Изольда Великолепная. Трилогия (СИ) - Демина Карина - Страница 78

• Предыдущая
• 78/347
• Следующая

Кайя ворчит что-то неразборчивое, но ласковое. Я пытаюсь на нем удержаться, хотя он сам меня держит. И слышу его, как слышу и себя. Мы оба - чье-то эхо, сошедшееся в резонансе.

И видим рождение солнца.

Так естественно и правильно сейчас, что солнце рождается из огня.

Но света его хватает лишь для нас.

Позже я лежу на Кайя - он большой и лежать довольно-таки удобно - и положив голову на скрещенные руки, разглядываю мужа. Говорить не хочется, как будто слова способны что-то разрушить, но я даже не знаю, что именно. Все равно молчу. На всякий случай.

Его левая рука перекинута через меня. Тяжелая, но тяжесть приятна. Правую под голову сунул. Так удобнее на меня смотреть.

- Ты не будешь плакать? - осторожно интересуется Кайя.

От счастья, что ли? Нет, мне, конечно, очень даже хорошо, но не настолько.

- Я слышал, что женщины иногда… потом плачут.

Мотаю головой: не дождется. И дотягиваясь, целую-таки в подбородок.

- Иза, не дразни. Ночь ведь длинная.

А я о чем?

И да, это была замечательно длинная ночь.

Глава 36. Дерьмовый рыцарь

По гороскопу я сегодня сволочь.

Откровение одного астролога.

Иза спала. Выражение лица у нее было умиротворенным, счастливым даже. На щеках - румянец, волосы взъерошены, ресницы подрагивают. Прохладная ладошка лежит на груди Кайя, касаясь пальцами оберега. Металл же нагрелся, и рисунок ощущался кожей.

Кайя знал мастера, который сделал медальон: старый Эртен всегда отличался добротой и какой-то необычайной прозорливостью, и выходит, руки его еще сохранили волшебство истинного умения. Когда-то они создавали удивительные вещи. Вроде ледяного ожерелья - Кайя и не подозревал, что его и вправду можно сделать. Он ведь просто нарисовал и забыл о рисунке до вчерашнего дня.

Платиновые нити. Белые алмазы.

И мастерство главной составляющей чуда.

А теперь еще и оберег. Не то, чтобы Кайя нуждался в защите, но… о нем прежде не беспокоились. Странное ощущение. Счастья? Пожалуй, полной умиротворенности.

Но время уходит. И Кайя отчаянно цепляется за каждую секунду. Слушает дыхание. Себя.

Огонь, который почти погас.

Стрекот сверчка где-то за шпалерой.

Шелест одеяла, соскальзывающего - на сей раз Кайя не имел ничего против - с Изольды. Жаль, что покоя осталось так мало.

Рассвет наступал с востока, возвращая краски витражам. Где-то далеко хлопнула дверь, и по ту сторону окна закричали петухи. Рев осла, казалось, пробил каменные стены, но Иза не шелохнулась даже. Устала. И отдохнуть сегодня ей не позволят.

Она зевает, чешет нос и бормочет:

- Уже пора?

- Нет еще. Спи.

Иза кивает и подтягивает колени к груди. Замерзла? Ей нельзя замерзать. Ее бы спрятать и от холода, и от жары. Вернуть туда, где безопасно. Но это - не выход. Кайя осознает, только с собой справиться сложно. И сейчас он начинает понимать отца. Почти.

- Ты о плохом думаешь, - Иза все-таки приоткрывает один глаз. - Прекрати здесь думать о плохом. А то укушу.

Кайя хмыкает и трется подбородком о затылок. Ее волосы пахнут лавандой, и это тоже замечательно, как все остальное в ней. Одержимость - странная штука, но не такая неприятная, как ему представлялось. Скорее наоборот. И само по себе это внушает опасения: Кайя теперь не знает, насколько объективно он воспринимает происходящее вовне и насколько адекватно на это реагирует.

- Я тебе говорила, что ты красивый? - она открыла оба глаза. Сонное и родное существо.

- Мужчинам такое не говорят.

- А что говорят?

Кайя никогда не задумывался.

- Можешь сказать, что я мужественный.

- Ты мужественный, - соглашается Изольда, зевая. - И красивый. А я хочу есть. Нас ведь покормят?

- Обязательно. Погоди, я сейчас.

Отпускают его с явной неохотой. Иза переползает на его место и натягивает одеяло до подбородка. Взгляд неодобрительный, но вопрос из упрямства не задаст.

