Вавилонский голландец - Гарридо Алекс - Страница 11

Мама рассказывала, когда я родилась, в небе была радуга в три дуги, и одни соседки говорили, что это хорошая примета, а другие, напротив, поджимали губы, дескать, вертихвостка вырастет; собственно, все они были правы, одно другому совершенно не мешает…

…и дух носился над водами…

В детстве, когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я неизменно отвечала: матросом! Первые несколько лет взрослые умилялись моей наивности, потом стали осторожно объяснять, что девочек в матросы не берут, поэтому лучше бы придумать что-нибудь другое, – ну и пожалуйста, я перестала говорить, что хочу стать матросом, но это вовсе не означает, будто я перестала хотеть…

…и говорит: «Какая ты красивая», а я не знаю, плакать тут или смеяться, потому что мне пятьдесят три года, нос картошкой и как минимум десять лишних килограммов…

…позарез надо было уехать, все равно куда…

Еще когда этот корабль впервые появился у нас в бухте, я подумал, что надо будет как-нибудь попроситься туда на полгодика, им же наверняка нужны волонтеры, жаль, прямо сейчас не получится, но вряд ли эту лавочку вот так сразу и прикроют, так что время терпит…

…заговорила, и вот тут я понял, что мне конец, если уж до говорящих крыс дело дошло…

…тогда я еще жила под водой и думала, так будет всегда…

Если я сейчас назову вам тему моей диссертации, вы содрогнетесь; впрочем, нет, не содрогнетесь, а, толкаясь локтями, столпитесь у компьютера, чтобы переписать ее в свои дневники, на радость приятелям…

…что за дурость, говорю, как такое вообще могло прийти в голову – устраивать на корабле библиотеку, зачем?!.

…совершенно уверен, что моя жизнь закончилась…

Все началось с того…

И дух мой носился над водами.

Да, я немножко аутичен. У нас в семье все такие, кроме мамы. Сестра вот вообще молчит, я-то хоть пишу.

К счастью, в морской колледж экзамены были в основном письменные. Устный я чуть не завалил, но экзаменаторы дали себе труд заглянуть в мои бумажки, убедились, что там все в порядке, списали на нервотрепку – и приняли меня.

У нас был учебный корабль, выходили мы на нем каждое лето; и как-то само собой получилось, что и после выпуска попал я вторым штурманом на учебную шхуну. Не принадлежащая никакой школе, шхуна сама по себе, деревянный парусник «Шарлотта-Анна». Каждый может попробоваться. Сначала волонтером, потом, если понравится, и матросом. Команда на этой лодке менялась очень часто: зарплата маленькая, жизнь тяжелая. Да и волонтеры – придут с горящими глазами, отработают зиму, сходят в море на месяц – ищи их свищи. А я вообще трудно схожусь с людьми, мне привыкнуть надо, я и с вещами так – одни ботинки десять лет могу носить, год только привыкаю, потом не могу расстаться. И потому на волонтерском корабле было мне трудно. Хорошо было только на спокойных ночных вахтах, когда все свободные руки разлеглись на юте и смотрят на звезды, рулевой напряженно вглядывается в компас, а я стою на трапике из штурманской рубки и время от времени называю цифры. Да и подружиться толком на таком корабле не с кем. Мне нравился капитан – он излучал спокойствие, а мне это важно, я вообще излишне чувствителен к людским эмоциям, но как же дружить с капитаном. Коллеги мои, первый и третий вахтенный штурманы, были совсем еще молодыми ребятами, из навигацкой школы, они постоянно соревновались, и с ними дружбы не вышло. Кроме них, в профессиональной команде были боцман – огромная тетка с замашками суровой мамаши, питавшая ко мне, в силу небольшого моего роста, материнские чувства; двое механиков, их я почти и не видел; кок – длинный, тощий энтузиаст своего дела, он был мне симпатичен, но мы не находили общих тем для разговора: его интересовали рецепты блюд, меня – штурманские карты, парусина, смола. Шхуну я полюбил: наша красавица кокетливо скрипела мне на ночных вахтах, а я гладил ее по планширю, как старательную лошадь. Я уже не мыслил с нею расстаться, потому что все другое оказалось бы только хуже, и жизнь начала казаться мне довольно унылой штукой.

