Павлик Морозов [1976] - Губарев Виталий Георгиевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/21
• Следующая

— Паш… Данила драться не полезет? — тревожно спросил Федя.

— Побоится при деде. — Павел всматривался вперед. — А ты иди сзади, отстань шагов на десять.

Он медленно приближался к старику.

— Набрали ягод, внучек? — Голос у деда вкрадчивый, ласковый.

— Ага.

— Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…

Павел обрадованно и смущенно заулыбался, снял с плеча мешок.

— Да я не дуюсь, дедуня… Смотри, какая клюква. Крупная!

Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.

— Дедуня, пусти руку… Больно!

Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:

— Федя, братко, беги!.. Беги, братко!..

Данила тремя прыжками догнал Федю…

…На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Двигались цепью, тревожно перекликались.

В желтом осеннем лесу было тихо и пусто.

Мотя бежала мимо осыпающихся осин и берез, мимо колючих елей, ноги ее утопали в шуршащих листьях. Рядом скакал мохнатый Кусака.

— Ищи, Кусака, ищи… — шептала она, задыхаясь. Пес прыгал, вилял хвостом, смотрел на девочку добрыми, понимающими глазами.

Она на секунду остановилась, озираясь, облизывая сухие губы, и снова побежала… Сколько она уже бежит? Час? Два?

Нет, с ними ничего не случилось! Они у тетки в Тонкой гривке.

Но почему же мать говорит, что их там нет?

— Ищи, Кусака… ищи!

Но Кусака исчез.

Вдруг до нее донесся гулкий собачий вой, от которого замерло сердце и сразу стало холодно.

Задыхаясь, она побежала на этот страшный вой, раздвинула кусты. Вот…

Мешок, рассыпанные ягоды… и кровь на желтых листьях.

Павел лежал, разбросав руки.

В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя.

Запрокинув голову, Мотя бросилась прочь. Из горла вырвался длинный стонущий крик:

— А-а-а…

Все остальное было как в дыму. Она не видела, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, не слышала, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде Сереге…

…Всю ночь учительница не отходила от Татьяны, прикладывала к ее голове мокрое полотенце. Изредка учительница выходила на крыльцо и всякий раз видела одно и то же: за столом, под березкой, прижав к себе охотничье ружье, неподвижно сидит рыжебородый Потупчик. Неподалеку от него застыла Ксения, опустив голову на руки.

— Как Татьяна Семеновна? — чуть слышно спрашивал Потупчик.

— Бредит… — говорила учительница, держась за дверь, чтобы не упасть.

Ксения поднимала голову, шептала:

— Зоечка, вы бы поспали… Ведь третьи сутки на ногах… Я же здесь. Я посмотрю за Таней.

— Нет, нет, Ксения Петровна, какой там сон… — слабо качала головой учительница и снова уходила в избу.

Ксения вдруг закрыла лицо руками:

— Ой, да что же это такое делается? Ой, Таня, моя подруженька бедная! Да как она переживет свое горе горькое!

Потупчик поднялся во весь рост, шагнул к ней.

— Ксения! Нельзя! Да нам с тобой такую надо силу иметь теперь… Такую силу!

— Да, да… Не буду, Василий… — Она отняла от лица руки, выпрямилась. — Не знаю я только, какую казнь придумать убийцам подлым, врагам рода человеческого!

Они вдруг насторожились, услышав шум подъезжающей повозки.

Во двор быстро вошел Дымов и следом за ним — моложавый человек с красными петлицами на гимнастерке, милиционер, старенький врач. Дымов обвел взглядом двор, спросил не здороваясь:

— Где Татьяна Семеновна?

— Там… — Потупчик кивнул на избу.

— Прошу вас, доктор… Ксения Петровна, отведите, пожалуйста. — Он замолчал, провожая глазами торопливо поднимавшихся на крыльцо Ксению и врача. А когда заговорил снова, в его тихом голосе зазвучал укор: — Почему так поздно нарочного прислали в район, Василий Иванович?

— Кто же мог думать, Николай Николаевич, что такое злодейство произойдет? — Потупчик страдальчески стиснул руки. — Ведь дети…

— Убийцы задержаны? — спросил человек с красными петлицами.

