Тропою архаров - Станюкович Кирилл Владимирович - Страница 48
- Предыдущая
- 48/51
- Следующая
Под почти непрерывным дождем мы слонялись по холодному, неуютному Хорогу, по его главной и единственной улице, по лужам, наполненным яркими желтыми листьями осыпающихся тополей. Нам было решительно нечего делать и некуда приткнуться. Нас пускали ночевать в одно из учреждений, где до позднего вечера высиживали какие-то не в меру трудолюбивые проектировщики и бухгалтеры. Но в восемь часов утра нас выгоняли, очевидно, опасаясь, что мы своим бездельем деморализуем этих примерных тружеников. Это, по-видимому, было совершенно правильно, но нам решительно не нравилось.
Хорог – столица Горно-Бадахшанской автономной области- своеобразный город, вытянутый по правому берегу реки Гунт, текущей в глубоком ущелье. Весь город фактически состоит из двух рядов домов, расположенных по обеим сторонам чудесной аллеи пирамидальных тополей. Задние дворы одного ряда оканчиваются над обрывом, под которым в пене и брызгах несет свои осенние светлые воды стремительный Гунт, а дворы другого ряда упираются в скалы и осыпи. Только в последние послевоенные годы Хорог стал расти в ширину и занял оба берега Гунта.
Этот маленький областной город, выросший за послереволюционные годы из заброшенного кишлака, имеет и школы, и техникумы, и кино, и удобную больницу, и прекрасный городской сад. В хорошую летнюю погоду это одно из самых красивых мест в Советском Союзе. Но под дождем, в осеннюю слякоть, когда мы только и думали о том, как бы поскорее уехать, Хорог не вызывал никаких теплых чувств.
Прошел день, другой, третий, тучи не поднимались, нижняя граница снега по склонам гор все опускалась. Со дня на день следовало ждать закрытия перевалов и прекращения движения по Памирскому тракту, а самолета все не было. Чтобы спуститься вниз из Хорога в Фергану или к Сталинабаду, требуется двадцать дней караванного пути по горной тропе, два-три дня на машине по тракту или два часа по воздуху на самолете. Но когда пробьется сюда самолет, было совершенно неизвестно. Дорога из-за ранней зимы могла закрыться каждую минуту, поэтому я, предоставив другим ожидать самолета, четвертого ноября вскочил в последнюю машину, уходящую из Хорога по Памирскому тракту вниз в Ош, и уехал.
В машине я оказался не один. Кроме меня, в ней двигался в Ош заместитель начальника одной геологической экспедиции Василий Васильевич – человек необычайной общительности и первоклассный рассказчик. Вел машину водитель высшего класса Вася Кисин.
Кроме того, в кузове машины находился главбух из той же экспедиции, что и Василий Васильевич, и его жена, две пустые бочки из-под бензина и несколько старых брезентов.
Вася Кисин вел машину, Василий Васильевич рассказывал, я слушал и глядел по сторонам, бочки гремели, бухгалтер и его жена жаловались на плохую жизнь, дикость гор и недостаточное количество полевых, которые они получали.
Во второй половине дня наша машина шла полным ходом вверх по долине Гунта. Справа и слева уходили вверх, теряясь в низко плывущих облаках, крутые скальные склоны хребтов.
Унылы склоны гор над Гунтом поздней осенью. Только яркие пятна темно-красных бухарских гречишников в верхней части склонов оживляли темно-бурые тона пейзажа. Да внизу вдоль реки, где непрерывной полосой шли заросли прибрежного – тугайного – леса и кустарника, еще сохранились золотисто-желтые тополевые рощи, шиповники, осыпающие свои багрово-бурые листья, ярко-оранжевые ветви облепих, сплошь обсыпанных ягодами, да светло-желтые березки.
Машина проносилась то среди зарослей тугаев, то по узкому скальному карнизу над быстрым Гунтом, то громко трубила, пролетая через небольшие кишлаки. Долина Гунта – прекрасная иллюстрация необыкновенного трудолюбия местного таджикского населения. По всем некрутым склонам, по всем конусам выноса видны сотни и тысячи больших и маленьких искусственных террасок; некоторые из них имеют всего десять-пятнадцать квадратных метров площади. Вся нижняя часть гор превращена в сплошную лестницу, где на каждой ступени создано маленькое плоское поле. Но каких титанических усилий стоило сделать эту лестницу из каменистого склона. По крутым скальным откосам проведены оросительные каналы, которые по желобам перепрыгивают через узкие щели, по высоким насыпям переходят через широкие овраги.
