Тропою архаров - Станюкович Кирилл Владимирович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/51
• Следующая

Как-то раз сидел он вечером в гостинице и скучал. Вдруг в памяти всплыл номер телефона Собакина. Он позвонил, его соединили, и он попросил позвать к телефону Лесину. Затем было долгое молчание, и, наконец, какой-то дрожащий от злости голос произнес:

– Значит ты жив еще, сволочь!!!

Таких рассказов у него были тысячи.

На следующее утро выяснилось, что перевал Кзыларт, отделяющий Памир от Алайской долины, как и сама долина, завален снегом и дорога закрыта. Но, чтобы выручить машины, застрявшие на Памире, и завезти недостающие на зиму товары, в Оше сформирована спасательная колонна, которая, расчищая дорогу, движется сюда.

«Военный совет» экипажа нашей машины решил двигаться навстречу колонне. Мы надеялись пробиться до Алая и проскочить через Алайскую долину, как только спасатели прочистят дорогу.

Итак, к вечеру мы тронулись вперед по тракту. Как оказалось, другие машины предпочли ждать в Мургабе.

Унылые, запорошенные снегом, в холоде глубокой ночи стояли горы. Начинался подъем на самый высокий перевал Памира – Акбайтал ( 4700 метров ). Протяжно гудя и проминая дорогу в снегу, толщина которого все увеличивалась, мы медленно вползали на подъем. Я залез вместе с полушубком в спальный мешок и смотрел на звездное небо, на темные силуэты гор справа и слева от дороги. Было очень холодно, я никак не мог найти такого положения, чтобы согреться. Ноги, одетые только в одну пару шерстяных чулок, время от времени я переставал ощущать. Приходилось, задыхаясь от недостатка воздуха, изгибаться в мешке, подтягивать ноги и оттирать пальцы, пока они не начинали отходить. Было и холодно, и скучно, и мучительно хотелось въехать скорей на перевал. Но на последнем повороте под самым перевалом мотор заглох. Наступила тишина.

Я лежал, не поднимаясь, решив, что это просто очередная починка. По доносившимся звукам я понял, что Вася выскочил из кабины и подкладывал камни под колеса, затем поднял капот и пытался подсасывать. Потом я слышал, как он ключом начал стучать по баку, как вытащил ведро. Затем раздалась страшная ругань, за ней – стук ключа, со злостью брошенного в ведро, и, наконец, звук ведра, с силой брошенного на дорогу. Кончился бензин. Мы или пережгли слишком много при подъеме, или мотор был плохо отрегулирован и много расходовал.

На большой высоте плохо спится; в какой-то полудремоте провели мы следующие три часа. Вася ушел на заправку, а мы ждали его. Не хотелось думать о несчастном Васе, который должен был спуститься с перевала и пройти километров восемь. Это было еще ничего, но дорога назад на тридцатиградусном морозе с ведром обжигающего бензина в руках и подъем на пятьсот метров до высоты перевала были похуже. Тут было нечему завидовать.

Вася вернулся удивительно быстро. Я проснулся оттого, что мотор работал, он был достаточно хорошо укутан и не успел остыть.

Мы снова ехали, потом начался спуск, машина развивала все большую скорость, а когда чувствовалось, что скорость переходит всякие границы, скрипели тормоза, шуршал щебень под колесами, и машина задерживала свой бег.

Заправка у реки Музкол. Музкол – река причудливая. Осенью, когда она начинает замерзать, большое количество ключей, выходящих в разных местах в русле, в склонах, не дают ей промерзнуть совсем. Река замерзает только с поверхности, но из глубины бьют ключи, идет новая вода и намерзает сверху. Непрерывное накопление льда продолжается всю зиму. К весне дно реки закрывает огромная наледь. Она такая большая, что кажется ледником.

По музкольской щели с воплем летел ветер, неся снег, смешанный с песком и пылью. Было два часа ночи. Зверски- холодно; измученный Вася загнал машину задом на высокий склон (чтобы легче было заводить ее завтра), обругал карбюратор, Памир, погоду и всех нас и заявил, что дальше ехать невозможно,

Василий Васильевич заметил, что это очень хорошо. Бухгалтер сказал, что только сумасшедшие люди могут работать в таких условиях при такой ничтожной полевой нагрузке. Жена его молчала, она только слегка кряхтела, когда мы все втроем вытаскивали ее из спального мешка.

