Еврейская и христианская интерпретации Библии в поздней античности - Гиршман Марк - Страница 33

На мой взгляд, со стороны палестинских мудрецов это было частью согласованной попытки ограничить свое творчество пределами Устного Закона. Само по себе письменное творчество было ограничено, если не запрещено полностью, и была сделана попытка направить творческую деятельность в разрешенные формы. Творчество амораев в сфере аггады было целиком сосредоточено в пределах интерпретации Писания без каких–либо отклонений. Если сформулировать это более корректно, то можно сказать, что нет ни одного доказательства существования каких–либо попыток амораев написать сочинение, напоминающее труд Евсевия. Исключением из этого правила являются зарождающиеся формы литургической поэзии, которая стала записываться, очевидно, в конце этого периода.

Прокопий, живший в конце V — начале VI столетий, получил образование ритора и возглавлял школу риторики в Газе. Исследователи христианской литературы, и прежде всего Девриз (Devreese), считают его первым автором, который начал компилировать толкования Писания, беря их из различных трактатов, и собирать в антологии комментариев на разные библейские книги. Эти антологии называются эклоги (собрания и подборки) или катены (цепи). Ученые считают, что Прокопий был знаком с этой формой сочинения, весьма популярной в римской юридической литературе, и начал писать подобное сочинение, собирая различные комментарии на Библию. Его метод заключался в том, что он делал подборку толкований на каждый стих Писания, помещая имя комментатора в начале каждого из них. Такой метод способствовал сохранению огромного количества материала из сочинений, которые впоследствии были утрачены. Мидраш этого и более позднего периодов также представляет собой подборку из более ранних сочинений. Это справедливо, например, в отношении Шир га–Ширим Рабба и тем более в отношении, как уже отмечалось, Когелет Рабба, но их метод отличается от того, который обнаруживается в сочинениях Прокопия. Основное отличие в том, что Прокопий строит свою антологию по авторам, под именем которых производятся его толкования, в то время как мидраши этого периода заимствуют целые куски из более ранних сочинений, а не цитируют отдельных авторов. Мидраш, который начал оформляться в эпоху таннаев, имел форму антологии толкований, данных различными мудрецами. Однако в этих таннаических сочинениях, в отличие от антологий, имел место диалог между несколькими толкованиями. Эра еврейских антологий наступит лишь в XIII в., с появлением Мидраш га–Гадоль в Йемене и Ялкут Шимони в Западной Европе. Последняя книга напоминает сочинение Прокопия, но в Ялкут Шимони указываются сочинения, которые были использованы в качестве источников, а Прокопий называет авторов.

Мне не известно ни одного исследования, в котором талмудическая литература рассматривалась бы как мозаика, состоящая из различных высказываний, и где делалась бы попытка ответить на вопрос: почему труд отдельного человека не записывался и не издавался, как это происходило в средние века? Видимо, этот аспект еще ждет своего исследователя. Во всяком случае, большие средневековые антологии сохранили, подобно Прокопию, важные толкования и версии текстов, не дошедших до нас в их первоначальном виде, и свидетельствуют о том, что аггадическое творчество процветало в эпоху таннаев и амораев в Палестине.

Спор между христианами и евреями об истинной интерпретации Писания, очевидно, подтолкнул и тех и других к более интенсивному его изучению. Это утверждение, безусловно справедливое в отношении христианства, представляется корректным также и в отношении иудаизма. Писание было освещено в этот период необычайно ярким светом. Тот, кто занимается исследованием комментариев или гомилий этого времени, может только удивляться преданности их авторов Писанию и их внимательному отношению к каждой букве. Рабби Акива видел в Торе драгоценный сосуд, который был дан одному лишь Израилю. Любовь к этому сосуду буквально пульсирует во всех мидрашах. Христиане почувствовали это и сами с энтузиазмом принялись за толкование Писания, веря, что это они — истинный Израиль. Однако литературное творчество церкви ушло далеко: оно распространилось на области философии и теологии, которых евреи, по крайней мере в талмудических кругах, избегали. Складывается впечатление, что еврейские мудрецы намеренно создали литературные рамки, которые бы обособили их от окружающей культуры, и отказались от использования литературных жанров, господствовавших в античном мире в целом и в церкви в частности. Их радость заключалась в Торе, через нее они выражали свою веру, не прибегая к другим способам выражения, развивавшимся в окружавшем их мире[307].

