Путешествие рок-дилетанта - Житинский Александр Николаевич - Страница 16

Надо сказать, что профессионалы встретили мои измышления гораздо спокойнее любителей. Автор показал свое незнание и непонимание рок-музыки? Ну что ж, надо дать ему возможность познакомиться с нею.

Так я был приглашен на открытие сезона в Ленинградском рок-клубе.

У входа стояли толпа желающих и наряд милиции. Толпа отличалась от обычной лишь тем, что в ней был повышенный процент людей экстравагантного вида — в широкополых шляпах, с длинными волосами, перехваченными лентой, в смелых одеждах.

Концерт состоял из выступления трех рок-групп, или трех «команд», как нынче принято выражаться. Я не привожу их названий лишь потому, что в мою задачу не входит критическая оценка творчества той или иной полупрофессиональной группы.

Мне не хотелось бы выступать в роли душителя молодых дарований, тем более самодеятельных, тем не менее вынужден сказать, что концерт оставил безрадостное впечатление. Прежде всего, он был удручающе однообразен. Все вещи походили одна на другую. Сила звука, вокал на пределе возможностей голосовых связок, конвульсивные движения солистов — все заявляло о том, что со сцены говорится нечто важное, нечто значительное, нечто такое, без чего мир не может далее существовать. Только какие-то серьезные и даже экстраординарные причины могут заставить людей так напрягаться. Но что же они хотели мне сообщить? Каюсь, я не понял, ибо ритм начисто забивал мелодическую основу, а также слова песен, несмотря на то что их выкрикивали из всех сил молодых легких.

Поначалу я решил, что все тексты исполняются на английском, и успокоился. Значит, в смысл вникать не надо. Но потом из хаоса стали вырываться отдельные русские слова. Обеспокоенный, я справился у соседей, на каком языке поют. Выяснилось, что на русском. Это повергло меня в сильнейшее изумление; я никак не мог взять в толк, зачем же сочинять тексты и исполнять их, если ничего не слышно?

Итак, музыки и слов не было, оставалось следить за световыми эффектами, одеждой и поведением музыкантов. Но этого ли они добивались? Ведь я по-прежнему видел по их лицам, что они хотят мне что-то сказать, хотят войти со мною в контакт, точно с космическим пришельцем, но у нас не только разные языки, а разная природа органов восприятия.

Они отчаянно сигналили мне инфразвуком, а мои уши могли воспринять только ультразвук.

Впрочем, скоро я заметил, что сильно преувеличил потребность музыкантов в общении. Если бы это было так, неужели они не нашли бы способа донести до слушателя музыку и текст? У тех, кому есть что сказать, это обычно получается. Кощунственная мысль зародилась у меня: бешеная громкость и звуковой хаос нужны этим ребятам для того, чтобы снять все вопросы относительно содержания своих вещей. И то, что поначалу я принял за самозабвенное желание докричаться до моей души, было просто самозабвением. Они выходили на сцену для того, чтобы забыться и, если получится, довести до забвения публику. Однако зал не мог да и не желал включаться в настроение артистов. Криво усмехались, вяло аплодировали, срывались в буфет. Ожидаемого мною одушевления, доходящего до экстаза, не наблюдалось.

Очевидно, слушатели имели в виду другие, более высокие критерии исполнительского творчества.

Все это живо напомнило мне обстановку джазовых «джем-сейшн» двадцатилетней давности. И мы так же придирчиво слушали «своих» музыкантов, поверяя их игру звучанием трубы Луи Армстронга, кларнета Бенни Гудмана, саксофона Чарли Паркера.

И все же отличия имелись.

Даже для нас, любителей джаза, он не представлялся джинном из бутылки, способным выполнить все желания.

Рок — это джинн из бутылки.

В перерыве мне удалось побеседовать с солисткой одного из ансамблей, молоденькой и весьма миловидной девушкой по имени Оля, и одним из слушателей, которого звали Николай. Он был знатоком и апологетом рока.

Я спросил, слышала ли Оля свою группу со стороны? Представляет ли она, как это звучит? Знает ли, что ничего, кроме «бум-бум-бум», со сцены не слышно?