Однажды в Бресте, на парусном фестивале, стоял я на швартовном понтоне, проверяя, правильно ли наши детишки завели кранцы. Кормовые хорошо, а вот носовой, круглый, как всегда, чуть промазал и, шевельнись моя красотка, мог бы и выскочить. Я уцепился за вант-путенсы, вспрыгнул на кранец, потоптался на нем и продавил его вниз, под палубный настил понтона, – и оттуда, с кранца, увидел, как в бухту входит большой исторический линейный корабль, двухпалубный, с подобранными на гитовы парусами – под мотором. Носовая фигура у него была – огромная чайка, под которой вились резные листья, хвостатые русалки и глазастые рыбы. Этого корабля я не знал. Исторических реплик такого размера в мире не так много: австралийский «Эндевор», английские «Гранд-тюрк» и «Золотая лань», шведский «Гётеборг», с некоторой натяжкой – русский «Штандарт», ну тогда уж можно и «Тимоти» вспомнить, мал, да удал, – и еще несколько, не больше двадцати по всему миру. В Бресте собирались они все, раз в четыре года. Этого я никогда не видел. С бака резво подали носовой швартов, на понтоне его приняли, протянули остальные швартовы – черные, гладкие.

С нашего трапа как раз спускался вразвалочку наш капитан с какой-то коробкой, обитой красным бархатом, под мышкой.

– Кэп, – спросил я его, указывая на только что ошвартовавшегося соседа, – это что?

– А, зацепило? – сказал капитан. – Это «Морская птица», корабль-библиотека.

– Почему библиотека?! – изумился я.

– Да зайди сам спроси, это же морская легенда, недосуг мне ее тебе сейчас пересказывать. Библиотека плавучая, книжки на всех языках, в свободное время можешь зайти почитать.

И бодро покатился вверх по трапу на пирс, по случаю отлива нависавший над нами, как крыша городского дома. А я рассеянно принялся набивать трубку, выпустил вант-путенс и скатился с кранца хорошо не в воду, где ходили молчаливые, как я, сомы, а просто на понтон.

Я курил и разглядывал великолепный корабль. Мастерская работа. Чем-то похож на шведскую «Васу», но явно гораздо, гораздо мореходнее. И уж точно прошел куда больше, чем те жалкие полторы мили. Сплошной качественный дуб, даже мачты дубовые, на что уж, кажется, только шведы и отваживались, обводы изящные, реи на топенантах выверены в линеечку, штаги обтянуты, ванты просмолены – не придерешься. А ведь моторы прячутся внутри неплохие, хотя на вид и не скажешь. И все в резьбе – где положено и где не положено. Грота-галсы проходят сквозь львиные морды. Кормовая галерея вьется, как решетка особняка в стиле ар-нуво. Что они копировали? Где такое делают?

Я и сам не заметил, как перебрался на их понтон и подошел к незнакомому борту совсем близко. Там пиратского вида девушка бодро командовала установкой трапа. Наконец трап встал на свое место, матросы привычно обтянули леера и бодро взлетели на свою палубу, девушка обернулась ко мне и спросила, почему-то ехидно:

– Что, нравится?

– Да, – смог выдавить я.

– А ты, я вижу, романтик! Во что ты нас превратил?

– Я? Не понял.

– Это же «Морская птица», – произнесла девушка таким тоном, словно бы название корабля все мне объяснило.

– И что?

– Да ты же разглядываешь наш корабль добрых полчаса. Он уже весь стал таким, как ты хочешь. А что, мне нравится. Я Сандра, второй помощник. – Она протянула мне узкую шершавую руку и прищурилась.

– Йоз. Тоже секонд.

– Ух ты! – восхитилась она. – Вахта фока, да? У тебя сколько народу в вахте?