Поэмы - Пшавела Важа - Страница 22
- Предыдущая
- 22/46
- Следующая
Изменить размер шрифта:
22
Муса
Ну, и тебе не будет сладко!
Связать недолго наглеца,
Коль родового он порядка
Не уважает до конца.
Пока, добравшись до хевсура,
Мы не виним тебя всерьез,
Ты из-за этого гяура [13]
Враждуешь с братьями, как пес.
Джохола
Что? Пес? В тебе ума хватило
Меня собакою назвать? —
И в грудь Мусы он что есть силы
Вонзил кинжал по рукоять.
Вались, проклятый пес, в могилу,
Чтобы не лаяться опять!
Кистины, вы смешали с прахом
Все то, что свято для меня.
Я перебью, клянусь аллахом,
Всех вас, хоть вы мне и родня!
Законы крова вы презрели,
О, будьте прокляты навек!
"Что натворил он в самом деле"
"Совсем рехнулся человек"
И вот Джохолу повалили,
И, окружив со всех сторон,
Веревкой накрепко скрутили,
Пока меча не вынул он.
Избит и брошен на солому,
Он, как мертвец, лежит в сенях…
Народный гнев подобен грому,
Его удар разносит в прах.
О чем твердит Звиадаури,
Слова невнятные шепча?
Кипит, бушует кровь в хевсуре,
Но нет в руке его меча.
Увы, попался я, собаки,
Удачный выпал вам денек!
Но уж народ его во мраке
Куда-то с ревом поволок.
Пора убийце-сумасброду
В могильную спуститься тьму,
Чтобы покойнику в угоду,
Таскать- ему за гробом воду,
Или бандули [14] плесть ему!
VI
Есть за аулом холм унылый,
Лучами выжженный дотла.
Там, погруженные в могилы,
Спят львиносердые тела.
Вода их влагою омыла,
Гора их глиной облегла.
Под сводом каменного гроба
Сердца не бьются храбрецов,
Земли жестокая утроба
Сне дает кости мертвецов.
Стирает облик человечий
Со всех, кто яростен и смел,
Не дрогнул духом перед сечей
И, вынув меч, не оробел.
Таков извечный грех природы.
Печаль великая моя.
Хоть зол, хоть добр, настанут годы,
И ты умрешь для бытия.
Ведь всех пловцов поглотят воды,
Коль опрокинется ладья.
Еще не выплыло светило,
Еще росой светился луг,
Еще поля не осенило
Дыханьем утренним, как вдруг
Толпа людей холмы покрыла
И зашумело все вокруг.
Весь в путах шел Звиадаури,
Влекомый грозною толпой.
Кто здесь заплачет по хевсуре?
Здесь рад убить его любой!
Нам смерть страшна, но коль случится
Чужой увидеть нам конец,
Любой на место казни мчится
И наслаждается, глупец.
О, сколько извергов я знаю,
Которые в великом эле,
Челом безоблачным сияя,
Спокойно ходят по земле!
VII
И вот оно кладбище кистов,
Где спит убитый их Дарла.
Встав над могилою, неистов,
Взывает к мертвому мулла.
"Дарла, забудь свои мученья,
Дарла, взгляни, перед тобой
Стоит сегодня все селенье
И вместе с ним убийца твой.
Его, как жертву, в мир загробный
Мы бросим к телу твоему"
И вдруг раздался голос злобный:
"Пес будет жертвою ему"
Хевсур стоит и злобой пышет,
Неустрашим и величав,
И ветер волосы колышет,
Как гриву львиную подняв.
Огнем душа его объята,
Он, как железо, в землю врос.
Страшится ль острого булата
Покрытый ржавчиной утес?
Но валят с ног его кистины
И шепчут, яростны и злы:
"Признай, проклятый, господина,
Будь жертвой нашего Дарлы"
"Пес будет жертвой басурману"
С мечом у горла, чуть живой,
Прижат к могильному кургану,
Хрипит истерзанный герой.
И на дыбы, пылая злобой,
Селенье с ревом поднялось:
"Проклятый! Видит двери гроба,
А не дается в жертву, пес" [15]
И понемногу, словно жало,
Ему вонзают в горло меч.
"Пес будет… " — в горле клокотало,
Пока дыхания хватало
И голова не пала с плеч.
Твердят в смущении кистины,
Забыв кровавый свой разгул:
"Смотрите, люди, в час кончины
Он даже глазом не моргнул"
Жизнь угасает, кровь струится,
Звиадаури умирал.
Но сердца храброго убийца
Не подчинил, не запугал.
И высока, и черноглаза,
От ужаса едва жива,
Следила из толпы Агаза,
Как покатилась голова.
"На помощь!" — сердце ей твердило.
О, если бы найти топор,
Она б злодеев перебила
И пленника освободила
Сородичам наперекор.
Но разве женщине — кистинке
Власть над мужчинами дана?
