвяжись от меня! Убирайся домой!

Я подождал, пока он успокоится. Он успокоился и говорит:

- Ты ведь знаешь, сынок, у меня болит сердце… иди-ка ты спать, смотри, как зеваешь!

Мне совсем не хотелось спать. Мало ли что я зеваю!

- Зачем люди воюют? - говорю я.

- Война - это несчастье всем людям. Начать войну… Разве в этом есть здравый смысл? Нет, сынок, в этом нет здравого смысла… А между тем люди - самые развитые существа на земле…

- И я самый развитый?

- И ты, только ты ещё мал.

- И дядя Гоша развитый?

- Наверно, и он, а как же.

Я хотел ещё что-то спросить, как вдруг слышу голос Бобы. Мой брат Боба открыл люк на крышу, но влезть на крышу не может.

- Уйди отсюда! - кричу я.

- Мне интересно! Мне интересно! - кричит Боба.

Я с трудом тащу Бобу домой. Он, как всегда, упирается.

- И я тоже, - кричит он, - хочу тушить бомбы!

Мама ещё у Фатьмы ханум. На крышу мне всё равно не уйти: Боба следом увяжется. Мы раздеваемся. Ложимся спать.

Я вижу во сне старика Ливерпуля. …Он стоит на крыше. А вокруг страшилища. Они хотят съесть Ливерпуля. Это самые неразвитые существа на земле.

Старик Ливерпуль берёт клещи.

- Я суровый человек! - говорит Ливерпуль.

А страшилища всё наступают.

- Убирайтесь домой! - говорит Ливерпуль.

Он кидается с клещами на страшилищ. Но страшилищ много. Они ползут к Ливерпулю. Куда ни глянь - всюду страшилища.

Я бегу на подмогу. Хватаю ящик с песком. И кидаю в глаза страшилищ. Все страшилища ослеплены. Теперь мы их победим. Вперёд! Ура! Ливерпуль ловит клещами страшилищ - раз-два! - и прямо в бочку с водой! Я ему помогаю лопатой.

- Вот так! - кричу я. - Вот так! Вот тебе! Вот тебе! Всех страшилищ в бочку с водой!..

- Просто удивительно, - говорит мама, - что нам нечего продать! Как можно было так жить! Вот сейчас эта война, а нам нечего даже продать! У каждой порядочной семьи, на случай войны или там на другой худой случай, безусловно, всегда что-нибудь есть продать. А нам - ну просто нечего, разве что рояль и ноты… Всё кругом дорожает, а деньги где взять? Ваш отец виноват, безалаберный был человек, вот кто жить не умел! У Рзаевых сервизы, они могут их продать. А чего только нет у Добрушкиных! У всех есть что продать! Володя не мог жить, как живут умные люди. У каждой уважающей себя семьи есть что продать на случай войны или там на другой худой случай…

Я всё время хочу обедать. Всё время мне хочется есть. Я съел бы сейчас не только борщ. Не только суп и котлеты. Я съел бы большой кусок хлеба.

Хлеб можно купить на базаре. Но очень дорого стоит. Мой брат Боба плачет, когда хлеба нет, - тогда мы идём на толкучку.

Пыль там всегда столбом, и солнце печёт, и галдёж - просто жуть! Мы с мамой там расстилаем коврик, на коврик кладём наши ноты (папины ноты), и мама кричит:

- Бетховен! Бах! Моцарт!

Втроём мы сидим на коврике.

- Клементи! Клементи! - ору я.

Я теперь не играю Клементи. Я теперь вообще ничего не играю. Когда папа уехал, я, правда, играл, но всё меньше и меньше. Мама, правда, ругала меня, а потом перестала. Она просто устала меня ругать. Мама хочет продать рояль, а раз так, то зачем эти ноты. Всё равно мама продаст рояль.

- Бетховен! Бах! Моцарт!

Толкотня-то какая! Мы, правда, неплохо устроились. Мы пришли рано. Расстелили свой коврик. Все, кто рано пришёл, расстелили здесь коврики. Часто коврик наш топчут ногами. Тогда я кричу:

- Осторожно!

Но в общем-то мы хорошо устроились. Попробуй-ка тут проходи целый день!

- Клементи! Клементи!

- Сахар! Сахар!

- Кофточки! Кофточки!

- Пирожки! Пирожки!

- Бетховен! Бах! Моцарт!

- Американские штаны! Чистейшие американские штаны из английского материала!

- Не рваная, не новая, отличная рубашка!

- Сто отдашь - пятьсот выиграешь!

- Купите! Купите! Купите!

- Клементи! Клементи! Клементи!

- Бетховен! Бах! Моцарт!

Когда хлеба нет, я не плачу. Вернётся мой папа, он мне привезёт много хлеба. И мандарины, большие, оранжевые мандарины…

Моя мама теперь курьер. Я помогаю маме. Мы вместе с мамой разносим бумажки, разные там документы. Боба сидит с Фатьмой ханум. Целый день мы разносим бумажки, сдаём почту, ходим по учреждениям. А в воскресенье идём на толкучку. Там мы продаём наши ноты. У мамы замечательная работа. На работе дают обеды. Можно брать сколько хочешь супов. Мы взяли двенадцать супов! Это целая огромная кастрюлька. Мы несём эту кастрюльку и радуемся. Слышно, как булькает суп. Это суп с лапшой. Мы сольём жидкость и вынем лапшу, а из лапши спечём пышки! Пышек выйдет, наверно, немало. Как-никак - двенадцать супов! Порядочно. Каждому по три пышки. Или же по четыре. По скольку же выйдет пышек?

• Предыдущая
• 11/13
• Следующая