Девочка Прасковья - Лимонов Анатолий Иванович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/50
• Следующая

спокойно.

— Жор, ты один остался,

перед кем я должна покаяться… И слава Богу, что ты рядом! И я могу это

сделать… Пойми, я не хочу идти туда ни с каким грехом… А он у меня есть…

Я хотел сказать:

— Не надо, Паш, не

говори, побереги лучше силы. Я вовсе не сержусь. Я все понимаю и все тебе

заранее прощаю!

Но она опередила меня,

будто прочитала мои мысли:

— Нет, Жорка, я должна

тебе признаться! Так мне будет легче… Ты знаешь, я ведь тогда в походе плохо

о тебе думала, считала таким… задавакой, корчившим из себя крутого…

смотрящим на всех свысока и с презрением, не обращающим внимания ни на природу, ни на христианские святыни… Прости, пожалуйста, я ошибалась… Ты оказался

славным парнем… только более мирским и модным, чем благочестивым… И там…

там на лестнице… в башне… я ведь специально тебя толкнула… ты прав… Я

хочу, чтобы ты знал это… Прости мне это, пожалуйста… Я не должна была так

делать, мне так стыдно… Ты меня прощаешь?

— Ну, конечно же! О чем

речь?! Ты знаешь, я ведь тоже тогда о тебе плохо думал. Считал этакой

святошей… и все такое… А там на башне я ведь сам виноват был. Я решил на

тебя наехать, что тебе оставалось делать? А у тебя тогда здорово получилось! —я попытался пошутить. — Я больше на тебя не сержусь, ты совсем другая. Прости

меня тоже, Паш, за все. Ведь я так долго желал тебе зла… И подшучивал над

тобой, и обижал… И там на пароме, знаешь, я ведь специально уронил бутылку…

Отомстить тебе хотел… за башню. Прости, пожалуйста… — я положил свою ладонь

на ее руки.

— Я не сержусь, Жор…

Ты не думай… Ведь мы уже столько вместе пережили… Ты прости, что я все же

увела тебя от Египта, от дома, ведь все это из-за меня началось… Из-за моего

упрямства и самонадеянности… А теперь я оставляю тебя одного… Наверно, меня

тогда и спасать не надо было — раз уж все равно такой конец… Зря ты столько

всего натерпелся… Хотя нет… Зато я смогла все тебе сказать… А это самое

главное…

— Ну, что ты, Паш, что

ты! Не вини себя! Все это ветер-проказник! Я не жалею, честно тебе скажу, что

встретился с тобой, и как мы вместе прожили все эти дни. Это была потрясающая

эпопея!

— Спасибо, Жор, спасибо!

Ты славный! И очень хорошо, что в эти минуты именно ты рядом со мною… Мне

теперь так легко и ничего не страшно… Я смогу спокойно уйти…

Она замолчала. А я вдруг

почувствовал, что должен признаться Пашке в том, что подсмотрел за ней на

болоте, пока она еще здесь, рядом со мной! Но как стыдно было это сделать!

— Паш, Паш, я должен

тебе еще кое-что сказать! — взволнованно начал я. — Мне очень неудобно за этот

поступок, но я хочу признаться… что там… на болоте… ну, помнишь… когда

мы купались…

— На болоте?! — как-то

удивленно переспросила девчонка. — На болоте… Ах да, на болоте… болоте… И

что, что было?

— Ну там я, знаешь…

Нет, друзья мои, вот что

я вам скажу. Совершать проступки мы все мастера. Делаем их легко и необдуманно!

Но как оказывается сложно и стыдно в них каяться! Уж лучше не согрешать, чтобы

не доводить себя до такого положения! Вы знаете, признаюсь вам честно, тогда

мне так и не хватило духа сознаться в своем предательском поступке, даже у

смертного одра девчонки! Внутренний голос возопил: — Не делай этого! Ей

будет от всего только больнее! Она ведь о тебе более высокого мнения. И разве

хорошо ей будет умирать, зная, что ты за ней тогда подглядывал… Ведь она

такая чистая, прекрасная, волшебная… И уверена, что никто так и не узнал ее

тайны! А ты окажешься жалким обманщиком в ее глазах и предателем, и вообще…

Да, стыд взял верх,

каюсь! И я тогда замолчал. Да Пашка ничего и не поняла. Она уже снова бредила…

Сознание ее стало путаться, и она выпустила мою ладонь из своих рук. Я тронул

ее за плечо:

— Паш, Паш, ты не

умирай! Паш, пожалуйста! Как же я буду тут один без тебя-то?! Разве для этого я

тебя спасал из реки? И разве для этого ты вытягивала меня из трясины, чтобы вот

так расстаться навсегда?.. Так ведь не должно быть! Муш куейс! Ведь за нас сами

святые поручились — Георгий и Параскева! Держись, Паш, пожалуйста… — слезы не

дали мне больше говорить.

