Хрустальная ваза - Каманин Федор Георгиевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/17
• Следующая

И отдельно говорил Василий Иванович с Ниной Смирновой и Любой.

— Слушайте, девочки, вы моя опора. Будет у нас организована выставка, лучшие работы получат премию, поэтому вы смотрите не подведите меня.

— А что делать-то нам? — испугалась Люба.

— Я тогда скажу. Я подумаю, а пока рисуйте вот это. Не спеша, исподволь. Я вас не тороплю, только сделайте все как следует.

И Василий Иванович дал им штук по десять сложных рисунков для копирования.

И еще сказал вдобавок:

— А если вы сами придумаете по хорошему рисуночку, то будет еще лучше, просто замечательно будет.

— Ну, Настя, я пропала, — говорит Люба, придя домой.

— А что случилось-то? — испугалась Настя.

— Вот смотри, — подает ей Люба охапку рисунков.

Настя перебирает их, смотрит и ничего понять не может.

— Хорошие какие рисунки, Люба! — сказала Настя, разглядывая рисунки.

— Гадкие, постылые! Все горе мне от них! — кричит Люба, чуть не плача. — Ты знаешь, ведь он думает, что это я так стала хорошо рисовать.

— Кто думает? — не поняла Настя.

— Да он, Василий Иванович, учитель наш по рисованию и черчению.

— Ну и пусть думает, что за беда? Лишь бы не догадывался он, — пробует утешать подружку Настя.

— А это не беда? Ведь всю эту охапку он дал мне для работы! У нас сейчас соревнование идет. Все учителя точно взбесились. Каждый хочет, чтобы его предмет мы лучше всего знали. И вот этот противный Василий Иванович говорит мне и Нине Смирновой — она тоже рисует хорошо, как и ты, — что он на нас только и надеется. Будет выставка наших работ, и мы должны подтянуться, чтобы премию получить. Вот видишь, какой охапкой рисунков нагрузил он нас? И все это надо скопировать! Да еще добавил, что будет неплохо, если мы сами что-нибудь свое придумаем. Нет, я пропала, пропала окончательно! Одно мое спасение — сказать ему правду всю. Но это будет такой позор! Меня за это из школы выгонят! — плачет Люба.

— Ты и не говори, Люба, и не говори, — говорит ей Настя.

— А как же быть? Все равно он теперь узнает!

Настя задумалась.

— Люба, он не узнает. Я все это сделаю за тебя, он и не узнает, — говорит она Любе.

— Сделаешь?

— Сделаю.

— Все-все?

— Ну да. Правда, он много задал тебе работы, ну да как-нибудь справлюсь.

— Настя, ежели только ты поможешь мне сейчас вылезти из этого вороха, то я и не знаю, что и сделать мне тогда для тебя! — вскрикнула Люба радостно.

— Ты и папка твой и так для меня много добра сделали, я у вас в неоплатном долгу. Ничего ты мне больше не делай, а только молчи, не говори больше об этом.

И Настя начала работать.

А на заводе свои дела шли, там свои волнения у людей. Прокоп Машина, до того всегда спокойный, тоже взволновался. Он перестал храпеть во все тяжкие по ночам, ворочался, вздыхал даже, трубку из рук не выпускал, все думал.

Машина хорошо понимал, что такое социалистическое соревнование. И вот он обдумывал, как его надо вести.

«Торопиться тут не следует, нужно делать все с толком», — думает он, пыхтя трубкой.

На себя и на своих ребят он надеется, об этом беспокоиться нечего. Они в последних не будут в своем цеху и на заводе. А вот как другие? Надо, чтоб все, как один, взялись. Чтобы весь завод не отстал от «Гусь-Хрустального»!

«Начать надо с тех, которые самую простую работу делают, топливо засыпают в генераторные трубы. Чем сильнее будет гореть огонь в ванне и горшковых печах, тем лучше будет плавиться хрусталь… Потом взяться за составную. Заведующий составной и инженер-химик поменьше должны сидеть в своих кабинетах, а строго следить за составом шихты для хрусталя. А то там ребята такие, что им все равно, сколько в шихту засыпать мела, песку, сколько соды, лишь бы мало-мало подходяще, на глазок иногда делают. А этого быть не должно, нужно, чтобы по норме все было…

Мастера тоже должны понять, все, как один, что дело не в спешке только. Поспешишь — людей насмешишь. Наработаешь много, а цена сработанному грош будет. Нужно, чтобы каждый стакан, кувшин каждый был без сучка и задоринки, первого сорта!..

