Бразилия - Апдайк Джон - Страница 38

• Предыдущая
• 38/55
• Следующая

По ночам обе женщины заворачивались в один кокон из москитных сеток, а утром разворачивались, как влажные, только что вылупившиеся бабочки. Ночи были прохладными, и они теснее жались друг к другу; шаг за шагом Изабель с Ианопамоко поднимались все выше и выше под самую крышу зеленого мира и, наконец, на шестнадцатый день вышли к подножию поросшего высокой травой холма, по корневым уступам которого пульсирующе пробегали серебристые тени ветра; с плоской вершины скалистого холма тянулись вниз сверкающие нити множества водопадов. Эти слезы на лице природы, которые текли в оправе из широких лент водорослей и мха, временами трудно было отличить от жил кварца. Несколько индейцев, говоривших на языке, который Ианопамоко понимала с трудом, с опаской окликнули их из высокой травы. Они смотрели на Изабель так, словно перед ними стояло привидение, а не человек. Голос Ианопамоко мягко застрекотал, объясняя, умоляя, требуя что-то. В какой-то момент она обеими руками приподняла сверкающие волосы Изабель, будто взвешивая их, а потом быстро потерла смоченным слюной пальцем кожу Изабель, показывая, что ее белизна — не фальшивая.

— Они считают, что риск слишком велик, — объяснила наконец Ианопамоко, — и хотят получить вознаграждение за свое содействие.

— Мы взяли с собой крест и портсигар, — ответила ей Изабель. — Крест оставь. Предложим портсигар.

Витиеватая монограмма дяди Донашиану исчезла под грязным темным пальцем, расплющенным терпеливой работой лесного жителя. Главный из встретивших их индейцев с громким щелчком открывал и закрывал портсигар и каждый раз, открывая крышку, следил глазами за полетом невидимого существа, которое, как ему чудилось, вырывалось наружу, губы его при этом растягивались в широкую улыбку, обнажая гнилые зубы, и он начинал изумленно хохотать. Дар был принят. После долгих переговоров Изабель с Ианопамоко повели вверх по скользкой тропе, и путь их несколько раз проходил за пеленой падающей воды. Брызги переливались радугой, как крылья стрекоз, и впивались в кожу холодными иголочками.

На вершине скалы несколько крытых тростником глинобитных хижин жались к зарослям, каких Изабель еще не приходилось видеть: короткие и толстые ветви, усеянные колючками и узлами, сверкали каплями росы, будто их пересадили сюда из подводных коралловых садов. Их корни уходили в трещины на гладкой поверхности застывшей лавы. Изабель шла по ней, как по проложенным через ручей камням или поставленным на попа буханкам хлеба; камни здесь оказались пепельно-серого цвета — их обожгло пламя, которое было древнее, чем океан. Когда Изабель подняла глаза к небу, она увидела вдали нечто совершенно восхитительное, прежде видимое только на страницах иллюстрированных журналов: это был снег! Издалека его чистое белое покрывало на горных пиках казалось синим, как подкладка туч. Географические знания, приобретенные в монастырской школе, подсказали ей, что это отроги Анд и где-то по дороге к ним Бразилия должна наконец-то кончиться.

Хотя Изабель прожила среди индейцев три года и немного знала их язык и сказания, они по-прежнему казались ей непонятными, как грустные дети, а поведение их поражало Изабель непредсказуемой смесью упрямой робости и замаскированных желаний. Вот они верно служат тебе, но достаточно одной искорки, и они уже готовы тебя убить. За их миндалевидными глазами и изуродованными ртами таился совершенно неведомый мир наэлектризованной психики. Поселение на вершине скалы выполняло роль этакого соборного скита: пищу его обитатели добывали на лугах и в лесу у подножия скалы, а сердцем его был шаман и его низкая овальная хижина. Безопасность у Изабель всегда ассоциировалась именно со святилищами и культовыми постройками, но все же здесь, где находился краеугольный камень невидимой духовной системы, она боялась нечаянно нанести смертельное оскорбление. На первую встречу с шаманом Изабель отправилась со страхом.

По форме и внешнему виду хижина шамана напоминала гнездо птицы-печника и была такой приземистой, что внутрь Изабель смогла пролезть только на четвереньках. От дыма защипало глаза, и слезы застилали взор. Очаг, растопленный тонкими ветками горного кустарника и брикетами мха, выбрасывал языки синего пламени, и вскоре Изабель, привыкнув к полумраку, разглядела маленького нагого человека, лежащего в гамаке по ту сторону очага. Тело его было гладким, а живот большим, но голова выглядела высохшей и сморщенной и казалась еще меньше под высоким головным убором из разноцветных перьев попугаев. Вся поросль на его лице, включая ресницы, была выщипана, однако над торчащими ушами росли тонкие и длинные, как перья, пряди седых волос. Лодыжки шамана были украшены браслетами из больших треугольных орехов, а в руке он держал мараку — погремушку из выскобленной тыквы размером со страусиное яйцо, — которую то и дело встряхивал, чтобы подчеркнуть важность сказанного.

