Заклятые пирамиды - Орлов Антон - Страница 10

– Готов? – осведомился Суно шепотом.

Шумел прибой, кричали охочие до хлебных крошек и зрелищ чайки, и не было риска, что кто-нибудь из окружающих разберет овдейскую речь.

– Да!

Щенок почти не боялся. Волновался, не без того, но настоящего страха в нем не было. Другие у него страхи – а ну, как вернут в Овдабу и снова упекут в исправительный приют? Что ему в сравнении с этим какой-то зубастый морок… То, что из него сделали приманку и заставляют рисковать, Дирвену только в радость: значит, держат за мужчину, а не за живую куклу, которую можно передавать из рук в руки в согласии с Законом о Детском Счастье. Да и самонадеянность уже прорезалась: он же амулетчик круче некуда и находится под защитой повешенного на шею артефакта, что с ним может случиться?

– Держи реквизит, – Орвехт протянул ему «Добрые наставления для отроков». – Рви в клочья, бросай на землю и топчи ногами, при этом ругайся нехорошими словами, но ни в коем случае не богохульствуй. Сквернословь тихо, чтоб тебя не услышали снаружи.

Он уже припугнул мальчишку тем, что Молона может выдать беглеца овдейской стороне. Для пущей надежности, чтобы не забылся и ничего вслух не ляпнул.

Дирвен взял обреченную на растерзание нравоучительную книжку и скрылся в сарае, неплотно притворив дверь. Вид у него при этом был самый благовоспитанный, как будто отправился учить уроки.

Экзорцисты окружили хлипкое сооружение, которое скрипело и ходило ходуном, словно готовилось развалиться от очередного порыва солоноватого морского ветра. Остальные отступили подальше, чтобы им не мешать.

Круг магов, дюжина профессионалов с сосредоточенными лицами. На сарай навели манящие чары, и теперь, когда Дирвен начнет безобразничать, монстр непременно появится, никуда не денется. Суно слегка дернул углом рта: вы ведь знаете о своем Шуппи-Труппи куда больше, чем следует из ваших слов, не правда ли, почтенные молонские коллеги?

Хмурое облачное утро. Свинцовые волны в белесых кружевных лохмотьях с шумом набегают на серый пляж. Прорва чаек, одни носятся над водой, другие с хозяйским видом разгуливают по берегу. Пурпурный океан, который становится пурпурным лишь на закате, и то не во всякий день, рябит и тускло отблескивает, словно облитый жидким металлом.

Добрая сотня специалистов по Вратам заняла позиции возле каменного круга – полумесяцем, в несколько рядов. Чуть поодаль стояло полторы дюжины магов-кормильцев, готовых черпать силу из Накопителя и вливать в своих коллег, если те начнут слабеть.

Такой коллектив справится с чем угодно! Ветер шевелил стриженые волосы и трепал темные суконные мантии.

Из сарая доносились звуки рвущейся бумаги, старательный топот и невнятное злое бормотание. Орвехт надеялся, что Дирвен проявит благоразумие и не станет поносить Госпожу Вероятностей, которую винит во всех своих обидах.

Он уловил магическое возмущение за миг до того, как в шатком домике раздался вопль. Мальчишку все-таки проняло, когда очутился лицом к лицу с Шуппи-Труппи.

Суно метнул заклятие-аркан одновременно со всеми. Изнутри вырвался вой, отчаянный, булькающий и неизъяснимо мерзкий: тварь попалась.

Действуя синхронно с коллегами, он поволок упирающегося пленника к двери, которая распахнулась со звуком, напоминающим крик старой чайки. Наружу выкатился косматый серо-бурый ком, похожий на съежившегося паука. Морщинистое обезьянье личико кривилось в гримасах, мутные глаза, цветом как протухший яичный желток, свирепо горели. А руки у твари и впрямь разной длины, или ее в результате магической трепки перекосило?

Шуппи-Труппи верещал как резаный, загребая когтистыми пальцами песок и гальку. Чайки всполошились, почуяв нечисть.

В проеме появился Дирвен – такой же бледный, как после своего заплыва, но на ногах держится, и крови не видно.

Другая группа магов уже отворила Врата в междумирье. Выглядели те не слишком впечатляюще, словно одностворчатая дверь, за которой висит неподвижный темный туман.