И удаляясь по тропинке,
Невольно думает она.
"Как сладко было той несчастной
Под кровом мужа своего,
Которая в ночи безгласной
Лежала на руке его!
Как тесно их сжимались груди
В полночный час! Не может быть,
Что и ее заставят люди
Теперь о муже позабыть!"
Нет, не достигли кисты цели,
Пронзая горло храбрецу,
Не удалось им как хотели,
Обед состряпать мертвецу!
Не повезло им, басурманам!
Кинжалы сами рвутся вон,
Чтобы на теле бездыханном
Наделать множество окон,
Но сердце есть и у жестоких,
И каждый думает:."Грешно!"
И уж сознание у многих
Неясной думой смущено.
И уж твердит народ понуро,
Спускаясь к зарослям реки.
Кто б тронул этого хевсура,
Когда б не били нас враги?
Аллах свидетель, знаем сами,
Что совесть у него чиста,
Он, словно тигр, боролся с нами,
И за родные пал места.
Но нужно с не другом бороться,
И, сколь он с виду ни хороша,
Кистинским молодцам придется
Всадить ему под сердце нож
Ушли. И брошенное тело
Осталось наверху скалы.
Пусть рвут его собаки смело,
Пускай клюют его орлы!
Коль повезло ему, собаке,
Коль жертвой стать не захотел,
Валяться в холоде и мраке
Его заслуженный уделю.
Так кисты меж собой галдели,
Пока в селенье не пришли,
И эхо каменных ущелий
Слова их множило вдали.
И вот опять завечерело,
Сошел с горы последний луч,
И тьма, подкрадываясь смело,
Заволокла вершины круч.
С неизъяснимою печалью
Глядит на кладбище утес,
Струя над немощною далью
Потоки медленные слез.
Печаль нужна могильной сени.
Останкам брата плач сестры,
Ночному лесу бег олений
И волчьи грозные пиры.
Прилична смерть на поле боя
Тому, чья держит меч рука,
Сраженью торжество героя
И поражение врага.
Но кто здесь труп Звиадаури
Оплачет, выйдя на бугор?
Лишь ветра стон, да ропот бури,
Да грохот вод и вздохи гор!
Слезится легкий рой тумана.
Кистинка в чаще лозняка,
Роняя слезы неустанно,
Склонилась к водам родника.
Полна душевного смятенья,
Она скрывать не в силах дрожь,
Но плачь ее ни на мгновенье
На вопль надгробный не похож.
Кто смеет пред лицом аллаха
Оплакать вражескую смерть?
Тот, кто пред ним не знает страха,
В мученьях должен умереть!
Односельчан она страшится,
Но сердце делает свое,
И смерть хевсура-несчастливца
Стоит пред взорами ее.
Коль не она, то кто сегодня
Оплачет витязя в глуши,
Чтоб позабыл он в преисподней
Страданья доблестной души?
Она склоняет очи долу,
Она не думает о том,
Что, может быть, ее Джохолу
Сразит сегодня тот же гром.
Безумная, о чьем ты муже
Рыдаешь тут? Ты чья жена?
Тебе ж, несчастной, будет хуже!
Но поднялась, идет она,
Спешит, как серна молодая,
Оглядываясь в темноте.
Вот речка… вот гора крутая…
Вот спуск… а там на высоте
Безглавый труп! В изнеможенье
Она бежит наверх, к нему,
И, опускаясь на колени,
Глядит в кладбищенскую тьму.
Глядит и больше нету мочи.
Она увидела его,
И плачет, плачет в мраке ночи
Над телом гостя своего,
И, содрогаясь, отрезает
Волос безжизненную прядь,
И снова бьется и рыдает,
И на ноги не может встать.
Но что за шум на дне могилы?
Откуда этот смутный зон,
Откуда этот вопль унылый
И плач, и ропот мертвецов?
Чьи это детские рыданья,
Невыносимые вдвойне?
Всеобщий крик негодованья
Встает пред нею в тишине:
"Бесчестная! Над чьим ты прахом
Рыдала тут? Над чьей душой,
О, будь ты проклята аллахом.
Обряд свершила гробовой?"
Она встает в смертельной муке,
Она бежит, а вслед за ней
Не мертвецы ли тянут руки
Из-за кладбищенских ветвей?
"Нет, ты не скроешься в селенье,
Удрав от нас по-воровски!"
Кричат ей скалы и каменья,
И остролисты, и пески.
И вот поднялся из могилы
В тени безжизненных чинар
Кистин, когда-то полный силы,
Ее умерший брат Эбар.
"О, что ты сделала со мною,
Сестра моя, сестра моя!
Ужель могилою одною
Не мог довольствоваться я?
Зачем но мрак второй гробницы
Меня теперь — столкнула ты?
Иль это подвиг для сестрицы,
Залог сердечной доброты?"
22
- Предыдущая
- 22/46
- Следующая
Перейти на страницу:
