Восточное наследство - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая

— Что-то случилось. У меня на сердце тяжесть, — призналась Люба. Смеркалось, и на веранде сделалось сыро и прохладно. Вера поежилась, собрала на поднос чашки и понесла на кухню.

— Если случилось, Сева бы сказал. — Вера поставила посуду в мойку, и девушки уселись у камина. Домработница час назад ушла. Надя еще вчера с Ерожиным уехала в Москву. Сестры остались одни.

— И зачем я такая? — произнесла Люба.

— Какая? — переспросила Вера и попыталась разжечь огонь. Она подожгла газету, но та, сгорев, пустила струю черного дыма.

— Упрямая, — мотнула головой Люба. — Скажу, а потом мучаюсь. Обидела Фоню.

— Помиритесь. — Вера снова чиркнула спичкой. Уже полкоробка жженых спичек валялись в камине, а огня все не получалось.

— Можно я спрошу, только не обижайся, — попросила Люба.

— А почему я должна обижаться? — не поняла сестра.

— У тебя с Севой все в порядке?

— Что ты имеешь в виду?

— Как бы это сказать… — замялась Люба.

— Так и скажи.

— Ты Севу по-прежнему любишь?

— Карлсона? — рассмеялась Вера. — А как его не любить? Мой родной обжора.

— Любишь как родного человека или как мужчину?

— Ты про постель? — теперь уже покраснела Вера.

— Да.

— Ас чего ты взяла, что Карлсон в постели не хорош?

— Он такой толстый, смешной…

Вера взяла щепку, подожгла ее от спички и аккуратно подложила под поленья. Желтый огонек лизнул сухой бок дерева и радостно потянулся вверх. Вера удовлетворенно уселась в кресло.

— Вот что я тебе скажу, сестрица. Сева замечательный любовник. До замужества у меня было два мужика. Раньше не говорила, а теперь скажу. Первый, спортсмен, теннисист. Я в него в семнадцать лет без памяти влюбилась. Красавец, словно с обложки «Плейбоя».

— Витя Тарутин?

— Да. Он со мной спал, словно тренировался. Я была вроде тренажера. Он и говорил, что каждый орган надо тренировать. И член в том числе. Вот и тренировал. Я до него мужчин не знала. Думала, так положено. Потом стало скучно. Он на мне прыгает, а я о своем думаю.

После встретила поэта. Ты ею тоже знаешь. Он к нам долго таскался.

— Не надо больше, Вера, я все поняла, — попросила Люба.

— Начала разговор, теперь слушай. Тот тонкий был, элегантный, изнеженный. Стихи мне посвящал. В журналах печатался.

Я — на седьмом небе. Представляешь, после спортсмена? С этим поговорить можно. Мы и говорили часами; по паркам таскались, по кладбищам. Он любил кладбища, они на него романтизм навевали. Поэт меня к себе приведет, свечой наставит и давай стихи читать.

У меня глаза слипаются, а он все читает. Поэт надеялся, что его талант меня сексуально разжигает. А я спала. В конце концов он на меня кидался, как петух на курицу. Я, сонная, ничего понять не могу, а он уже приплыл и спит.

— Вера! Я не хотела, — взмолилась Люба.

— Не хотела — не спрашивала бы. В нашей семье об этом молчат. Вроде мы все из капусты. А секс в жизни любой женщины много значит. — Камин разгорелся, дрова весело затрещали и дали тепло. Вера помешала кочергой и мечтательно призналась:

— С Севой все иначе. Он умный. Он такой умница! Он и в постели умный. Никогда не пристает сразу. Всегда настроит. Всегда вовремя. Я этого не замечаю. Он подстраивает так, что я сама его хочу. И он красивый. Бывают красивые олени и бывают красивые слоны. Мой Севка — слон.

— И ты ему ни разу не изменила? — Люба, наконец, задала вопрос, ради которого и затеяла весь разговор.

— Карлсону?! — Вера выпучила глаза.

— Даже ни с кем не целовалась?

— Я? Да после Севки все мужики кажутся пигмеями.

— Наверное, я страшная дура, — призналась Люба. Девушку томил этот вопрос. Когда Фоня перед отъездом сказал, что видел, как Вера в чужой машине…

— Объясни наконец, чего ты добиваешься? — спросила Вера и, услышав шум, побежала к дверям. Но не успела. Двери распахнулись, и трое молодых людей с автоматами, в форме ОМОНа очутились в гостиной и уставились на девушек.

— Кто из вас Любовь Ивановна Аксенова? — всматриваясь то в одну, то в другую, спросил один из парней. Вера с Любой удивленно переглянулись.

— Я, — нерешительно призналась Люба.

Двое омоновцев шагнули к Любе и, растерянно поглядывая на Веру, надели на Любу наручники:

— Вы арестованы по подозрению в убийстве.

— Что за идиотские шутки? — рассердилась Вера.

— Убивать людей не шутки, — ответил тот же парень.

Любу подняли под локти и вынесли из дома.

Вера выскочила за ними и увидела, как сестру усадили в большую черную машину, и та рванула с места.

Савелий Лукич стоял на лестничной площадке и смотрел, как милиция опечатывает квартиру Кроткина. После того как убитого унесли, народ, собравшийся вокруг, начал понемногу разбредаться. Осталось человек восемь самых любопытных. Они норовили поговорить с лифтером, чтобы узнать подробности из первых рук, и, украшая своей фантазией и темпераментом, разнести дальше. Савелий Лукич в другое время с удовольствием поболтал бы. Старик любил порассуждать о жизни, особенно поругать новую власть, с которой активно боролся не только языком, но и делом.

Лифтер оставался непреклонным большевиком и вел в партийном коллективе большую работу. В прошлом месяце он собрал три тысячи подписей под петицией, запрещавшей трогать мумию вождя. Вынос святого для партийного народа тела Савелий Лукич называл святотатством, не понимая, какую кощунственную для христианского мира идею он отстаивает. Но у красных свои ценности, и здесь несгибаемого большевика не собьешь.

Попросив граждан разойтись и не топтать в подъезде, Савелий Лукич спустился в свою каморку, уселся за кургузый стол и включил чайник. Сердце старика не осталось равнодушным. Оно билось с перебоями и просило помощи. Для подобных случаев лифтер имел набор травок. Таблетки, капли и порошки Савелий Лукич не признавал. А разволновался он не потому, что столкнулся с убийством. Разных смертей за десять лет работы в доме он насмотрелся. Земляка Михеева старику было искренне жаль. По тем общим словечкам, что вылетали у Фони и лифтера, по неуловимым оборотам речи Лукич понимал парня, как своего, деревенского. И даже коммерческую деятельность Михеева не ставил ему в вину, а испытывал сословную гордость за земляка. По заграницам большие вопросы решает, с богачами на одной ноге!

Кроткины въехали в дом недавно, не прошло еще и года. Сперва Савелий Лукич с неприязнью поглядывал на полного молодого богача. Раньше в квартире жила вдова районного начальника. Женщину стали обременять большие расходы престижного дома, и она решила искать жилье подешевле, а свою площадь продать. Обратилась в фирму. Фирма купила квартиру и принялась за ремонт. Вдове подобрали жилье в новом районе. Ходили сюда разные люди: и кавказцы, и иностранцы.

Но квартира досталась Кроткину. Через месяц-другой классовая бдительность Савелия Лукича понемногу притупилась, и он к Севе потеплел. Особенно понравилась старику молодая супруга. Крестьянским нутром Лукич почувствовал в Севе хозяина. Не жулика, вора и спекулянта, а настоящего хозяина. Вера иногда задерживалась у лифта поболтать со стариком. От нее он имел в общих чертах представление о том, чем занимается фонд Севы.

А узнав, что Кроткин отправлял Михеева учиться за океан и взял расходы за Фоню на себя, Савелий Лукич переменил мнение о молодом предпринимателе. Поэтому сегодня, когда Сева утверждал, что сестра жены с дачи не выезжала, лифтер растерялся. С одной стороны, Кроткин человек серьезный и к слову относится ответственно. Но тогда выходит, что врет Савелий Лукич. А он скорее даст себе отрезать руку, чем опустится до наговора. Он и следователю говорил:

— Что девушка убила Фоню — никогда не скажу. Что она пришла, взяла ключ и была в квартире, под присягой могу заявить. Фоне я сказал, что Люба наверху, цветы поливает. Не скажи я, он бы ушел. Но я из лучших чувств.

Знал бы — погнал его подальше. Что в квартире произошло, не видел. Вину свою признаю, что отлучился. Да, виноват. Но я с управдомом уговор имел, внуков из сада забирать. Выходит, моя отлучка законная.

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая