Мастера детектива. Выпуск 3 - Сименон Жорж - Страница 65

• Предыдущая
• 65/195
• Следующая

И Доссен его тоже ненавидел. Но совсем по противоположным причинам.

Однако все это можно довести до сознания пошляков присяжных и судей не с помощью дурацких вопросов и ответов.

— Когда вы узнали, что Большой Луи убит, вы тотчас же заподозрили Эмиля Маню?

— Не знаю.

— Не подозревали вы в убийстве других ваших товарищей?

— Не знаю… Нет… Не думаю…

После допроса молодых людей дело пойдет быстрее. Но председательствующий старался выполнять свою миссию как можно тщательнее.

— Только сейчас ваш приятель Детриво сказал, что не может без стыда и сожаления думать о том, что позволил увлечь себя на столь опасный путь. А вы?

И Эдмон бросил:

— Я сожалею.

Не то что Детриво, который заранее приготовил свою маленькую речь и с видом кающегося грешника шпарил ее наизусть:

«Я сожалею о том, что я сделал, и стыжусь, что покрыл позором свою семью, где видел только добрые примеры. Прошу простить мне все то зло, которое я мог причинить и причинил… я… я…»

Еще целый час длилось заседание, уже при желтоватом свете больших ламп, освещавших только трибуну; в углах, как в церкви, залегла густая тень, и лишь отдельные лица светлыми пятнами выступали на общем темном фоне.

Анжель в комнате для свидетелей обливала грязью семейство Лурса, пронзительным голосом сообщала желающим мерзкие истории о папаше, о дочке и даже о Карле, которая хмуро забилась в уголок.

Когда публика стала расходиться с тем характерным шарканьем, какое обычно раздается в церкви после окончания торжественной мессы, каждый с удивлением, как что–то незнакомое, ощутил за стенами суда привычный уличный воздух, свет уличных фонарей, знакомые шумы, скользкие мостовые, автомашины, прохожих, продолжавших жить мирной будничной жизнью.

Джо Боксер поплелся за Лурса:

— Ума не приложу, куда она могла деться! Я повсюду ее искал. Не удивлюсь, если она вообще смоется… А вы что на этот счет скажете? По–моему, до сих пор все шло не особенно скверно?

Карла на обратном пути забежала в магазин купить что–нибудь к обеду, так как не успела ничего приготовить. Весь дом пропитала тишина, звонкая пустота.

Они не знали, что делать, за что взяться. Они уже отключились от судебного процесса, но еще не включились в обычную жизнь.

Николь села обедать. Несколько раз Лурса ловил на себе взгляд дочери, и хотя он догадывался, о чем она думает, он предпочитал, чтобы она не заговаривала с ним.

Уже давно ей случалось вот так поглядывать на отца, с любопытством, с каким–то иным, пока еще робким чувством, которое не было целиком благодарностью, не было еще любовью, но которое можно было бы определить как некую смесь чувств, где преобладает симпатия, а возможно, и восхищение.

— Что вы будете делать нынче вечером? — спросила она, вставая из–за стола.

— Ничего. Пойду лягу.

Это была неправда. И Николь слегка встревожилась. Он знал, что она встревожена и чем именно встревожена. Но не мог же он ни с того ни с сего пообещать ей, что бросит пить.

К тому же ему было необходимо выпить в одиночестве, запереть дверь, покурить, помешать в печурке, необходимо было садиться, вставать, ворчать, растрепать бороду и шевелюру.

Он слышал, как Николь трижды подходила к двери кабинета, чтобы послушать, чтобы успокоиться.

А он кружил по комнате… Среди этих мальчишек был один, был наверняка один, который вошел в комнату к Большому Луи и выстрелил.

И этот один знал, что убийца он и что Эмиль невиновен. Знал вот уже несколько месяцев. Его допрашивали наряду с другими, он отвечал, каждый вечер ложился в постель, спал, просыпался, встречал новый день, который нужно прожить.

Иногда вечерами, надеясь вырваться из круга назойливого одиночества, он бродил по улицам, приближался к другой тени, к Адели Пигасс, и шел за ней в ее зловонную каморку, чтобы заняться любовью.

И каждый раз он был на волосок от того, чтобы сказать ей все.

Но он сдерживался. Потом приходил снова. Снова сдерживался и в конце концов сдался.

Каким тоном он рассказал ей всю правду? Хвастался? Хихикал? Играл в цинизм? Или, напротив, не скрывал страха?