В домике заправки летом жил заправщик с женой. Я не думаю, чтобы ему было удобно или просторно, площадь домика вряд ли больше десяти квадратных метров, но возле стояло несколько машин, шоферы и пассажиры которых скопились сейчас в домике. Было тепло и тесно.

На полу стояла своеобразная печка – керосиновый бак с дверкой и жестяной трубой. Возле находилось ведро с бензином, смешанным с маслом, и тут же лежала куча обгорелых консервных банок. Как только огонь в печке стихал, кто-нибудь из присутствующих зачерпывал банку бензина с маслом, отворял дверцу печи и швырял ее внутрь. Мгновенно весь бак раздувался, его вогнутые бока выпячивались и дрожали, казалось, еще минута, и он взорвется, но понемногу шум затихал, и в печке гудело ровное пламя. Когда все банки кончаются, их снова выгребают из печи, и все начинается сначала.

На единственном топчане лежал заправщик, а кругом, заняв все пространство, сидели полулежа и лежали люди. Мы стояли на пороге, не зная куда ступить. Сперва показалось, что места нет и мы так и будем стоять до утра, потом мы начали к чему-то прислоняться. Затем я с удивлением увидел, что Вася сполз по стене на кого-то, лежащего на полу. Он уже спал. Это было мое последнее впечатление; по-видимому, через минуту меня постигла судьба Васи.

Мы проснулись поздно. Был слепящее яркий день. Музкольская долина сверкала белыми приснеженными склонами, горели, переливаясь, бугры свежеобразующейся наледи, блестели ледяные вершины гор. Все машины ушли в Мургаб. Они возвращались. Доехав накануне до Кзыларта и увидев свежие наметы снега, они решили вернуться и ждать спасателей. А мы твердо решили пробиваться. У нас было много самомнения, было продовольствие дня на три и две лопаты. Мы узнали, что у выхода в Алайскую долину скопилось несколько машин, ожидающих, когда спасатели расчистят дорогу. Решили присоединиться к ним. Это все же было лучше, чем сидеть и ждать. Мы набрали бензин в баки и в бочки, куда только могли, и тронулись.

Выехали мы поздно, и когда скатились в долину Маркансу, солнце лежало уже между зубцами Заалайского хребта. Вдоль бесконечных галечников по Маркансу медленно шли пылевые смерчи. Склоны Кзыларта, по которым поднималась дорога, были покрыты длинными, широкими белыми полосами. Когда мы подъехали к первому сугробу, пересекающему дорогу, солнце зашло. В наступивших сумерках мы с Васей осмотрели снеговые наметы и взялись за лопаты.

Василий Васильевич вышел из машины и тоже присоединился к нам. Помогать он сильно не мог – ему было гораздо больше лет, чем нам с Васькой вместе. Но он был с нами, и если не мог копать на такой высоте, то просто стоял рядом, подбадривая нас. Бухгалтер сказал, что мы герои, но что у него порок сердца, и залез с головой в мешок. Его жена молчала.

Над нами в последних закатных лучах солнца вставали скалы Кзыларта [5] . Вишнево-красные в белом снегу, они были удивительно мрачные и торжественные.

Это была очень трудная ночь. Мы то копали снег, поминутно останавливаясь, совершенно задыхаясь, то оттирали терявшие чувствительность пальцы – мороз был за 30 градусов, то в совершенном изнеможении, отстегнув капот, ложились грудью на раскаленный корпус мотора. Машина стояла, светя нам своими фарами, или отходила и вновь билась в сугробах, на подложенных брезентах, затем снова с разбега бросалась вперед. За эту ночь мы сожгли сто сорок килограммов горючего и продвинулись на два километра.

Это была одна из самых длинных ночей в моей жизни. Поздно поднявшееся над горами солнце осветило нашу машину в то время, когда до перевала оставалось около километра. Перед нами, блистая нетронутой белизной, лежал последний снежный намет шириной в 50-70 метров; сзади почти на два километра простиралась полоса распаханного, развороченного нами снега.

Солнце несколько обогрело нас и подбодрило. Несмотря на середину ноября, днем, когда грело солнце и не было ветра, становилось просто тепло. Мы с Васей дошли до полного изнеможения. Василий Васильевич нас несколько раз будил, потому что мы с Васькой засыпали прямо на снегу.

• Предыдущая
• 49/51
• Следующая