Как только шаман увидел Изабель, он закрыл глаза и затряс маракой, будто желая избавиться от этого наваждения. Хотя Изабель и привыкла ходить обнаженной, как индейцы, — сегодня, отправляясь к колдуну, она обвязала вокруг талии нечто вроде саронга — она сделала его раньше из того самого темно-синего платья с красными цветочками, в котором невинно пыталась завоевать симпатии Шикиниу. Саронг защищал ее ноги от колючек и кусачих насекомых, когда она отправлялась в лес собирать пропитание для Антониу.

— Майра, — приветствовал ее шаман. — Кто ты? Почему ты нарушаешь мой покой?

Ианопамоко перевела его слова на смешанный язык, которым они с Изабель пользовались; ей приходилось по несколько раз переспрашивать шамана, поскольку тот не только говорил на незнакомом диалекте, но и вдобавок ко всему был беззубым, а в нижней губе его красовалось несколько нефритовых затычек.

— Майра, — пояснила она Изабель, — это имя пророка, как Иисус у португальцев. Он еще ни разу не видел людей с твоим цветом кожи и волосами, подобными солнечному свету. Белые, люди еще не показывались в этой части мира.

Изабель вспомнила, с каким презрением Тристан произнес слова «твои соплеменники», наверное, именно те слова заставили ее искать чуда.

— Я не пророк; я женщина, доведенная до отчаяния, и пришла к тебе молить о помощи, — сказала она.

Ианопамоко перевела, шаман нахмурился и залопотал, то и дело прерывая свою речь сердитым треском своей мараки.

— Он говорит, — прошептала Ианопамоко, — что колдовство — дело мужское; женщины — это грязь и вода; мужчины — воздух и огонь. Женщины — я не совсем понимаю это слово, по-моему, оно значит «нечистый», а кроме того обозначает опасное, хитрое дело.

Потом она довольно долго говорила что-то шаману и пояснила Изабель:

— Я сказала ему, что ты пришла сюда ради своего ребенка, чей отец так стар, что его сын родился лишенным жара обычного человека.

— Нет, — возразила Изабель подруге, — я пришла сюда не ради Саломана, а ради Тристана, моего мужа!

Шаман посмотрел на одну женщину, потом на другую, уловив несовместимость их желаний, и возмущенно потряс маракой, брызжа слюной из дырки под губой, откуда вывалилась нефритовая затычка. Он заговорил не повышая голоса, заставив обеих женщин наклониться к качающемуся гамаку.

— Я ему не нравлюсь, — испуганно прошептала Ианопамоко, — потому что я женщина его расы. Он этого не говорит, но я это чувствую. По-моему, он говорит, что ты по своему духу мужчина и он хочет говорить с тобой, но только без посредников.

— Но это же невозможно! Не оставляй меня с ним!

— Я должна, госпожа. Я вызываю его недовольство. Колдовство не свершится, если я останусь с тобой. — Стройная Ианопамоко уже поднялась на ноги, а шаман продолжал свою речь, оживленно жестикулируя, брызжа слюной и покачивая великолепным головным убором. — Он приказал, — пояснила Ианопамоко, — чтобы принесли кауим, петум и яже.

Петум, как Изабель обнаружила, оказался каким-то странным табаком, а кауим — чем-то вроде пива, отдававшего орехами кешью. На шамана произвело впечатление то, как она по-мужски, вспомнились студенческие годы в столице, отхлебывала пиво и затягивалась табаком из длинной трубки, которую он то и дело протягивал ей. Он, казалось, старался выдыхать дым прямо на нее, и, когда Изабель поняла, что это знак вежливости, тоже пахнула в него дымом. Что-то необычное стало твориться с ее зрением — в разных уголках глинобитной хижины вдруг замерцал свет, и Изабель догадалась, что в трубке не просто табак. Наверное, к петуму подмешали яже. Шаман сидел перед ней, тело у него было как у мальчика, а член для красоты продет в плетеный чехол, похожий на соломенную трубочку, из которой крайняя плоть торчала этаким сморщенным бутончиком цвета охры; колдун молчал, смотрел на нее со все более довольным выражением лица. Все это время Изабель сидела на корточках по другую сторону костра; ее суставы, привыкшие к такой позе за годы жизни среди индейцев и бандейрантов, чувствовали себя очень удобно. Правда, ему было видно все, что у нее было под подолом, но зачем, в конце концов, это прятать? Разве не эти самые части нашего тела дарят нам самые славные моменты жизни, разве не они ведут нас по жизни к свершению судьбы? А может, она уже просто пьяна.

• Предыдущая
• 38/55
• Следующая