Блатной романс - Майданный Семен - Страница 56

• Предыдущая
• 56/61
• Следующая

Детина выбрал все до последнего снопа цветы из машинки. Если бы он нагрузил только новых знакомых, дядька Макар стряхнул бы свою долю на капот и послал бы мордоворота подальше, невзирая на играющую под свитером мышцу. Но амбал взвалил самый большой букет не кому-нибудь, а себе на плечо. Это были голландские розы, длинные, как ноги манекенщицы. Цвета нежнейшего и одуряюще пахнущие чаем на три квартала вокруг.

– Сюда, пожалуйста. – Человек-монумент повел виршевцев не к центральному, а к служебному входу сквозь стайки праздношатающихся по парку людей. И даже не взглянул на отслоившегося от стенки вахтера. – Это со мной!

И хоть вошедшие вряд ли могли претендовать на корону «Мисс Питер», даже на «Мисс Лиговка» не тянули, вахтер смирился. Сегодня выпал сложный день, вахтера уже неоднократно посылали, а один раз чуть не дали по рогам.

Глаза не сразу пообвыклись с хилым светом на широкой, гулкой, уводящей вверх лестнице, когда троица преодолела шатающиеся от возбужденного концертного народа тылы сцены. Там тебе и вертихвостки в купальниках и кокошниках, и клоуны в трико, и буфетчик за стойкой.

– Кстати, кореша, меня зовут – Урзум.

– Макар.

– Алексей… – Леха дергал носом, потому что пыльца оранжевых лилий проникла внутрь и изнутри щипала этот проклятый нос. И хотелось громогласно чихнуть. – Так, погодите! – неожиданно проникся Леха. – Ты тот самый Урзум, который первым в городе запретил всем, над кем крышуешь, на ДТП[8] гаишников вызывать? Типа, даже такая разборка тоже твоя тема?

– Есть такой факт, – масляно ухмыльнулся шкаф по кличке Урзум. – Потом это стал делать каждый баран в золотой цепке. Но первым точно был я. Да ведь и вы – не последние пацаны, если за месяц нефтезавод к ногтю прижали?

Дядька Макар, услышав в голосе Урзума зависть, тоже пропитался, будто ромовая баба ромом, уважением к новому знакомому, но вслух восторгом захлебываться не стал. Они свернули с лестницы и пошли по пепельно-красной и пепельно-пыльной ковровой дорожке коридора четвертого этажа: двери слева и справа, будто в гостинице.

– А еще я про тебя слыхал, – за двоих захлебывался Леха, – что ты чуть ли не саму начальницу Пятого телеканала пытался на счетчик поставить!

Урзум свободным кувалдометром вытащил ключ с фишкой, будто в гостинице, и отпер дверь под номером сорок семь.

– Эта коза оказалась ушлая. Мы ее выпасли и, когда села в тачку, блокировали двумя «девятками». А она, не будь дурой, открыла боковое стекло и давай шмалять в воздух из газового пустозвона, – нехотя признался шкаф. – Ну менты и набежали. Пришлось наспех отваливать. – Урзум сам сгрузил и жестом подсказал помощникам, что цветы можно свалить просто на диван. Не протухнут.

Освободившийся от благоухающей обузы Леха наконец почесал и утер окрасившийся оранжевой пыльцой шнобель.

– Но про ваши подвиги тоже сказки ходят! – жал на самолюбие провожатый. – И зону небось больше моего нюхали? – кивнул Урзум на наколочку дядьки Макара.

– Биография: Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижневартовск – Тюмень – Сургут, – благодушно прогудел дядька Макар, оглядываясь, куда это они попали?

Одну из стен занимало бесконечное зеркало с придвинутыми к нему тумбочками и стульями, будто в парикмахерской. И, как в парикмахерской, на тумбочках теснились шкалики с разноцветными жидкостями, плошки с разноцветными мазями, коробочки с разноцветными порошками. И вся эта фигня пахла сладко и даже приторно. Пахла до бесчувствия. Пахла так, как не пахли даже сваленные на диван букеты.

А вдоль другой стены на горизонтальной железной палке на плечиках висели женские тряпки. Воздушные, в рюшечках и оборках, и плотно-тяжелые, расшитые бисером, с воротниками из драной кошки. Расшитые кружевами от горла до пупа и не расшитые ничем, будто жаба портниху задушила.

– А у Шрама кем числитесь?

– У Храма?

– Ну да, у Храма?

– Я – бригадир, – гордо сказал Леха, – а…

– А я всего потрошку, – поспешил опередить откровения Лехи осторожный дядька Макар.

– А я у своего папы уборщиком работаю. Вот этой метлой! – Урзум достал из-под свитера и предъявил девятимиллиметровую дуру. – Решаю проблему лишних людей. – Сказав это, Урзум дуру не спрятал обратно.

И тогда неосторожный Леха все понял, и очень неуютно стало Лехе на свете белом. Дядька Макар все понял тремя секундами раньше, но теперь оставалось только смириться. Не было ничего у дядьки Макара при себе внушительней расчески.

– Ну-ка, орелики, лапки за голову, мордами к стене и не перемигиваться! Кто первым подскажет, куда Шрам дел прицеп денег, на которые развел американских лохов, останется живой. – Благостная улыбка сползла с рожи Урзума, будто ажурный чулок с женской ножки, и ее место занял пакостный оскал. Истинная харя Урзума.

И не то что мягкотелому Лехе, повидавшему многое и разное Макару стало студено на душе так, что корешки волос зашевелились и под ногтями зачесалось.

– Храм? – переспросил Леха, и не приличное слово из глотки выдавилось, а жалобный писк. К такой-то матери облетел с Лехи, как цвет черемухи, благополучный лоск.

– Ну да, Храм. – Свободной лапищей Урзум вытащил мобильник и отвлек генерального папу от важного дела, потому что не был уверен, что папа их заметил, когда они проходили мимо буфета.

Генеральный папа, Толстый Толян и Сергей Шрамов занимались важным делом: сидели над кофе во внутреннем (том, что за сценой и только для артистов) буфете и пялились в подвешенный над стойкой для удобства клиентов телевизор. Цвета на развертке не совпадали, и на экране пытались оттеснить друг дружку три одинаковых дикторши – зеленая, синяя и красная. Но это было по фиг.

«Теперь о ситуации на Виршевском нефтеперерабатывающем комбинате. Как удалось узнать нашему корреспонденту, городское правительство после ряда консультаций избрало позицию на стороне рядовых работников комбината. В результате чего акт уступки части акций частному лицу российского гражданства Смольный признал. Однако мы не можем назвать нового владельца комбината, поскольку он сохраняет анонимность. – Три полупересекающиеся дикторши кокетливо улыбнулись в камеру. – Потенциальные американские инвесторы покидают Петербург ни с чем. Бывший директор завода Эдуард Александрович Гусев заявил, что будет жаловаться в Совет Федерации. Но по мнению наших экспертов, его шансы близки к нулю. Подробнее о завершении конфликта вокруг Виршевского комбината рассказывает наш корреспондент Александр Быстрых…»

Далее Михаил Хазаров, Толян и Сергей уже перестали обращать внимание на телек.

– …Ну тут мне профсоюз делает большие глаза и заявляет, – продолжил прерванный рассказ Сергей Шрамов. – «А я типа думал, что ты на Совет трудового коллектива акции перепишешь!» – «Здраствуй, жопа, Новый год! – отвечаю я ему. – Я что, даром горбатился и косил под Стеньку Разина? Зря своих людей засылал? Бабки кровные им максал? Светился, где ни попадя?» А профсоюз жует сопли и талдычит как заведенный: «А я думал, ты акции перепишешь на Совет трудового коллектива!» Тогда я ему перевожу на понятия: «Ты живешь тем, что защищаешь одних, типа работяг, и достаешь других, типа начальников. А я живу тем, что стригу барыг. Я этим живу – понял?!» А он, будто глухой, ноет одно и то же. Тут уж я психанул, взял его за грудки и такую речь толкаю: «Значит, так, радетель, ты рабочим что обещал? Что комбинат простаивать прекратит и что люди будут приличную деньгу зашибать. Так вот сейчас тебе и карты в руки! Я назначаю тебя новым директором комбината. Первый мой приказ – простои прекратить! Второй – рабочим по совести платить! Выполняй!» – и дал ему пинка под зад, чтоб приободрить.

Звуки со сцены сюда не долетали, но кипеша хватало за глаза, потому что людей вокруг толклось немерено и все между собой спорили, хаялись, мирились, лизались и лобзались.

Толстый Толян отверз зев в тупом издевательском смехе. Его громадное пузо заколыхалось студнем, и пуговицы на рубашке чуть не затрещали. Но генеральный папа не смеялся, так как выслушивал эту историю в третий раз. Михаил Геннадьевич Хазаров все не переходил к назревшему вопросу и не отпускал Шрама, загадочно кривя квадратную челюсть, будто спецом тянул время. Наконец в сутолоке кружащих у стойки полуодетых и наштукатуренных шмар, шалав и лахудр и наодеколоненных местных жиголо Михаил Хазаров углядел человека, появления которого терпеливо ждан. И властным жестом пригласил за столик.

• Предыдущая
• 56/61
• Следующая