Наша машина уже в темноте подошла на заправку в верховьях Гунта, и здесь нас постиг страшный удар.
– Бензина нет! – ясно и коротко сказал заправщик и равнодушно отвернулся.
Вася так и застыл. Его лицо изображало полное недоумение и скорбь, а в растопыренных руках болтались бесполезные ведро и воронка. Мы долго стояли молча. Из-за темного гребня сквозь рваные тучи показалась луна. Воздух был холоден, и на окружающих склонах блестел снег. Дело было дрянь, задержка грозила тяжелыми последствиями, мы рисковали застрять надолго, и перевалы могли закрыться. В мрачном молчании поплелись мы искать теплый угол на ночь. Только один Василий Васильевич не унывал, он сказал, что все отлично и что очень хорошо, что можно отдохнуть.
Наше мрачное настроение не прошло даже тогда, когда мы кое-как устроились в тепле и поужинали и когда Василий Васильевич принялся за свои рассказы.
В этот раз Василий Васильевич рассказывал нам о том, как он был председателем тройки по борьбе с беспризорниками; о том, как он их ловил, а они сопротивлялись. При этом он засучивал рукава и показывал шрамы от основательных укусов. Затем он рассказал, как он их агитировал вступить на путь труда, и что во время этой пламенной речи беспризорники сперли у него портфель и портсигар; как он им читал лекцию о вреде курения, а потом отобрал у них табак и папиросы. И о том, как они после этого объявили забастовку и сбежали на крышу, и чуть не все пожарные части Москвы бились, чтобы спустить их оттуда.
Затем он сообщил, что из этих беспризорников вышли хорошие люди, и назвал несколько широко известных фамилий. При этом он пускал слезу и совал нам в нос часы с трогательной надписью.
Казалось бы, запас рассказов у Василия Васильевича должен был когда-то истощиться, но мы просидели в Джеландах четыре дня, пока к нам не прорвались бензовозы, а его готовность вспоминать самые различные происшествия не уменьшалась, а прибывала день ото дня.
В поселке Джеланды, где мы сидели, стояла поздняя осень, переходящая в зиму, по утрам даже просто зима. Днем, когда всходило солнце, снег, выпавший за ночь, быстро таял и испарялся, и пока светило солнце, было даже тепло. Но достаточно было небольшому облачку закрыть солнце, как мгновенно начинало морозить, ветер становился пронзительно холодным и над теплым источником, протекавшим рядом с поселком, поднималось целое облако.
Когда, наконец, после четырехдневного голодания мотор нашей машины получил питание, ожил и мы начали подъем на перевал Койтезек, кругом уже было много снега.
На Памире, в который мы вступили за перевалом Койтезек, зима наступила окончательно и бесповоротно. Морозный ветер гнал поземку и обжигал лицо, колеса машины прокладывали свежую колею в неглубоком нетронутом слое снега. На широких просторах памирских долин не было заметно никаких признаков жизни. Только сквозь встречную метель у подножий склонов курились дымки над юртами аула Тогаркаты, да на замерзшем высокогорном лужке суетились огромные мохнатые яки. Они не замечали холода и метели, они играли, гонялись друг за другом, бодались.
В Мургаб – районный центр – мы приехали ночью. Но, несмотря на усталость, спать нам не пришлось. Василий Васильевич рассказывал.
На этот раз дело шло о делах юности, каких-то совершенно невероятных случаях. Например, когда-то давно, еще до революции, будучи студентом, он изводил по телефону неизвестных ему людей, фамилии которых он нашел в телефонной книге.
Каждый день он звонил к человеку по фамилии Собакин и спрашивал дома ли Лесина, а затем звонил к Песиной и просил позвать Собакина.
Его ругали, проклинали, а он все звонил. Но началась война, потом революция, он попал на фронт, затем в Красную Армию и вернулся в Ленинград уже только через десять лет, в 1924 году.
- Предыдущая
- 48/51
- Следующая
