Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Розин Вадим Маркович - Страница 14

Серафима Саровского от первых христиан отделяют два тысячелетия, но и он при встрече с Богом экстатически переживает идеальный прекрасный мир. Вот отрывок из беседы преп. Серафима Саровского с его духовным учеником:

«Тогда он (Серафим Саровский) взял меня весьма крепко за плечо и сказал: «Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой; что же Вы глаза опустили, что же не смотрите на меня?» Я отвечал: «Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли». — Оп отвечал: «Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и Вы теперь также светлы стали» — и, преклонив ко мне голову свою, тихонько на ухо сказал мне: «Благодарите же Господа Бога за неизреченную к Вам милость Его! Вы видели, что я и не перекрестился, а только в сердце моем мысленно помолился Господу и сказал: «Господи, удостой его телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего Святого, которым ты удостаиваешь рабов Своих, когда благоволишь являться им во свете великолепной славы Твоей», — и вот Господь и исполнил мгновенно смиренную просьбу убогого Серафима…» «… Что же не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь; Господь с нами!» — И когда я взглянул после этих слов в лицо Его, то на меня напал еще больший благоговейный ужас. Представьте себе в середине солнца, в самой блистательной яркости полуденных лучей его, лицо человека, разговаривающего с вами…

— Что же чувствуете Вы теперь? — спросил меня о. Серафим.

Я отвечал:

— Необыкновенно хорошо.

— Да как же хорошо-то? — спросил он. — Что же именно-то?

Я отвечал:

— Такая тишина и мир в душе моей, что никаким словом то выразить вам не могу.

— Эго, Ваше Боголюбие, тот мир, — сказал о. Серафим, — про который Господь сказал ученикам: «Мир Мой даю вам, не яко же мир дает, Аз даю вам…»

— Что же Вы еще чувствуете? — опять спросил меня батюшка.

Я отвечал:

— Необыкновенную сладость.

— Это та сладость, про которую говорится в Священном писании: «от тука дому твоего упиются и потоком сладости твоея папоиши я»; — вот эта-то теперешняя сладость преисполняет сердца наши и разливается неизреченным услаждением но всем членам нашим; от этой сладости как будто тает сердце наше, и мы оба исполнены такого блаженства, какое никаким языком выражено быть не может.

— Что же вы еще чувствуете? — спросил он меня.

Я сказал:

— Необыкновенную радость в сердце моем.

И он продолжал:

— Когда Дух Божий приходит к человеку и осеняет его полнотою Своего наития, тогда душа человека преисполняется неизреченной радостью, ибо Дух Божий радостворит все, к чему бы ни прикоснулся Он. — Это та самая радость, про которую Господь говорит в Евангелии своем: «Жена егда рожает, скорбь имать, яко приде год ея, егда же родит отроча, к тому не помнут скорби за радость, яко человек родился в миру…»

— Что же еще чувствуете Вы, Ваше Боголюбие?

Я отвечал:

— Теплоту необыкновенную.

И он сказал:

— Как теплоту? Да ведь в же у сидим, теперь зима, на дворе и под ногами снег, более вершка снегу, и сверху крупа надает, какая же может быть тут теплота?

— А такая, — отвечал я, — какая бывает в бане.

— А запах, — спросил он меня, — такой ли, как из бани?

— Нет, — отвечал я, — на земле нет ничего подобного этому благоуханию…

— … Заметьте то, Ваше Боголюбие: Вы сказали мне, что тепло кругом нас, как в бане; а посмотрите-ка, ведь ни на Вас, ни на мне снег не тает; стало быть, эта теплота не в воздухе, а в нас самих… И так точно и быть должно на самом деле; то есть, что благодать Божия должна в сердце пашем обитать, ибо Господь сказал: «Царствие Божие внутри вас есть», а под Царствием Божним разумел Он благодать Духа Святого. Вот оно-то теперь внутри нас и находится, и благодатью Святого Духа отвне осияевает и согревает нас…

— Не знаю, батюшка, — сказал я ему, — удостоит ли меня Господь Бог навсегда помнить — и так живо и явственно, как я теперь это чувствую.

И он сказал:

— А я мню, что Господь поможет Вам навсегда удержать это в памяти Вашей… тем более, что не для Вас одних дано уразуметь эго, а ДЛЯ ЦЕЛОГО МИРА, чтобы Вы сами, утвердившись в деле Божием, и другим могли быть полезны. Что же касается того, что я монах, а вы мирской человек, об этом думать нечего…».

Другие христианские мыслители иначе описывали встречу с Богом, облик человека после смерти, пейзажи и фауну божественного мира. Общее у них одно — и Бог, и божественный загробный мир идеальны. Раз Бог — идеал, встреча с Ним есть не что иное, как воплощение, осуществление идеала (идеальной жизни), и не так уж важно, какой конкретно облик примет его душа — телесный или бестелесный, образ человека или сияющего света. Размышляя обо всех этих предметах, Достоевский писал:

«Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой — невозможно. Закон личности на Земле связывает. «Я» препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек… закон «Я» сливается с законом гуманизма и в слитии оба, и «Я», и ВСЕ, взаимно уничтоженные друг для друга, в то же самое время достигают и высшей цели своего индивидуального развития каждый особо. Это-то и есть рай Христов… Говорят, человек разрушается и умирает весь. Мы уже потому знаем, что не весь, что человек как физически рождающий сына передает ему часть своей личности, то есть входит частию своей прежней, жившей на земле личности в будущее развитие человечества… Христос весь вошел в человечество, и человек стремится преобразиться в «Я» Христа, или в свой идеал… Итак, человек стремится на Земле к идеалу — противоположному его натуре. Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, то есть не приносил любовью в жертву своего «Я» людям или другому существу (я и Маша), он чувствует страдание и называет это состояние грехом. Итак, человек беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения закона, то есть жертвой. Тут-то и равновесие земное. Иначе Земля была бы бессмысленна».

Учение Будды появилось в ситуации не менее драматической, чем учение Христа. Христос объявил скорый конец света, страшный суд над живыми и мертвыми, установление Царства Божия на земле. Будда открыл, можно сказать — изобрел, способ освобождения от страданий, преследующих людей по пятам в течение всей их земной и загробной жизни. Правда, одновременно это было освобождение от жизни вообще, от бытия как такового.

Для европейского сознания подобное решение — слишком дорогая цена, в конце концов, страдания — необходимый момент жизни. Более того, Достоевский, а за ним и другие мыслители считали, что страдания очищают, пробуждают уснувшую в человеке совесть, являются гарантом человечности и духовности. Но Будда и миллионы его соотечественников с ужасом воспринимали страдания, неотделимые от самой жизни и бесконечно повторяющиеся для каждого человека. Чередования жизней, смертей и сопутствующих им страданий теряются в прошлом и ожидают человека в будущем. Из этого зловещего круговорота непрерывных перерождений (круга сансары) нельзя было вырваться, как нельзя освободиться от самого себя.

В изречениях Джаммапады говорится: «Как вы можете шутить, как можете забавляться? Вечно пылает пламя. Мрак окружает вас. А вы не хотите искать света… Ни в воздушных слоях, ни посередине моря, ни взобравшись на вершины гор не найдешь ты места на земле, где бы не схватила тебя власть смерти».