В любом исследовании нельзя не обращать внимания на социальный и политический контекст того общества, в котором живет исследователь. С тех пор как по следам важного труда Л. Цунца была создана школа Wissenschaft des Judentums, эти контексты постепенно влияли на различные научные проекты в данной области. Такая ситуация характерна не только для иудаики. Даже при беглом взгляде, например, на современные направления исследований в сфере гуманитарных наук будет заметно явное влияние феминизма как на темы, так и на методы исследований, и, хотя ученые, конечно, свободны в выборе тем, предпочтения исследователей зачастую формируются под влиянием духа времени. Ученые, и особенно ученые в государстве Израиль, также понимают, что их исследования могут оказать воздействие на общество в целом. На мой взгляд, академическая чуткость к пожеланиям широкой публики похвальна до тех пор, пока эти пожелания влияют лишь на выбор предмета исследования. Однако, начав исследование, ученые сталкиваются с проблемой его беспристрастного проведения. Их выводы должны быть, насколько это возможно, свободны от предубеждений. Ученые обязаны прислушиваться с равной мерой критической симпатии ко всем голосам, которые им приходится слышать по ходу работы, и оценивать их все адекватным образом.

Когда я начинал этот проект, моей целью было (и остается) раскрыть для еврейского читателя мир мидраша сквозь призму, которая не была в достаточной степени исследована. В этом я видел два преимущества. Первое заключалось в самом знакомстве с менее известными древними интерпретациями Писания. Это знакомство могло бы сыграть решающую роль в нашем восприятии подхода мудрецов Талмуда к формированию мидраша и в нашем осознании того, до какой степени эти мидраши принадлежат греко–римскому миру[308]. Я старался показать, что различия между греческой риторикой и иудейской проповедью гораздо значительнее, чем сходство между ними. Второй целью было предложить читателю краткое, пусть и далеко не исчерпывающее руководство по иудейско–христианской полемике в Палестине в период II—V вв. Я попытался проследить историю особого подхода к аггадическим мидрашам, а именно прояснить вопрос литературного родства между еврейскими мидрашами и христианскими сочинениями. Обе религии рассматривали себя в качестве «истинного Израиля» и спорили друг с другом по поводу правильного истолкования Писания, но этот спор остался неразрешенным и продолжается до сих пор.

С эмоциональным подтекстом этой долгой борьбы я столкнулся во время моего пребывания в Соединенных Штатах, особенно в связи с одной книгой, посвященной древним корням антисемитизма. Евреи, живущие в Израиле, менее чутки к современным взаимоотношениям между церковью и евреями, главным образом по причине своей постоянной озабоченности проблемой взаимоотношения ислама и иудаизма. Под влиянием той книги я счел необходимым добавить этот эпилог, чтобы уточнить: я писал ее, изумляясь красоте толкований Библии, чьими авторами были как мудрецы Талмуда, так и Отцы церкви, и я попытался осветить эти толкования в равной степени.

Юстин и Ориген жили в ту эпоху, когда христиан в Римской империи преследовали, а иногда и убивали. Евреи к тому времени начали оправляться от ужасных ударов, которые они претерпели в течение первых веков н. э., и их академии переживали подъем духовного творчества. Но удары, нанесенные по теологии евреев вслед за разрушением Храма, а также потеря государственной независимости ослабляли их перед лицом соперничающей религии. На определенной стадии, особенно начиная с V столетия, гонимые обратились в гонителей. В мою задачу, однако, входит создание не политической, но духовной картины, противоположной первой, по крайней мере в отношении толкования Библии. Во II в. Юстин отверг еврейскую интерпретацию Писания и попытался отвратить евреев от их мудрецов. Он даже заявил, что евреи исказили места в Писании, доказывающие истину христианского Евангелия. Более чем через 200 лет Иероним развил метод, основывающийся на истинности еврейского текста Писания, и даже с уважением относился к еврейским комментариям, хотя все же утверждал, что евреи не участвуют в духовном толковании Библии.