Сокровище Серебряного озера - Май Карл Фридрих - Страница 79
- Предыдущая
- 79/126
- Следующая
Позже вышла луна, осветившая густо заросшие лесом скалистые склоны, среди которых медленно, но верно двигались лошади. Казалось, вот-вот и закончится эта утомительная езда, но лишь к полуночи всадники добрались до места, где вождь отдал нескольким воинам короткий приказ выехать вперед — известить соплеменников о прибытии отряда.
Потом они вышли к достаточно широкому водному потоку, чьи высокие берега, вдоль которых следовал отряд, расходились все шире, пока в лунном свете уже невозможно было различить их очертаний. Лес, прежде раскинувшийся по обе стороны от потока и почти спускавшийся к воде, наконец отступил и сменился покрытой травой широкой равниной, на горизонте которой появились отблески пылающих костров.
— Уфф! — подал голос вождь, впервые за всю поездку раскрывший рот. — Там стоят палатки моего племени, и там решится судьба бледнолицых.
— Уже сегодня? — задал вопрос Олд Шеттерхэнд.
— Нет. Моим воинам надо отдохнуть. Ваша борьба за жизнь будет длиться долго и доставит нам радость, если перед ней вы тоже наберетесь сил и выспитесь!
— Недурно! — шепнул Джемми на немецком, чтобы вождь не смог его понять. — Наша борьба за жизнь! Говорит так, словно нам вовсе не избежать столба пыток! Что скажешь на это, старый Френк?
— Сначала не скажу ни слова, — отозвался саксонец. — Я буду говорить лишь тогда, когда придет время конгресса. Никто еще не умирал до своей смерти, и я не имею желания быть исключением из этого всемирно-исторического правила. Только хочу заметить, что у меня на душе вовсе не как у умирающего. Стало быть, терпеливо обождем. Однако, если меня задумают грубой силой преждевременно отправить к праотцам, я буду защищать свою шкуру и с уверенностью могу сказать, что у моего могильного камня зайдутся в плаче много вдов и сирот по тем, кого раньше успею отправить в Элизу.
— В Элизий, имел ты в виду? — уточнил толстяк.
— Не мели чепухи! Сейчас мы говорим по-немецки, и Элиза — слово чисто германское. Я добрый христианин и не желаю иметь ничего общего с древним римским Элизием. Почему те, у кого разума ни на грош, выглядят самыми умными?! Потому что дуракам всегда везет!
Пожалуй, Френк дал бы волю своему гневу, если бы не наступила минута приветствия прибывших. Все жители деревни высыпали навстречу возвращающимся воинам. Они шли гурьбой; впереди — мужчины и юноши, за ними — женщины и девушки. Все они кричали что есть мочи, словно дикие звери.
Олд Шеттерхэнд ожидал увидеть обычный палаточный лагерь, но, к своему разочарованию, заметил, что ошибся. Множество костров показывали, что здесь собралось гораздо больше воинов, нежели могли вместить палатка. Огромное количество жителей других деревень юта сосредоточилось здесь, чтобы посоветоваться, как отомстить белым. Высланные вперед гонцы рассказали, что вождь ведет шестерых бледнолицых, и теперь краснокожие выражали свое восхищение. Они размахивали оружием и кричали, выкрикивая страшные угрозы.
Когда отряд достиг лагеря, Олд Шеттерхэнд увидел, что он состоял из обтянутых бизоньей кожей палаток и сложенных из ветвей хижин-времянок, стоявших широким кругом, внутри которого всадники остановились. Здесь обоих пленников отвязали от коней и сбросили на землю. Вновь раздавшиеся страшные стоны Нокса полностью заглушило вытье краснокожих. Остальных белых также препроводили к этим двум. Воины тотчас образовали круг, внутрь которого ступили женщины и девушки, чтобы среди криков и воя исполнить вокруг пленников свой танец.
Это было одним из страшных оскорблений, ибо позволить женщинам танцевать вокруг пленников означало отказ им в чести и отваге. Тот, кто покорно сносил подобное, подвергался всеобщему презрению и приравнивался к псам, то есть существам низшим. Оружия четверых белых никто не лишал, и этим надо было воспользоваться. Олд Шеттерхэнд крикнул несколько слов своим спутникам, на что те быстро стали спинами друг к другу на колени и вскинули ружья, готовые выстрелить.
Он сам выстрелил из «медвежебоя», и громкий звук этого ружья заглушил вытье толпы. Тут же Олд Шеттерхэнд приложил к щеке штуцер — «генри», и почти сразу наступило глубокое молчание.
— Что это значит? — громко крикнул Олд Шеттерхэнд, чтобы все могли его слышать. — Разве мы приехали к вам не по собственной воле? Разве мы уже пленники? Я выкурил с Большим Волком трубку и согласился, что воины юта будут держать совет, на котором решат, враги мы им или друзья! Решения совета еще не было! Но даже если бы мы были пленниками, не потерпели бы танцев женщин, ибо мы не трусливые койоты. Нас лишь четверо, воинов же юта можно считать сотнями, но, несмотря на это, я спрашиваю, кто из вас отважится оскорбить Олд Шеттерхэнда? Пусть он выйдет сюда и борется со мной! Но будьте осторожней! Вы видели мое ружье и знаете, как оно стреляет. Если женщины еще раз отважатся продолжить танец, заговорят наши ружья, а это место станет багровым от крови вероломных, не знающих, что такое трубка совета, которую все храбрые воины считают священной!
Слова Олд Шеттерхэнда не прошли мимо ушей. Отвага, с которой славный вестмен высказал свою угрозу перед таким большим количеством противников, вовсе не показалась краснокожим безумной, она пришлась им по вкусу. Индейцы хорошо знали, что слова Олд Шеттерхэнда не пустой звук. Женщины и девушки отпрянули, не дожидаясь приказа. Мужчины начали вполголоса делать замечания, среди которых наиболее выразительными были «Олд Шеттерхэнд» и «Ружье смерти». Несколько индейцев, с головы до пят украшенные перьями, приблизились к Большому Волку и переговаривались с ним; потом тот приблизился к все еще державшим оружие на изготовку охотникам и сказал на языке юта, который понимал также и Олд Шеттерхэнд:
— Вождь ямпа-юта уважает калюме совета и помнит свои обещания. Утро наступающего дня решит судьбу четырех бледнолицых, а до того часа они останутся в палатке, которую я им укажу. Те двое — убийцы, и их мое обещание не касается! Они умрут так же, как жили — в крови! Хуг! Согласен ли Олд Шеттерхэнд с моими словами?
— Да, — ответил охотник. — Однако я требую, чтобы наши лошади остались вблизи палатки.
— Хорошо, я позволю это, но не вижу причины, из-за которой Олд Шеттерхэнд высказал свое пожелание, Или он думает, что сможет сбежать? Вигвам будет окружен плотными кольцами моих воинов, и он не сможет ускользнуть.
— Обещаю, что мы подождем решения совета, а потому тебе незачем около нас выставлять охрану. Но если ты так хочешь, я не имею ничего против.
— Тогда идем!
Все четверо пошли за вождем. Индейцы расступались перед ними и бросали им вслед полные почтения взгляды. Белым выделили одну из самых больших палаток, по обеим сторонам от входа в которую в землю были воткнуты несколько копий, а три орлиных пера, украшавшие их острия, позволяли предположить, что это было жилище Большого Волка.
На входе висела рогожа, теперь приподнятая. На удалении не более пяти шагов пылал костер, благодаря которому было видно, что происходило внутри палатки. Охотники вошли, сложили ружья и сели. Вождь удалился, но через короткое время несколько краснокожих на определенном удалении расселись вокруг вигвама.
Вскоре какая-то молодая женщина поставила перед белыми две посудины и молча удалилась. Старый горшок был наполнен водой, а в большой железной сковороде лежало несколько кусков мяса.
— Ого! — усмехнулся Хромой Френк. — Это, по всей видимости, наш суп. Горшочек с водой — это прекрасно! Эти бездельники морочат нам голову, чтобы мы руки заломили от изумления над их цивилизованными кухонными приборами. А бизонье мясо, по меньшей мере, фунтов на восемь! Как бы его не натерли крысиным ядом…
— Крысиным ядом? — засмеялся Толстяк. — Откуда у юта такое «лакомство»? Впрочем, это лосятина, а не мясо бизона.
— Снова ты все знаешь лучше меня? Что бы я ни говорил или ни делал, ты всегда вставишь словцо поперек. Никому другому и в голову не придет поправлять меня. Сегодня, однако, я не буду с тобой лаяться, а брошу на тебя лишь импровизированный взгляд, чтобы ты понял, как несравненно выше парит моя индивидуальность над твоей пигментовой фигурой.
- Предыдущая
- 79/126
- Следующая
