Короткий триллер - Уоддел Мартин - Страница 25

Старуха завыла по-собачьи и опустилась на пол. Джеймс, не мигая, уставился на ее череп, округлый и местами вмятый; похоже, кость частично разложилась в этих впадинках, и в них, будто изголодавшиеся по солнечному свету растения, поднимались кустики белого пуха. Эти крошечные волоски чуть колебались вверх-вниз, словно ласкаемые слабым ветерком.

Джеймс спокойно подошел к столу. Пошарив в карманах, он извлек перочинный нож и разрезал бечевку, стягивающую жену. Она всхлипывала, ее трясло: сняв ее со стола, он кивнул в сторону постели и коротко приказал:

— Оденься!

— Джеймс… Я не могу идти.

— Не глупи. Одевайся.

Дэнмор выл и стонал страшным голосом, к нему иногда присоединялась, приподняв голову, лежащая на полу старуха. Может быть, она коснулась обожженной ноги великана или его ярость искала выхода, — но громадная ступня вдруг поднялась и с хрустом опустилась: старуха превратилась в кучку костей и бесформенной плоти.

— Джеймс, бога ради, уведи меня отсюда, — в ужасе умоляла Лидия.

— Заткнись, глупая корова, — холодно произнес Джеймс. Он улыбнулся, и лицо его перекосила странная гримаса.

Дэнмор с каким-то комичным сочувствием посмотрел вниз, на то, что осталось от старухи. Потом потрогал сплющенное тело огромным, уродливым пальцем ноги. Голова старухи, похожая на темный биллиардный шар, откатилась почти в угол, Джеймс поднял ее. В маленьких впадинках все еще нежно подрагивали белые волоски. Глубоко вздохнув, он небрежно отбросил ее.

Великан закашлялся и захрипел, из его рта и носа пошла кровь, потоком стекая по черной груди и образуя под ногами лужу. Падал он медленно, словно веками выдерживавший бури дуб, сваленный топором пигмея. Он скользнул по стене, ноги его разъехались, и он сел, изумленно раскрыв стекленеющие огромные глаза. Кровь перестала течь, он замер.

— Он… умер? — с нервным смешком спросила Лидия.

— Умер, — кивнул Джеймс.

Медленно подойдя к постели, он поднял пальто и извлек из кармана альбом для набросков. Вернулся к столу и, подняв трехногий табурет, поставил его между раздвинутых ног Дэнмора. Уселся, открыл альбом и, приглядевшись, взял карандаш и принялся рисовать.

Жена дотронулась до его плеча, но он нетерпеливо отбросил ее руку.

Она подбежала к входной двери и потянула за ручку. Крепкая дубовая дверь была заперта, а ключ, должно быть, остался в накидке старухи.

Лидия снова метнулась к мужу. Он сосредоточенно работал, ее маленькие кулаки забарабанили по его неподатливым плечам.

— Джеймс, нам нужно выбраться отсюда! Ну пожалуйста, выслушай меня…

Он поднял голову. Лицо его казалось бледным и безразличным, а глаза были холодны, как снег на равнине.

— Разве ты не понимаешь, женщина? — Этот… — он указал карандашом на гигантский труп, — был последним. Самым последним из рода корнуэльских великанов. Так сказала старуха. И если бы я не вмешался, его могла бы спасти именно ты… мягкое, белое и теплое мясо.

Закусив сжатые в кулак пальцы, Лидия отпрянула. Тихо посмеиваясь, она медленно подошла к кучке костей, обернутых измятой, набухшей от крови накидкой. Дрожащими пальцами — вначале торопливо, потом более тщательно — принялась отыскивать ключ. Охватившая ее паника переходила в безумие; словно в лихорадке, она перебирала ткань и вдруг с громким победным криком извлекла кусок грубого металла: большой ржавый ключ с отломанной бородкой.

Лидия долго и пристально смотрела на бесполезное железо, потом пошла к постели и с тихим стоном села. Постепенно пламя в очаге погасло, и в пещеру вполз леденящий холод. Лидия окончательно осознала весь ужас своего положения — замурована наедине с безумцем…

Джеймс продолжал работать, ни на что не обращая внимания. Карандаш быстро бегал по бумаге — в самом деле, не так уж много у него времени: скоро догорят свечи, и наступит тьма. Вечная тьма…

Это была глубокая яма с зеленой, стоячей водой, вырытая в уголке поля и окаймленная растущим по берегам терновником.