Тверь истошно визжала, сучила всеми шестью мохнатыми конечностями, пыталась цепляться за камни, но экзорцисты объединенными усилиями вышвырнули ее в запредельную темень.

Дверь захлопнулась – и вслед за этим как будто растаяла, снова становясь воздухом, льющимся с небес утренним светом, брызгами соленой морской воды. В действительности никуда она не делась, и маги, ответственные за ее нерушимость, спешно накладывали печати и укрепляющие заклятия, а кормильцы подпитывали их силой, которую тянули из Накопителя.

– На славу поработали! – с облегчением ухмыльнулся глава молонских экзорцистов, утирая клетчатым платком взмокшую шишковатую лысину.

Спохватившись, Суно повернулся к юному амулетчику:

– Ты цел?

На Дирвене не было ни царапины.

Зинту привели в святилище и оставили одну.

Сводчатые галереи образовывали подобие лабиринта – небольшого, поскольку храм невелик, но в первый раз можно и заблудиться. В стенных нишах неярко сияли магические лампы, словно в сосудах из помутневшего стекла были заключены плененные звезды. В центральном помещении стояла на пьедестале нефритовая статуя двуликой женщины в венке, сплетенном из серебряных веток, каждая из которых на конце раздваивалась.

Один лик Госпожи Вероятностей смотрит в прошлое, другой в будущее. Говорят, она старше всех прочих богов, ровесница самого Творца, и еще говорят, что она властна отменить предначертанное, даровав развилку.

Зинта уже начала сожалеть о своей авантюре. Единственный в Апне храм Той, Что Носит Фрактальный Венец, находился на глухой окраинной улочке и снаружи выглядел запущенным. Те, кто сюда наведывался, старались не попадаться лишний раз никому на глаза. Богов в Молоне не запрещали, но и не чтили. Таких, как Тавше Милосердная, покровительница врачевания, или Кадах Радеющий, бог процветания, изобилия и прироста, еще старались уважить, они как-никак приносят пользу, а остальные не очень-то и нужны.

Чтец-просветитель из Отдела Добромыслия однажды высказался: «Что они такое по сравнению с коллективным разумом всех людей, населяющих мир Сонхи? Букашки под колесами телеги, которая сама знает свой путь! Без поклонения и почитания они теряют силу в мире людей, так что они зависят от нас больше, чем мы от них».

Примчавшись сюда поздно вечером, Зинта поступила предосудительно. Не в такой степени, как поедатели шоколада или те, кто злостно отлынивает от обязательных для всех доброжителей общественных работ, но не лучше тех, кто тихо пьянствует, как Улгер, или не хочет ходить на лекции просветителей. Ее за это не накажут, но дружно осудят.

И незаметно сбежать не получится. Зинта уже пожертвовала храму позолоченный супружеский браслет, купленный перед свадьбой, – больше ничего ценного у нее не было, и отдала на хранение младшей жрице плащ, куртку, ботинки, тесемку для волос, сумку с лекарствами и фляжку. Кинжал Тавше ей оставили, удостоенной не полагается с ним расставаться.

Осторожно ступая босыми ногами по пыльным коврам и жестким старым циновкам, она неприкаянно бродила по святилищу. Распущенные волосы свешивались на лицо, это было непривычно.

Ей посоветовали медитировать, но отрешенно-созерцательное настроение никак не появлялось. Обхватив руками плечи – в тунике было холодно, голые руки покрылись пупырышками, – Зинта переходила из одной промозглой полутемной галереи в другую, разглядывая предметы, разложенные на бронзовых треногах, словно в музее. Здесь можно было увидеть все, что угодно: сверкающие украшения, оружие, высохшие кости, морские раковины, песочные и механические часы, знакомые и незнакомые монеты. На развешанных по стенам картинах были изображены сцены из человеческой, звериной, демонской жизни, а порой и пейзажи, среди которых встречались до того странные, что вряд ли это был мир Сонхи.

Ее то разбирало любопытство – зачем тут собрали эти вещи, что все это значит? – то одолевало желание забарабанить в дверь и сообщить жрицам, что она передумала, пусть ее отсюда выпустят.