Чтобы не заплакать, я

встал и сделал три глубоких вдоха. На какой-то миг Пашка вдруг очнулась и, снова нащупав мою ладонь, сказала дрожащим голосом: — Жорка, я не могу этого

от тебя требовать и просить не могу… Но ты просто знай, что я очень хотела

бы, чтобы ты продолжил мое дело… дело нашего Православия… Как я приняла его

от бабушки… Не хочу, чтобы эта нить оборвалась вместе со мною…

— Не волнуйся, Паш, я

сделаю все, чтобы быть достойным святого Георгия, прекрасной Параскевы и тебя, моей славной Пятницы!

— Благодарю! Ты

настоящий друг, Георгий, прости, я в тебя верю… И не грусти без меня… Мне

там будет хорошо. Ну, и не забывай этого путешествия…

— Я его никогда не

забуду!

Она замолчала и стала

задыхаться и стонать. Я утер тряпочкой пот и слезы с ее лица.

Девчонка успокоилась и

утихла. Несколько минут я стоял перед лежанкой, не зная, что и делать, что

говорить, что думать. Весь мир перестал для меня существовать. Какая-то жуткая

тишина давила на уши так, что хотелось кричать от боли. Даже в лесу смолкли все

голоса. Похоже, вся природа прощалась со своей прекрасной феей. Лишь лунные

зайчики озорно резвились на столе и на полу… Мне показалось, что Пашка уже

умерла… Я дотронулся до нее и сразу отдернул руку от холодной кожи ее ладони.

— Паш, Паш! — позвал я в

тишину.

Мне никто не ответил. Я

быстро достал зажигалку и, почиркав, зажег лампу. Поднес ее к лежанке.

Прасковья лежала на спине, скрестив руки на груди. Глаза ее были закрыты, ресницы едва заметно подрагивали. Нос неестественно заострился. Лицо имело

бледный неживой цвет. Сухие потрескавшиеся губы были вытянуты в легкой улыбке

умиротворения. Казалось, что Пятница уже не дышит. Пронзительно пахло хвоей, водкой и керосином…

— Паша! — громко позвал

я.

Девчонка даже не

шелохнулась. Я дотронулся до ее руки и нащупал пульс: бедное сердечко еще слабо

постукивало. Нет, это все было просто невыносимо! Я быстро поставил лампу на

стол и, задыхаясь, вылетел за дверь.

Метров пятьдесят бежал

неизвестно куда и зачем и остановился только тогда, когда наскочил на пень.

Ударившись локтем о сук, я почувствовал боль и пришел в себя. Ночь царствовала

над тайгой во всем своем великолепии. Всюду лунное сияние, в небе полно ярких

звезд… Очередная ночь в нашем походе… И я впервые не хочу спать, не могу

есть… Мне страшно жить и хочется выть — я теряю Пашку, странную и славную

девочку Прасковью. Я бухнулся на колени в росную траву и поднял голову к небу.

Там, в вершине вековой сосны сиял сгусток яркого серебристого света.

— Господи, что же мне

делать?! — спросил я у этого огонька. — Ведь она умирает!

В мыслях сразу понеслись

эпизоды наших совместно прожитых дней. Вот Пашка — такая важная и беззаботная —идет по узкой лесенке мне навстречу, и я выступаю ей наперерез… Вот она мирно

сидит на пароме и читает черную книжку… Вот быстро крестится и прыгает в

воду…

Вот, захлебываясь, идет ко дну бурной реки, и я хватаю ее под руки… Вот мы

лежим на песке мокрые до нитки… Вот отжимаем одежду в темной пещере, а

противный паучок лукаво подсматривает за нами… Вот Пашка идет по пещерке, согбенная от холода, и лицо у нее такое смешное… А вот она тащит меня из

вонючей жижи, выбиваясь из последних сил… А вот ее великолепная фигурка на

фоне алого заката… Вот мы лежим в сосновых «гамаках», зависнув над ночной

• Предыдущая
• 42/50
• Следующая