Что касается его, Лурса, он не в силах даже…

А ведь он смотрел им прямо в глаза: в глаза Детриво, который страстно желал всем угодить, в глаза Доссена, счастливого тем, что из–за болезни ему удалось уйти от ответственности.

Казалось, Эдмон говорил:

«Вы же видите, что я слабый, что мне недолго жить. Ну вот я и развлекался. Это ведь никому не мешало!»

Завтра утром будут выслушаны свидетельские показания колбасника, затем Люска, отец которого после всех этих ужасных событий таял как воск.

В церквах зазвонили колокола. Адель со своим Жэном была где–то здесь, они спрятались, затаились, потому что их, несомненно, предупредили о розыске.

Десятки раз Лурса подымался, шел к стенному шкафу, наливал в стакан несколько капель рому, с каждым разом увеличивая порцию, и наконец лег с неотвязным чувством, что нужно сделать последнее, легчайшее усилие, но что сделать его как раз невозможно.

Рожиссары радовались от души. Два заседания суда прошли благополучно. Кое–какие щекотливые вопросы удалось лишь слегка затронуть. Медведь вел себя вполне пристойно, да и Николь проявила относительную сдержанность. Шли оживленные переговоры по телефону. Доссену хотелось узнать, не может ли завтра произойти какой–нибудь неожиданный инцидент. Марта бодрствовала в спальне сына, так как у Эдмона слегка поднялась температура. Люска заперся на ключ в своей комнате, которая была не настоящей комнатой, а чем–то вроде гаража или сарая, стоявшего посреди двора.

А г–жа Маню молилась, одна во всем своем доме, молилась, потом плакала, потом пошла проверить, хорошо ли заперта дверь, так как ей было страшно, потом поплакала еще немного и, уже засыпая, пробормотала вполголоса что–то, словно убаюкивая свою боль.

В восемь часов утра по улицам снова двинулся кортеж, мужчины, женщины группами стекались к зданию суда, люди узнавали своих соседей по скамьям и если еще не раскланивались, то уже обменивались неопределенно любезными улыбками.

Эмиль был все в той же синей паре, в том же галстуке. Вид у него был более замкнутый, чем накануне, возможно, потому, что он очень устал.

А Джо Боксера Лурса не обнаружил в комнате свидетелей, хотя ему полагалось бы находиться там, ибо сегодня утром была его очередь.

— Суд идет!

«…следующий свидетель… говорите правду… правду… спода… сяжные…»

Допрашивали Дайа, в коричневом костюме, с веснушчатым лицом, с коротко подстриженными, как у новобранца, волосами. Этот ничего не воспринимал трагически, и, должно быть, в зале сидело немало его приятелей, так как он то и дело оборачивался и все подмигивал кому–то.

— Вы работаете в колбасной у вашего отца и на следствии показали, что несколько раз вам случалось брать из кладовой окорока.

И парень хвастливо подтвердил:

— Если бы я сам об этом не сказал, никто бы в жизни не заметил.

— Вы также брали деньги из кассы?

— Как будто другие стесняются!..

— Простите, не понимаю.

— Я говорю, что все берут из кассы. Отец, дядя.

— По–моему, ваш отец…

— Никогда счет не сходился, каждый вечер мать орала. Какая разница, чуть меньше, чуть больше!..

— Вы познакомились с обвиняемым в «Боксинг–баре» в тот вечер, когда произошел несчастный случай…

Вдруг Лурса вздрогнул. Какой–то человек, добравшийся только до третьего ряда, и, видимо, безнадежно застрявший, так как адвокаты в мантиях загородили все проходы, делал ему отчаянные знаки.

Лурса его не знал. Человек еще молодой и, по–видимому, принадлежащий к окружению Джо Боксера.

Лурса встал и направился к нему.

— Срочное дело! — шепнул незнакомец, протягивая через плечи адвокатов смятый конверт.

И пока продолжался допрос колбасника, Лурса, вернувшись на свое место, прочитал записку, но даже бровью не повел, чувствуя на себе тревожный взгляд Рожиссара.

«Я их нашел. С нашей стороны было бы не особенно шикарно втягивать их в это дело, так как Жэн, оказывается, кое в чем замешан, а я и не знал. Я пристал к Адели, и она сказала мне, кто он. Это Люска. Это он пришил голубчика. Найдите возможность его присобачить, не подводя девчонку.

• Предыдущая
• 65/195
• Следующая