Время от времени что-то осторожно шевелилось под колючими ветвями, отягощенными осенними ягодами. Это был старик, примостившийся на берегу. Он нежно посвистывал и что-то бормотал.

— Иди ко мне, с-сюда, с-сюда, — шептал он, и слова звучали не громче шороха сухих листьев над головой. — Ну же… Тс-с-с! Вот и мясо для тебя, малыш.

Он бросил в пруд крохотный кусочек. Водоросли лениво шелохнулись. Старик со вздохом переменил положение: из-за сырости на берегу он сидел на корточках.

Вдруг он замер.

Зеленая тина у берега разошлась, образуя движущийся след до края пруда, и из воды показалась большая лягушка. На какое-то время она замерла, будто наблюдая, затем быстрыми движениями выбралась на противоположный берег. Ее желтое горло трепетало.

— О! Мой малыш, — выдохнул старик, застыв на месте.

Он подождал, пока животное привыкнет к воздуху и скользкой земле. Наконец, решил, что момент настал, и издал рокочущий горловой звук.

Казалось, лягушка прислушивается.

Звук был нежным, напоминающим страстный зов. Старик помедлил и повторил его. На этот раз она ответила — разбрызгивая ряску, шлепнулась в пруд и энергично поплыла, погрузившись до самых глаз. Оказавшись совсем близко от старика, она уставилась вверх, на берег, как будто хотела увидеть ту, что позвала ее.

Старик терпеливо ожидал. Животное двумя прыжками взметнулось на берег.

Рука старика медленно, почти незаметно потянулась к ручке лежащего рядом легкого сачка. Он взял сачок, не сводя глаз с неподвижной лягушки, и внезапно ударил: мелькнула сетка, и проволочный каркас прижался к земле вокруг лягушки. Та отчаянно запрыгала, но зеленая сеть прочно держала ее в плену.

— Лапушка! — восторгался старик.

Он с трудом поднялся, превозмогая боль и придерживая ручку сачка ногой. Суставы затекли, и пару минут он разминал их, прежде чем заняться сеткой. Животное все еще барахталось. Старик плотно прижал сетку к лягушке, и поднял ее повыше.

— Крупный экземпляр! — заметил он. — Чудесно! Настоящий красавец!

Старик извлек из-за пиджачного отворота штопальную иглу и аккуратно убил животное через пасть, чтобы не попортить кожу. Затем сунул его в карман.

Лягушка была последней в пруду.

Ручкой сачка он пошевелил воду. Колыхнулись, ныряя и вновь всплывая, водоросли. Ни одного живого существа, если не считать сновавших по поверхности пруда мошек.

Старик отправился через пустое поле, перекинув через плечо сетку и слегка вздрагивая, — он замерз, пока неподвижно и терпеливо ожидал добычу.

Наконец, он полез по деревянному настилу через изгородь, вначале перебросив сачок, чтобы освободить руки. Здесь, возле дороги, был его домик.

Ковыляя по траве за собственной тенью, отбрасываемой косыми лучами заходящего солнца, он чувствовал, как провисает карман под тяжестью лягушки, и тихо радовался.

— Крупный красавец, — снова пробормотал он.

Дом был маленький, сухой, очень старый и запущенный. Окна с цветными стеклами — синими и зелеными, вставленными между обычными, прозрачными, — неярко освещали комнату холодноватым «подводным» светом. Уже стемнело. Старик зажег лампу, и в комнате стало уютнее. Выложив лягушку на блюдо, он пошевелил кочергой в камине, и дрова весело затрещали, а когда воздух согрелся, снял пиджак. Усевшись поближе к лампе, он извлек из стола острый нож и с величайшей осторожностью стал снимать с лягушки кожу.

То и дело он снимал очки и потирал глаза; работа была кропотливой, да и жаркая лампа доставляла неприятности. Иногда он заговаривал с мертвым животным вслух, ласково нахваливая его, особенно когда у него что-то не ладилось. Наконец, кожа аккуратно снята — жалкая кучка скользкой пленки. Старик бросил ободранную тушку в кастрюльку с кипящей водой и вновь уселся на место, что-то бормоча и поглаживая податливую кожицу.

— Чудесно… будешь настоящим красавцем.

В ящике стола лежал кусочек черного мыла; он вынул его и медленными старческими движениями принялся натирать им кожу. В процессе обработки кожа стала застывать. Тогда он оставил ее и заварил себе чай, не забывая иногда поднимать крышку кастрюльки, чтобы убедиться, что крошечный череп и косточки вывариваются без повреждений.