Жизнь после жизни - Аткинсон Кейт - Страница 18

– Подхожу это я к кухонной двери, ага. Белье во дворе развешивала, хотя что мне в голову взбрело – сама не знаю, день давеча дождливый был. И вдруг чувствую: кто-то меня руками в спину – толк. Упала я ничком, боль жуткая. А ручки-то маленькие были, – добавила она. – Ручки призрака-недороста.

– Скажешь тоже, – не выдержала Сильви. – Призраки у нас в доме не водятся, а уж призраки-недоросты тем более. Ты, случайно, ничего не заметила, Урсула? В то время ты как раз гуляла во дворе, правда ведь?

– Да споткнулась она – и все тут, глупая девчонка, – вмешалась миссис Гловер. – Вы же знаете, какая она неловкая. Ладно, нет худа без добра, – с некоторым удовлетворением изрекла она. – Зато не потащишься теперь в Лондон, на свою знатную гулянку.

– Я-то? – возмутилась Бриджет. – Чтоб я такой день пропустила? Да ни в жизнь. Подойди-ка сюда, Кларенс. Дай я на твою руку обопрусь. Уж как-нибудь доковыляю.

Темнота… и так далее.

– Если кому интересно – Урсула.

Миссис Гловер наполняла кашей миски Мориса и Памелы, сидевших за большим деревянным столом в кухне.

– Урсула, – с расстановкой повторила Бриджет. – Красивое имя. А подснежник-то глянулся?

Все вокруг почему-то знакомо.

– Это называется «дежавю», – объяснила Сильви. – Обман памяти. Память – это бездонная тайна.

Урсула якобы помнила, как в свое время лежала в коляске под деревом.

– Нет, – возражала Сильви, – человек не может помнить себя в младенческом возрасте.

Но Урсула-то помнила: листья, как зеленые ладошки, машут ветру; под капюшоном коляски висит игрушечный заяц, он вертится и приплясывает у нее перед глазами. Сильви со вздохом выговорила:

– У тебя, Урсула, чрезвычайно живое воображение.

Урсула не знала, можно ли считать это похвалой, но у нее в голове подчас действительно смешивались реальность и вымысел. И еще ужасный страх… страшный ужас… который она носила в себе. Темный пейзаж внутри.

– Не надо об этом думать, – резко оборвала Сильви, когда Урсула решила с ней поделиться. – В голове должны быть только солнечные мысли.

А еще она иногда наперед знала, что человек скажет или что сейчас произойдет (к примеру, кто-нибудь выронит тарелку или запустит яблоком в оранжерейное стекло), как будто все это уже случалось много раз. Слова и фразы отражались эхом; чужаки представали давними знакомцами.

– У всех порой возникают необычные ощущения, – говорила ей Сильви. – Помни, милая: только солнечные мысли.

Бриджет оказалась более отзывчивой слушательницей: она объявила, что Урсула обладает «предвидением». Между этой жизнью и следующей, говорила она, есть потайные двери, но только избранным дано в них войти. Урсула не жаждала оказаться в числе избранных.

В прошлом году, рождественским утром, Сильви вручила Урсуле красиво упакованную и перевязанную лентой коробку с неизвестным содержимым и при этом сказала:

– С Рождеством тебя, милая.

А Урсула воскликнула:

– Ой, как чудесно: обеденный сервиз для кукольного домика.

И тут же получила нагоняй за то, что сунула нос в рождественские подарки.

– Но я этого не делала, – чуть позже настойчиво повторяла она в кухне, где Бриджет пыталась закрепить белую бумажную гофрировку на усеченных ножках рождественского гуся. (Этот гусь напомнил Урсуле одного человека из деревни, совсем еще молодого, которому в битве при Камбре оторвало обе ступни.) – Я не подсматривала, я просто знала.

– Понятное дело, – отвечала ей Бриджет. – Есть, есть у тебя шестое чувство.

Миссис Гловер, сражавшаяся с рождественским пудингом, неодобрительно фыркнула. Она считала, что и пяти чувств человеку многовато, – куда уж еще одно.

После завтрака детей выставили в сад.

– Вот тебе и праздник, – сказала Памела, когда они укрылись под буком от моросящего дождя.

Одна Трикси не унывала. Ей нравилось носиться по саду, особенно когда там расплодились кролики, которые, вопреки проискам лисиц, неизменно воздавали должное огородным грядкам. Еще до войны Джордж Гловер подарил Урсуле с Памелой пару крольчат. Урсула смогла убедить Памелу, что держать их лучше всего в доме; сестры прятали зверьков в комоде, что стоял у них в спальне, и кормили из пипетки, которую нашли в домашней аптечке, но в один прекрасный день крольчата выскочили из комода и до смерти перепугали Бриджет.

– Fait accompli[17], – сказала Сильви, когда ей предъявили кроликов. – Но в доме их держать нельзя. Попросите Старого Тома – пусть смастерит для них вольер.

Кролики, разумеется, давным-давно сбежали и начали стремительно размножаться. Старый Том разбрасывал по саду крысиный яд, расставлял силки, но все напрасно. («Боже мой, – сказала как-то утром Сильви, увидев из окна, как кролики с аппетитом завтракают на лужайке. – У нас тут как в Австралии».)

Морис, который на занятиях по начальной военной подготовке учился стрельбе, во время прошлогодних летних каникул палил в них из окна своей спальни, вооружившись принадлежавшим Хью старым охотничьим ружьем системы «уэстли-ричардс». Памела так разозлилась, что высыпала ему на простыню его же собственный порошок, вызывающий зуд (Морис регулярно наведывался в магазин, где продавались товары для всевозможных розыгрышей). Злой умысел тут же приписали Урсуле, и Памела вынуждена была сознаться, хотя Урсула не отпиралась. Однако Памела, в силу своего нрава, не терпела ни малейшей несправедливости.

Из ближайшего сада доносились голоса – девочкам еще предстояло знакомство с дочерьми новых соседей, Шоукроссов, и Памела сказала:

– Пошли, хоть одним глазком посмотрим. Интересно, как их зовут.

«Герти, Винни, Милли, Нэнси и малютка Беа», – перечислила про себя Урсула, но вслух ничего не сказала. Она уже привыкала помалкивать, в точности как Сильви.

Зажав в зубах булавку, Бриджет подняла руки, чтобы поправить шляпку. Она пришила к тулье новый букетик бумажных фиалок – специально по случаю победы. Стоя на верхней площадке, она мурлыкала себе под нос: «Кей – Кей – Кейти». А сама думала о Кларенсе. Когда они поженятся («весной», заверял он, хотя вначале было «к Рождеству»), из Лисьей Поляны она уйдет. Будет у нее свое небольшое хозяйство, будут свои ребятишки.

Лестницы, по словам Сильви, были зонами повышенной опасности. Упадешь – можно и насмерть разбиться. Сильви запрещала детям играть на верхней площадке.

Урсула подкралась по ковровой дорожке. Сделала бесшумный вдох, а потом выставила перед собой руки, словно собралась остановить поезд, и с силой толкнула Бриджет пониже спины. Дернув головой, Бриджет увидела Урсулу, в ужасе раскрыла рот, вытаращила глаза. И полетела вниз по ступенькам, дрыгая руками и ногами. Урсула едва устояла на месте, чтобы не рухнуть следом.

Без ученья нет уменья.

– Перелом руки, – определил доктор Феллоуз. – Ты ведь все ступеньки пересчитала.

– Как была неуклюжая, так и осталась, – поддакнула миссис Гловер.

– Кто-то меня толкнул, – сказала Бриджет.

У нее на лбу темнел огромный синяк; она прижимала к груди шляпку с безнадежно испорченными фиалками.

– Кто-то? – эхом повторила Сильви. – Кто же? Кто мог столкнуть тебя с лестницы, Бриджет?

Она обвела взглядом все лица:

– Тедди?

Тот зажал рот ладошкой, словно хотел удержать слова у себя внутри.

Сильви повернулась к Памеле:

– Памела?

– Я? – переспросила Памела и в сердцах прижала руки к груди, как святая мученица.

Сильви перевела взгляд на Бриджет; та едва заметным кивком указала на Урсулу.