Тим - Маккалоу Колин - Страница 32
- Предыдущая
- 32/48
- Следующая
Для них это были тяжелые, печальные, медленно текущие месяцы. Мэри, которая делила свои свободные часы с Тимом, было немного легче; для Рона была только пустота, а что было в душе у Тима, никто не знал. Это было ее первое столкновение с горем, такого раньше она даже не могла себе представить. И самое тяжелое состояло в том, что она была бессильна помочь. Что бы она ни сказала, что бы ни сделала — все это не имело никакого значения. Ей приходилось мириться с долгими периодами молчания, потихонечку убегать, чтобы выплакаться и погоревать в одиночестве.
Она начала привязываться и к Рону, потому что он был отцом Тима и потому, что он был так одинок, но никогда не жаловался. С течением времени он все больше стал занимать ее мысли. Когда самое холодное время года приближалось к концу, она заметила, что его силы тают. Иногда, когда они сидели во дворе и он протягивал руку к солнцу, ей казалось, что оно просвечивает сквозь покрытую венами и старческими пятнами кисть, и становятся видны очертания костей. Он начал сильно дрожать, и его когда-то твердая энергичная походка стала неуверенной. И как бы плотно она его ни кормила, он непрерывно терял в весе. Казалось, он тает на глазах. Неприятности окружали ее, как невидимая армия врагов. Казалось, она проводила свои дни, бродя по пустынной долине и не зная, куда идти. Единственной реальностью был Арчи Джонсон. Только на работе она опять становилась сама собой и думала не о Роне и Тиме, а о конкретных делах. Это было единственное, что давало ей силы. Она начала бояться пятниц и радоваться понедельникам. Рон и Тим стали для нее словно камень на шее, ибо Мэри не знала, что делать, чтобы избежать катастрофы, и чувствовала, что она приближается.
Однажды утром в субботу ранней весной она сидела на террасе коттеджа и смотрела на берег. У края воды стоял Тим и глядел через широкую реку. Что он видел? Искал ли он там мать, или ответ на вопросы, который она не могла ему дать? Именно этот разлад с Тимом деморализовал ее больше всего: она чувствовала, что является главной причиной его странной замкнутости. С той самой ночи, когда она вернулась в коттедж, где Тим и Рон провели неделю одни, Мэри поняла, что Тим считает, будто она предала его. Но разговаривать с ним было невозможно: он, казалось, не хотел ее слушать. Бесконечное количество раз она пыталась коснуться этой темы, предпринимая уловки, которые раньше действовали безотказно. Но все было бесполезно, тем более что он оставался, как всегда, вежлив, охотно работал в саду и по дому, не высказывая вслух недовольства. Просто он ушел.
Рон вынес на террасу поднос, где был сервирован утренний чай, и поставил его на стол около ее стула. Его глаза проследовали за ее взглядом, и, посмотрев на неподвижную, как у часового, фигуру на берегу, он вздохнул.
— Выпей чашечку, Мэри. Ничего ты не ела на завтрак, дорогая. Я вчера испек такой хороший кекс с тмином, но почему тебе не съесть кусочек с чаем? А?
Она оторвала мысли от Тима и улыбнулась:
— Честное слово, Рон, ты за последние несколько месяцев превратился в настоящего повара.
Он прикусил задрожавшую губу.
— Эс любила кекс с тмином. Я читал в «Геральде», что в Америке едят хлеб с тмином, но не кладут его в кексы. Идиоты! Ничего не представляю себе хуже, чем тмин в хлебе, а вот в пышном сладком кексе — в самый раз.
— Обычаи бывают разные, Рон. Наверное, они скажут как раз обратное, если прочитают в их газетах, что австралийцы не кладут тмин в хлеб, а едят его в кексе. Хотя, честно говоря, если зайти в некоторые булочные в Сиднее, то теперь можно там купить ржаной хлеб с тмином.
— Да, эти чертовы бродяги все что угодно сделают, — сказал он с присущим старым австралийцам презрением к новым европейским эмигрантам. — Ну, неважно. Съешь кусочек кекса, Мэри, давай!
Съев ломтик, Мэри поставила тарелку:
— Рон, что с ним происходит?
— Елки-палки, Мэри, мы эту тему обсосали до костей уже давным-давно! — резко ответил он, затем повернулся и, раскаиваясь, сжал ее руку, — Прости, дорогая моя, я не хотел тебе хамить. Я знаю, что ты о нем беспокоишься, и только поэтому и спрашиваешь. Не знаю, милая, не знаю. Никогда не думал, что он будет так тосковать о матери, не думал, что так долго. У меня просто сердце разрывается!