— Данилка и Серега здесь, в сарае. Муж Ксении, Федор Иванов, сторожит… Ребята, конечно, первым делом на Данилку показали. Угрожал он раньше Павлу… Пошли сегодня с обыском, вещественное доказательство обнаружили. Нож, рубашка в крови… Данилка затрясся, ну и указал на деда и Кулуканова…

— А Кулуканов? — спросил человек с петлицами.

Потупчик развел руками.

— Простить себе не могу, товарищ начальник… Проворонили! Как узнал, что на него Данилка указал, так и скрылся…

Дымов молча ходил по двору. Его душил ком в горле, он расстегнул ворот кителя, сжал шею рукой. Худощавый мальчик с темной родинкой над правой бровью, как видение, стоял перед его глазами.

…На рассвете прибежал Петр Саков. В слабом свете загорающегося дня было видно, как он бледен.

— Скорей, скорей!.. — кричал он срывающимся голосом.

— Что, мальчик? — спросил человек с петлицами.

— Кулуканов!

— Где?

— Разыскали мы…

— Где?

— В амбаре он прятался. А как вы приехали, так он задами по огородам побежал.

Человек с петлицами и милиционер молча бросились на улицу следом за Петром. Через полчаса они привели Кулуканова. Все пошли в сарай. Увидев Дымова, Данила затрясся, шарахнулся в сторону.

— Не я это… не я… Они научили!

Одергивая дрожащими руками поддевку и презрительно глядя на Данилу и деда, Кулуканов зло сказал:

— Не так сработали… Нужно было в болото, под колоду… Тогда б и ворону костей не сыскать.

Взметнув в ярости кулаки, Иванов бросился на Кулуканова:

— У, гадина!..

Потупчик остановил его:

— Не надо, Федор… Не марай руки…

…Шел снег, заметая лес и деревню.

Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна ничего не слышала. Металась в горячей постели, шептала в бреду:

— Дети… Паша… Федя…

У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом. В избе было тепло, пахло лекарствами.

Татьяна открыла глаза. Кто-то заботливо склонился над ней, поправил одеяло. Она спросила чуть слышно:

— Какой месяц?

Ей ответили:

— Декабрь.

Она приподняла голову.

— А что… сделали тем?

— Расстреляли…

Татьяна встала, придерживаясь рукой о стену, прошла по избе. Роман спал посапывая.

Она подошла к окну, за которым в сумерках голубел снег. Наискось от окна — высокий дом с резными воротами. Там жил Кулуканов. Татьяна всматривалась недвижными глазами в красную вывеску над воротами, разбирала по слогам:

— Правление колхоза… имени Павлика Морозова.

Глаза заволокло темнотой; не вскрикнув, она тяжело упала на пол. Бесчувственную, ее перенесли в постель.

Скоро Татьяне стало лучше. Однажды в яркий морозный день к ней пришли школьники. Они вошли в избу, окруженные холодом и паром, тихие и торжественные. С ними была и Зоя Александровна.

Яков и Мотя приблизились к Татьяне. Переступив с ноги на ногу, Яков проговорил тихонько:

— Тетя Таня… мы… мы, это самое…

Больше он ничего не сказал.

Потом заговорила Зоя Александровна. Торопясь и сбиваясь, учительница рассказывала о том, что дорогое всем советским детям имя пионера Павлика Морозова известно всей стране, что она, Татьяна, не осталась забыта в своем горе, что правительство назначило ей пожизненную персональную пенсию и что ей предлагают поселиться в солнечном Крыму, у Черного моря, чтобы поправить свое здоровье.

Татьяна не слышала ее слов. Она смотрела в озабоченные и родные лица всех этих умолкнувших ребят, и ей вдруг захотелось обнять их всех сразу, прижать к своему сердцу.

Учительница, волнуясь, говорила о том, что миллионы советских ребят будут всегда стремиться быть такими же честными и преданными сынами своей Родины.

Татьяна машинально повторила это слово:

— Сынами…

Она вдруг горячо задышала, подошла к ним, протягивая дрожащие руки:

— Ребятушки!.. Родные мои!..

«Вчера я приехала в Москву из Крыма, где сейчас живет Татьяна Семеновна. Я пробыла у нее около месяца. Она встретила меня очень ласково, со слезами на глазах и все время называла „доченькой“, несмотря на то, что в моих волосах давно появилась седина и все жители Герасимовки уже не называют меня „Зоечка“, как много лет назад, а величают Зоей Александровной.

• Предыдущая
• 20/21
• Следующая