В ответ она стала говорить об аппаратуре, что она, мол, плохая и не их собственная. К тому же ненастроенная.

Я спросил, считает ли она рок своим призванием? Связывает ли с этой музыкой свои профессиональные и жизненные планы?

Она твердо сказала «да».

Почувствовав во мне оппонента, в разговор включился Николай.

— Вы в принципе не способны понять эту музыку, — сказал он. — Для вас она навсегда останется шумом.

— Почему? — удивился я.

— Вы респектабельны. Вы уже нашли свою дверь и открыли ее. Ваша система ценностей кажется вам единственно возможной…

Может быть, он был прав. Хотя респектабельности во мне не больше, чем в любом человеке моего возраста.

— Допустим, что это так, — сказал я. — Почему же респектабельность и моя система ценностей не мешают мне воспринимать другое искусство, как старое, так и новое?

— Какое новое?

— Новую поэзию, новую живопись, новый театр. Вообще, мне нравятся эксперименты. Если только они содержательны.

— Но вы понимаете под содержательностью лишь то, что соответствует вашим представлениям о жизни. А рок — другое. Он направлен против респектабельности. Он ее разрушает. Вам неуютно его слушать? Так и должно быть. Вам должно быть неуютно.

— Мне так же неуютно слушать шум реактивного двигателя или когда водят ножом по стеклу. Означает ли это, что самолеты направлены против респектабельности?

— Не занимайтесь казуистикой, — сказал он. — По-вашему, искусство должно делать человека счастливее?

— Только так, — сказал я. — А как же иначе?

— Это духовная сытость. Рок направлен против сытости.

— Но дайте же мне, черт возьми, почувствовать хотя бы это! Дайте мне это понять!

— Дело в том, что вы привыкли воспринимать на смысловом уровне. Если сказать вам словами, что вы респектабельны, — вы поймете. А когда вам неуютно сидеть в зале, когда вам бьют по нервам, — вы не понимаете.

Он был достойным оппонентом.

Впрочем, я не стенографировал беседу, и сейчас мне кажется, что я спорю с самим собой.

На том же концерте мое внимание привлек гитарист, руководитель самодеятельной группы. Он выделялся среди других артистичностью. В нем был нерв. Я узнал, что зовут его Георгий, и после концерта подошел к нему и спросил, можно ли встретиться и поговорить. Он согласился.

И вот я в гостях у рокера.

Георгий встретил меня в дверях, учтиво поклонился. Высокий и красивый молодой человек лет тридцати с роскошными волосами, спадающими на плечи и грудь. Тонкие черты лица. Чем-то он напомнил мне мушкетера.

Поначалу в нем чувствовалась настороженность. Он читал мои «Записки» и, естественно, видел во мне если не врага, то противника. Разговор начался дипломатично. Присутствовали также: жена Георгия, собака овчарка и кошка.

Но потом все встало на свои места, беседа потекла спокойно и затянулась почти до утра. Еще раз подтвердилось, что все проблемы нужно решать мирным путем.

Сама обстановка в доме говорила о том, что жизнь рок-музыканта еще не вошла в стадию респектабельности. Были заметны следы взлетов и падений. Например, имелся цветной телевизор — знак благополучия, но недоставало чего-то элементарного. Из уважения и симпатии к хозяевам не буду уточнять, чего именно.

Судьба Георгия, вероятно, достаточно типична для многих самодеятельных, точнее, полупрофессиональных рок-музыкантов. Лет в тринадцать он впервые услышал БИТЛЗ. Появление БИТЛЗ сильнейшим образом повлияло на людей, родившихся в 1952–1953 годах. Не случайно Георгий, как выяснилось, одного возраста с Андреем Макаревичем.

Итак, в возрасте тринадцати лет Георгий взял в руки гитару, стараясь на первых порах лишь воспроизвести песни БИТЛЗ. Потом появились единомышленники. Сформировалась группа. И дальше — на протяжении пятнадцати лет — были долгие поиски своей музыки. Менялись состав группы, ее название, музыкальные вкусы. Не менялись лишь устремленность и уверенность в том, что рок — это единственное, чем хочется заниматься.