— И у меня тоже. Не знаю — что, но я должна что-то сделать, и как можно скорее. Он уходит от нас, Рон, уходит все дальше и дальше, и если мы не вернем его, мы можем потерять его навсегда.
Он подошел и сел на ручку ее кресла.
— Если бы я знал, что делать, Мэри, дорогая, но я не знаю. Самое ужасное, что я уже не так страдаю о нем, как раньше. Я не хочу волнений. Даже о сыне. Это звучит ужасно, но это так. Подожди здесь.
Он исчез в доме, но через минуту опять появился, держа под мышкой плоскую папку. Он бросил ее на стол рядом с подносом. Мэри подняла на него глаза, удивленная и встревоженная. Рон взял другой стул, подтянул его к столу и сел против нее, прямо глядел ей в лицо. Его глаза странно блестели.
— Вот все документы, касающиеся Тима, — сказал он. — Здесь мое завещание, все банковские счета, страховые полисы и ежегодная рента. Все это даст возможность Тиму быть в денежном отношении независимым до конца жизни. — Он оглянулся в сторону пляжа, и Мэри уже не видела его лица.
— Я умираю, Мэри, — продолжил он медленно. — Я не хочу жить, не могу себя заставить жить. Я, как заводная обезьянка, у которой кончается завод — знаешь, ну те, что бьют в барабан и маршируют взад вперед, а затем их движение замедляется, а потом и вовсе останавливаются, ноги перестают шагать, а барабан бить. Вот и я такой. Кончается завод, и я ничего не могу сделать. И, знаешь, Мэри, я этому рад! Если бы я был молодым, я бы так не чувствовал ее смерти, но возраст делает свое дело. Она оставила такую пустоту в моей душе, которую ничто не заполнит, даже Тим. Все, что я хочу, это лежать там, под землей, рядом с ней. Мне все кажется, что ей так холодно и одиноко. Иначе и быть не может, после того, как она проспала все эти годы рядом со мной.
Его голова была все еще повернута к берегу и она не видела его лица.
— Я не могу, — продолжал он, — вынести мысль, что ей там холодно и одиноко, не могу. После ее смерти ничего не осталось, я не могу даже сосредоточиться на Тиме. Вот поэтому я на этой неделе пошел к адвокату и все оформил. — Я не оставляю тебе ничего, кроме неприятностей, но почему-то с самого начала я всегда чувствовал, что тебе очень дорог Тим, и ты не будешь возражать. Это эгоизм, но ничего не могу поделать. Я оставляю Тима тебе Мэри, и вот все его бумаги. Возьми. Я предоставил тебе полномочия распоряжаться финансовыми делами Тима, пока ты жива. Я не думаю, что Дони будет стараться причинить тебе неприятности, потому что Мик не хочет брать на себя заботы о Тиме. Но на всякий случай я оставил пару писем, одно для Дони и одно для этого пижона Мика. А на работе я сказал боссу, что ухожу на пенсию. Буду сидеть дома и ждать… Если ты не возражаешь, то буду ездить с Тимом сюда. Но это будет не долго.
— О, Рон, о Рон! — Мэри неожиданно для себя заплакала; из-за слез очертания стройной фигуры на берегу расплылись. Она протянула руки к отцу Тима.
Они встали и прижались друг к другу, каждого мучила своя боль. Через некоторое время Мэри заметила, что это принесло ей больше утешения, чем Рону; она успокоилась и почувствовала в его нежности и сочувствии настоящую мужскую защиту. Она теснее прижалась к нему, уткнув лицо в его худую, морщинистую шею и закрыла глаза.
Вдруг ей показалось, что что-то нарушило эту атмосферу доверия, по спине у нее пробежал озноб и она, вздрогнув, открыла глаза, Тим стоял в нескольких шагах от них, и в первый раз за долгие месяцы их дружбы, она увидела его разгневанным. Он дрожал, глаза сверкали и стали темными, кулаки сжимались и разжимались. В ужасе она отпустила Рона и отступила так резко, что тот покачнулся и едва удержался на ногах. Повернувшись, он увидел Тима. Они с минуту молча смотрели друг на друга, затем Тим повернулся и побежал по тропинке к берегу.
- Предыдущая
- 32/48
- Следующая