Корзина стоит там, где и было обещано. Внутри - глиняная бутыль с молоком, пара кубков, свежий хлеб, сыр и что-то воздушное, ломкое, явно предназначенное для Изольды.

- М… - она дергает кончиком носа. - Кто это такой заботливый? Урфин, да?

Из постели Иза выползает, завернувшись в одеяло, чересчур большое для нее. И оно волочится сзади павлиньим хвостом. Кайя все-таки не сдерживается, хохочет.

Он уже и не помнит, когда в последний раз столько смеялся.

- Весело, да? - Иза подбирает полы и пытается изобразить реверанс. - Кто вчера халатик порвал? А меня в него знаешь, как наряжали? С песнями… у вас тут жуткие песни. Даже меня пробрало.

Она забралась на колени и поделилась куском одеяла. Все это было на редкость неприлично, но довольно уютно.

- Это обычай, - Кайя открыл бутыль и честно поделил молоко пополам, ну или почти пополам. Изольда маленькая, в нее вряд ли много влезет. - Невесту и отпевают, чтобы судьбу разжалобить. Чтобы та не подбрасывала беды, которые в песне поются.

- То есть, восстание из могилы мне не грозит?

Кубок она держала обеими руками, сосредоточенно отхлебывая молоко.

- Кайя, - Иза поставила кубок на подлокотник. - Я не знаю ваших обычаев. И могу ненароком поступить… не совсем правильно.

Если откинуться назад и посмотреть вверх, то в поле зрения окажется знакомая весьма картина - шея и подбородок. Задумчивый такой подбородок. Я бы сказала, решительный.

А вот по шее молочная дорожка ползет.

Белым по черному.

Их Светлость ныне подзабили на хорошее воспитание, и я не против. Мне вообще хорошо. Мляво, как сказала бы мама и была бы права совершенно. Иным словом это состояние расслабленности, полной удовлетворенности от жизни, не опишешь. Мне и двигаться-то лень.

Я и не двигаюсь. Сижу, любуюсь супругом.

Он и вправду красивый, хотя не думала раньше, что мне нравятся подобные… мужчины. Чтобы мышцы, масса и все такое. Нет, Кайя, пожалуй, не перекачанный, скорее уж крупный.

- Ешь, - он подсовывает тонкое сладкое печенье по виду напоминающее хворост. А к нему - соленый сыр. В целом с молоком неплохое получается сочетание.

Урфину - а не сомневаюсь, что чудо-корзинка его рук дело - готова все грехи разом отпустить.

Есть-то я ем, но вопрос остался открытым. Помнится, большая часть обрядов и суеверий на первые два дня завязано. Один я пережила, осталось сегодняшний вынести. Вот не может такого быть, чтобы жизнь не подбросила грабли на пути.

- Ну… - Кайя вытирает молочную дорожку и пересаживает Нашу Светлость на другое колено. - Про платье ты знаешь, а больше я ничего такого не припомню.

Та-а-ак, что я с его точки зрения знаю?

- Тебе ведь сказали? - уточняет он и понимает, что ничего мне не сказали. - Ты… ты не могла бы надеть красное платье?

- Зачем?

Он чудесен, когда смущается. Я уже знаю, что смущение начинается с кончиков ушей, которые пламенеют, аки костер пионера. Но Наша Светлость не собирается отступать. Ей, конечно, все равно, какого колеру платье надевать - все хороши - но интересно же.

Интерес запиваю молочком.

Век бы так сидела.

- Видишь ли, - Кайя трогает мои волосы и вздыхает. У него на редкость многозначительные вздохи получаются. - Белый цвет - девичий. А красный - женский. И традиционно…

Ладно, Наша Светлость ныне сообразительные. После брачной ночи девица превращается в женщину, о чем и сообщает всему окружающему миру. Вдруг да сомневающиеся найдутся.

- А если бы я розовое надела, как собиралась? - спрашиваю сугубо из вредности, ну и еще, чтобы Их Светлость знали: о местных приметах лучше предупреждать заранее.

Он снова вздыхает, мрачнеет и признается:

- Тогда, боюсь, обо мне пошли бы нехорошие слухи.

Ну да, и насмешек наглотался бы. Вот интересно, почему Ингрид меня не просветила? Ведь в курсе же была. И я понимаю, что она мужиков в принципе недолюбливает как класс, но Кайя же не виноват в ее несчастьях.

• Предыдущая
• 78/347
• Следующая