И подсобная сила, каждый мальчонка, каждая девочка, поняли бы, что и их работа важная, что относиться к ней надо как следует, по-серьезному, а не как-нибудь, шать-вать-перевать…

А больше всего нужно глядеть в оба директору со своими помощниками-инженерами. Они должны за всем наблюдать строго, с них самый главный спрос, раз они главные начальники, раз им руководство доверено».

И что думал Машина ночами, то днем высказывал на собраниях, заседаниях, а то и просто так говорил, в беседе с кем-нибудь, в кругу товарищей. Даже Настю с Любой экзаменовал, внушал им свою точку зрения.

— Ты, Настя, смотри, — говорил он Насте, — не подкачай!

— Я и то смотрю, дядя Прокоп, — отвечает Настя.

— То-то же. Потому это оно, на первый взгляд, будто и простая твоя работа: относи да относи посуду в печь. Но нет, тут, брат Настя, тоже вопрос, да! Как относить? Относить можно и спустя рукава, хи-хи да ха-ха с подругами. А мастер сделал, скажем, посудину, ты замешкаешь, минута, смотришь, и пролетела. А минута в нашем деле не шуточка, в ней шестьдесят секунд имеется. Ну-ка, подсчитай, чего это стоить будет, ежели из-за тебя, скажем, пять минут мастер со всей бригадой за смену потеряет, а другой мастер тоже из-за своей относчицы? Это, брат Настя, пахнет убытком большим. А по-моему, работа твоя нетрудная, только не зевай, смотри в оба.

— Я, дяденька, и то не зеваю.

— То-то же, смотри сама. Ты и другим девочкам так скажи, чтоб и они не зевали. А то у вас есть такие, больно уж хохотать на работе охочи. Так ты и им скажи, моими словами, что это не работа, ежели хи-хи да ха-ха!

Но Насте не до смеха теперь даже дома. Ведь ей надо было помогать подружке своей. Учитель Василий Иванович в самом деле задал работку Любе. Настя рассмотрела, что рисунки эти трудные, она никогда таких не видала. Правда, они очень хороши, очень красивы, но как же их трудно рисовать! И как только придет она с работы, так сейчас же за карандаш. Сделает один рисунок, за другой берется, не удается иной сразу, переделывать нужно. И так целую неделю!

И Любе своей Машина ту же песню пел.

— Смотри, Коза, смотри у меня, не осрамись! Рисовать ты стала хорошо, не теряй своего классу. Чтоб у тебя не только рисование, а и остальное было на уровне, чтоб ты в последних не была. Я на тебя надеюсь.

— Да отстань же ты от меня, Паровоз ты этакий! Мне и без тебя тошно! — отвечала ему Люба в сердцах.

— Тошно? Это почему же тебе тошно, а? — спрашивает Машина.

— Отстань, говорю!

Машина видит, что Люба чем-то расстроена, перестал приставать к ней со своими советами. «Да, да, у каждого свои заботы, не надо ее сейчас расстраивать», — решил он.

А Любе и на самом деле было не легко. Ведь у ней, помимо этих рисунков, сколько предметов было! Она хваталась то за химию, то за технологию, то за русский язык, то за политграмоту.

— Я, Настя, умру скоро, — говорит она подружке своей.

— Отчего? — испугалась Настя.

— От работы. У меня прямо голова кругом идет, я сроду так не работала над уроками.

— А ты полегче, не очень-то налегай.

— Да, полегче! Нельзя мне полегче, потому что у меня вон их сколько, уроков этих. Я, правда, раньше немножко ленилась, все отводила, вот теперь и приходится гнать. А ежели бы я не запускала раньше уроки, то сейчас мне, хоть какое соревнование будь, торопиться было бы нечего, все у меня было бы хорошо, — призналась Люба.

— Да, это ты зря так запустила все, — вздыхает Настя.

И подружки старались вовсю, сидели за Любиными уроками до полуночи. Настя старалась помочь подруге не только в рисовании, а во всем, где могла.

Машина же, занятый своими делами на заводе, не замечал и не видел ничего: он и не знал, как трудно его дочуркам, родной и приемной.

• Предыдущая
• 10/17
• Следующая